Лекарство от боли

Ощущение того, что этот день непомерно важен, не покидает его с утра. Наверно, потому что Роджер чуть ли не впервые за несколько долгих лет просыпается в кровати с человеком, от которого не хочется поскорее удрать, оставив записку или всепоглощающее ничего. – Доброе утро, – сипло бурчит Брайан в подушку; его глаз чуть выглядывает из-под забравшихся на лицо кудрей. – Как спалось? Тейлор весело фыркает: надо же, какой вежливый. – С тобой глаз не сомкнешь, Мэй, совсем меня измучил, – блондин переворачивается на спину и чуть шипит, показательно хмурясь. – Я теперь за барабаны месяц не сяду. Брайан привстает на постели, натягивая пижамные штаны, и Роджер готов заржать от того, какое озабоченное у него выражение лица. Мэй недовольно бормочет: – Кто-то сам ко мне лез. – Ой, опять ты со своим занудством, – Роджер цепляет гитариста за руку и мягко прикасается губами к тонкому запястью. – Заткнись и иди варить кофе. Брайан крадет у него один торопливый поцелуй, встает, потягиваясь, и его тело облепляет свет из окна. Тейлор уже не прячет взгляд: теперь незачем. Брайан уезжает после завтрака - очень позднего и очень долгого для них обоих. Роджер смотрит из окна, как качается туда-обратно копна каштановых прядей и еле сдерживается, чтобы не начать улыбаться. Странное чувство, которому хочется отдать всего себя, вспыхивает и бежит к сердцу. Он ставит A hard day's night на проигрыватель и дрыгает ногой под хрипловатый голос Леннона. Валится на кровать, но спать почему-то не тянет, наоборот, хочется работать или танцевать под звонкий гул гитары до бессилия. Тогда, справедливо решив, что в жизни нужно обязательно попробовать все, Тейлор берется за готовку. Хотя вряд ли это можно так назвать. Вместо неудавшегося супа из книжки репецтов (она уже вечность подпирала кривую ножку табурета) на столе теперь гордо высится стопка бутербродов с сыром. Вкупе с бокалом хорошего красного вина это почти французский ресторан, не хватает только мерного журчания официантов и криков непослушных детей. "Причудливая послеполуденная дремота по воскресениям утомляла до яростных слез. Нескончаемые уговоры, чтобы ты истратил золотую молодость на размышления о взрослой жизни". Тейлор зажимает кусочек карандаша между зубами – во рту остается горьковатый привкус грифеля. Размышления прерывает переливчатый звонок телефона. Роджер снимает трубку и ни в коем случае не дает себе признать, что хочется, чтобы на том конце был только один человек, серьезно хмурящий брови и прижимающий к груди злополучный цветок. – Роджер? – Да, – отвечает Тейлор и не узнает своего голоса, потому что Фредди - мать его - Меркьюри никогда не звонит по телефону. Только если конец света или одной из его кошек плохо. В трубке раздается гул чужих незнакомых голосов. – Ты откуда звонишь вообще? – Из больницы, тут Брайан... Что, какие вещи? Куртка, да... – голос Фредди начинает звучать как-то глухо, и он перебрасывается фразами с неслышимым собеседником. – Я не знаю, не знаю. Я позвоню его родственникам, конечно. – Что, к черту, там у вас творится? – яростно шипит Тейлор, и Меркьюри тут же возвращается, произносит преувеличенно спокойно: – Брай попал в аварию. Ехал на вокзал, и гонщик какой-то, черт, не заметил, и полетел... Дальше Роджер уже ничего не слышит. Он медленно опускается на колени, прижимая трубку к уху и вслушиваясь в голос Фредди, просто чтобы не отключиться. Перед глазами теперь только серая дорога и безобразный кузов грузовика впереди. Женский крик. Тупой удар в затылок, вросший под кожу. Все, что он помнит потом – оглушающий вой сирены и раздробленное на куски родное лицо отца. Он не слышит. Фредди заливается на том конце: "... и состояние не критичное, пару ушибов, в общем, можешь не ехать. Но если что, мы...". Слова проплывают мимо Роджера, а тот просто глубоко втягивает воздух носом. Пальцы начинают привычно дрожать, и Тейлор до царапин впивается в мягкую кожу бедра. "Брай попал в аварию... Брай попал в аварию...". Больше он ничего не слышит. – Я понял, – автоматически выговаривает Роджер и бросает телефон. Он обхватывает голову руками, стараясь унять начавшие растекаться спазмы. Надо что-то делать – бьется далеко уходящая мысль. Надо заставить выйти себя на балкон, прочистить легкие кислородом и никотином, влить в себя спасительную чайную лабудень. Но тело будто превратилось в тряпичную куклу с дрябло висячими потрепанными конечностями. Все последнее время Роджер держался только за Брайана. И все, что ему помогало двигаться – это то, что Мэй тащил его на руках. По легкому щелчку секундной стрелки устоявшаяся жизнь начала разваливаться на куски, и это не остановить. Роджер открывает рот в немом отчаянии и громко дышит; волны начинают накатывать на него одна за другой, заставляя чуть ли не захлебываться. "Паническое расстройство" – сказала психолог в школе, а завешанный фенечками подросток только обозлился на глупое выдуманное название. Больше он ни с кем об этом не разговаривал, но стал сам отбиваться от странного чувства внутри. Вот и теперь Роджер уже не сидит – полулежит – и пряди неконтролируемо лезут в рот. С трясущимися руками явно не справиться: тремор, или как там это называется; это неприятно и мерзко. Но хуже всего то, что там, под кожей – темнота и голоса, они зовут его. Сейчас они все подберутся к нему слишком близко, и он сойдет с ума. Роджер подскакивает, как раненый зверь, и его чуть не выворачивает наизнанку. Ноги двигаются вперед, по контуру комнаты, врезаются в предметы. Глупое замкнутое пространство. Тейлору нужно, поскорее нужно убежать от этого. "Помоги мне" – шепчет Роджер, и это призыв непонятно к кому. Иногда он жалеет, что не верит в Бога. В идущей по кругу голове выстраивается обычная цепочка действий – подползти к телефону и сделать звонок. Это уже как рефлекс, даже задумываться не надо. Шаг, еще шаг. Он отстукивает дробь по знакомым кнопкам. 1-4-3-6-7-1-1-9-2, как зашифрованный код для спасения. Нетерпение наполняет внутренности. – Да? – звучит после гудков гнусавый голос. – Кто говорит? – Берч, мне срочно нужна доза! – Тейлор, опа, давно не слышал. Ну, ты понимаешь, нужны бабки. – Да я заплачу, – раздраженно выговаривает Роджер. – Везите! – Спокойно, чувак. Что-то ты нервный сегодня... У нас тут только Фим сидит, но он уже никакущий. Я могу завести только джеф, чувак, извиняй... – Господи, да достань мне хоть что-нибудь! – орет Тейлор, а потом он натыкается на испуганный взгляд голубых глаз. Светловолосый парень из зеркала смотрит на него с жалостью и укором, еще секунда и он издевательски засмеется, словно при просмотре плохой драмы. Еще одно мгновение. Но парня только начинает захлестывать рыданиями. Трубка вываливается из дрожащих пальцев и с треском стукается о стену. Он не может этого сделать. Снова оказаться в этом порочном кругу, откуда было так сложно выбираться? Ни за что. Он дал слово и пережил слишком многое. Если шприц коснется заветного места, он уже никогда не сможет посмотреть в эти глаза цвета моря. Ненависть к самому себе убьет его. Шум в голове растет, он готов сожрать Тейлора целиком и выплюнуть никому не нужную оболочку. Средство от этого было только одно. А теперь всё. Все шаги в этой игре закончились на нетронутой дозе. Нет. "Выход есть всегда" – любит повторять Брайан, и Роджер улыбается сквозь слезы. Конечно, глупый, конечно, нельзя давать взять