Лекарство от боли

Он начинает, как и все – на больших новогодних вечеринках с друзьями, в клубе по вечерам, где симпатичные девушки только и ждут того, чтобы запрыгнуть тебе на колени, и на работе – никуда не деться, если ты не смыкал глаз уже двое суток, а кофе, вливаемое тоннами, по вкусу и эффекту становится похожим на воду. Роджер уже даже не замечает, у него больше нет времени себя винить. Еще несколько лет назад, когда девственные легкие впервые вобрали в себя яд, рука об руку идущим с удовольствием, перед ним возник образ матери и – какой-то доселе неведомый – Бога. Его руки дрожали от страха, а во рту пересохло, и ему хотелось пуститься наутек от тупой неизвестности. Он не был глупым и понимал, что завернуто в бумагу, и как раз-таки поэтому боялся. Но Роджер был парнем из 60-х, носящим дурацкие штаны и приходящим домой в синяках, а потому он просто неглубоко вдыхал дым и смеялся. Потому что много чего, если подумать, было гораздо страшнее этой дряни. Но идет время, затяжки становятся глубже, острый взгляд голубых глаз – задорнее, а удары по барабанам заставляют тысячи людей падать в обморок. Роджеру это нравится. До ужаса приятно чувствовать свою значимость, контроль над тем, что таится внутри, под кожей, и так же мерзко возвращаться в реальность с ее постоянной головной болью. Но Тейлор знает, что всегда найдет решение в кармане с мелочью и старыми фантиками или дома у еще одного знакомого. Ничего страшного, просто очередная сигарета с завернутым в нее симпатичным порошком или ряд белых таблеток, как и у многих в этом вечно затуманенном городе. Иногда это и вправду единственный выход. И Роджер себе уже давно ничего не объясняет: с ним что-то не так и у него проблемы, ну, а у кого лучше? У него хотя бы есть группа, девушки на каждую ночь, немного денег, чтобы не умереть от голода, одобрение публики и пьяная молодость. Достаточно, чтобы не сойти с ума от еще одного приступа паники в три часа ночи, когда жизнь похожа на череду черных полос. Фанатки визжат от восторга, и Роджер последний раз ударяет по тарелке, подпрыгивая на месте. Свет в зале выключается. Раз-два-три; сердце Тейлора барабанит неплохую такую дробь по его ребрам, когда он наконец-таки выбирается в душный коридор. – Я первый в душ! – орет он на ухо Фредди, который уже раздает автографы каким-то парням с улыбками на лицах. Вокалист только рукой машет, мол, иди. Роджер бросает промокшую до нитки футболку, пота с которой наберется на целое ведро, куда-то в район так называемой гримерки и врывается в единственную на все помещение душевую. Еще одно преимущество их нового места работы. Холод синего кафеля приятно цепляется за ступни, Роджер устало расползается по стене. Столько лет, а он до сих пор не может привыкнуть к этому. Аплодисменты и крики, отдача без остатка. Эти острые глаза публики со всех сторон, как будто они наброситься хотят – даже зубы сводит от нехорошего предчувствия. Что уж говорить, перед каждым таким выступлением у Тейлора коленки подгибаются от нарастающей дрожи, он наутек готов пуститься, и ему непонятно, как другие справляются. Все нервничают. Фредди носится, ко всем пристает, а Джон нервно смеется, вертя колки на гитаре. И Брайан... стоит. Просто стоит, весь такой задумчивый и невозмутимый. Держит в руке пластиковый стаканчик с чаем и мешает в нем ложкой или осторожно спрашивает у Тейлора: "Как ты?" и, получая в ответ визг, опять возвращается к чаю. Аристократично вычерченные пальцы сбрасывают надоедливые смоляные кудри с лица, и Роджер беспардонно пялится, как только никто не замечает. Потому что это, черт, красиво. Очень. Вода ледяными струйками бежит по волосам, застревает в ямочке над ключицами, прочерчивает свои узоры на животе. Тейлор трясет головой в попытках выгнать из нее шум зала и мысли о Брайане. Ведь смысл понапрасну тратить что-то хорошее внутри на человека, который на тебя-то даже лишний раз не взглянет, плевать, что ты сам уже себе зрение испоганил, пытаясь в темноте гримерной высмотреть его длинную бледную шею. С Мэем всегда сложно, а теперь, когда Роджер обнаружил, что не плохо бы припечатать друга к стенке и оставить на этой королевской шее пару красных отметин, их общение стало еще паршивее. Приходилось выгонять это из своей блондинистой башки и спать с первой встречной девушкой. Вот и сейчас он на ставшей обязательной послеконцертной вечеринке болтает с Маргарет, закидывая в себя стопку за стопкой. Иногда к нему подходит кто-то, протягивая ручку и альбом, а может какую часть тела, и Роджер непроизвольно вздрагивает: фанаты, даже из числа знакомых, не вызывают в нем доверия. Мало ли, на что способны люди, улыбающиеся так искренне и лучисто, а через секунду поливающие грязью цвет выбранного тобой галстука. Фредди вот общается на ура с этими идиотами, и Роджер не может понять, почему ему плевать на все эти злые шутки и взгляды. Меркьюри дает каждому по кусочку и не угасает. Тейлор же просто сидит в углу, изредка вставляя слово в разговор и мягко поглаживая девушку напротив по бедру. Иногда - красно-белая пачка в руке, иногда – стакан, иногда – короткий взгляд. Все это почти что кажется Роджеру скучным, если бы он не убеждал себя в том, что так должно быть. Потом появляется Том, знакомый с Тейлором слишком давно, чтобы он знал всю его подноготную, и весь хоровод людей начинает крутиться в карусели. Том заводит всех даже больше Фредди, это чуть ли не его профессия – комик-тусовщик, балабол и торговец чего-то легкого. Конечно, сейчас от этого никто не отказывается, все и так навеселе, а травка придает сборищу изящности. Роджер выхватывает из рук Тома виртуозно закрученную сигарету, осторожно проводит под носом, вдыхая горьковатый запах листьев. Зажигалка, тусклый блеск, дым заполняет легкие. Тейлор выкуривает медленно и с непревзойденным смаком, потому что вот оно – долгожданное и нужное. Роджер заслужил еще немного ярких моментов. Следующий час проходит в непроглядном томлении, удушающем и жгучем, обжимании с Маргарет где-то в углу комнаты. Она глубоко дышит Тейлору в губы, и тот развязно подмигивает и ведет ее за руку к дивану, который повидал слишком многое, чтобы его можно было чем-то удивить. Когда Роджер откидывает голову на подушку, он осознает, что огромная волна наконец накрывает его, а потом сознание вырубается. И больше не важна ни эта девушка, сидящая на его обтянутых узкими джинсами бедрах, ни количество влитого в глотку алкоголя, ни это странное чувство, которое отдается где-то в затылке – что-то неприятное и темное. Остается только яркая вспышка удовольствия, сладко тянущаяся по телу, и чье-то острое колено справа. Тейлор тяжело поворачивает голову, пытаясь сквозь тысячи гирлянд, бегающих в глазах, разглядеть обладателя роскошной шевелюры. Сомнений быть не может: он пристроился рядом с Брайаном и какой-то малышкой, прижатой к нему. Роджер тихо рычит и цепко хватает друга за коленку, требуя к себе внимание. Мэй поворачивается, оторвавшись от какой-то неизвестной, и вальяжно улыбается Роджеру, словно так и нужно. Тейлор скалится в ответ; сквозь волну эйфории ему кажется, что кудрявых обалденных гитаристов тут сразу несколько, и все они слишком близко к нему, так что Роджер даже пробует дотянуться до иллюзии носом. Брайан громко икает и смешливо выпаливает: – Привет! Тейлор хихикает, облизывая потрескавшиеся губы. – Привет, привет. Мэй отчего-то начинает безостановочно хохотать, поглядывая на Тейлора ошалелыми глазами, и Роджер скатывается в эту истерику следом за ним. Все тело словно начинает состоять из маленьких смешинок, то и дело готовых зашипеть праздничным фейерверком. А когда Брайан начинает мучать его своими пальцами, то и дело щекоча самые чувствительные места, Тейлор чуть ли не взрывается сверхновой, как звезда, у которой нет выхода ее энергии. Его губы открываются в, должно быть, оглушающих звуках, но Роджер даже не может услышать, что вылетает из его собственного рта: смех, связные фразы или стоны от ощущения горячих рук. Ему уже давно кажется, что он не на диване, а словно парит в воздухе над ним – так расслаблено и невесомо его тело. Все вокруг слишком яркое, и уже безо всяких темных оттенков, словно это совсем не ночь. И Роджер ощущает все вокруг в миллион раз острее – ну и пусть, если это приносит только веселье и удовлетворение. Он откидывается головой Мэю на колени, и наступает новая стадия – полное спокойствие.