над собой верх. Все всегда должно быть под контролем. Он раскрывает перед собой холст, и в сердце ударяет знакомая нежность – Брайан всегда хотел, чтобы он больше рисовал. Говорил, что Тейлор умеет передавать настроение. И теперь Роджер проводит вымазанными черной краской руками по белоснежности холста, оставляя безобразные кляксы. Он хочет, чтобы Брайан понял его. Краска смешивается со слезами, и Роджер мало-помалу успокаивается. Он рисует всех своих демонов, одного за другим: он рисует смерть в виде своих родителей; он рисует оглушающий шум толпы, поражающие удары молнии о глухую землю, одиночество на своей продрогшей кухне. В страшных пятнах вряд ли можно узнать одноклассников, избивающих его в подворотне. Он рисует распавшееся на кусочки сердце, похожее на пыль. Самого Мэя с окровавленным лицом. Теперь он знает, как изобразить страх: просто выливает черную жидкость на чистое место для чего-то прекрасного. Немного погодя аккуратно выводит на холсте шприц, мышцы стягивает судорогой при одной мысли о запретном уколе. Роджер глядит на свои гнилые пальцы, почему-то только сейчас они выглядят так, как должно. До чего он не дотронется – боль и падение, может, поэтому он не любит цветы, слишком они прекрасны. Когда Роджер заканчивает, он смотрит на картину взглядом творца и находит ее потрясающей. В ванной холод синего кафеля приятно цепляется за ступни, Роджер устало расползается по стене. Он вспоминает каждый день и вереницы событий – пересечений – людей и не может выстроить логической цепочки. Только отдельные яркие образы, пропитанные болью или счастьем, выползающие наружу в огромной концентрации. Улыбка на его лице совершенно спокойная и настоящая. Он мягко дотрагивается до места на затылке, там остается грязный расплывчатый след. И губы – он пробует горечь своих пальцев, и она перемешивается с воспоминаниями о теплых неумелых поцелуях; они отдают мороженым со вкусом топленого молока и еще морской солью. Он одергивает рукава. Вены на его руках больше не набухшие, а обычные, старательно залеченные временем. Таким он был когда-то – невинным и чистым, еще не оскверненным жутким страхом. И порой кажется, что это было вчера, а остальная часть жизни была лишь шоу. Темнота вокруг сгущается, угрожающе скалясь, но Роджер знает, что он переиграет ее. Это не сложно, нужно лишь дать ей войти, а потом ударить под дых. Правая рука привычно сжимается в кулак, застывая на гладком дереве. Потом он закрывает глаза. В глубине квартиры хлопает дверь, и ключи звонко ударяются о тумбочку. – Роджер, я дома! – Брайан аккуратно развязывает ботинки и сбрасывает покрытую белыми комьями куртку. Его щеки залиты красным веселым румянцем, и губы едва подрагивают в улыбке. – Видел, какой снег пошел на улице? Просто фантастика! Брайан проходит пару шагов и замирает на пороге гостиной. Лицо тут же напрягается, и он в непонимании вперивается взглядом в лежащий на полу холст. Мэя пробирает до мурашек, настолько пугающими ему кажутся размазанные черные силуэты. Чуть в стороне – опустошенная банка с краской. Сквозь дверную щель из ванной пробивается оранжевая полоска света. Она послушно перебирается к Брайану на лицо, лаская его кудри, когда он подходит и негромко стучится. – Родж, ты в ванной? К тебе можно? Ответа не следует, так что Мэй осторожно приоткрывает дверь, готовясь к тому, что Тейлор сдернет с ушей наушники и треснет ими Брайана по лицу. Вспышка; и когда его глаза за мгновение привыкают к свету, Брайан примерзает к полу и косяку, за который он хватается, чтобы не упасть. Внутри очень душно, и Роджер сидит, прислонившись спиной к стене. Его руки испачканы в черном и ярко-алом цвете. Рядом валяется окровавленный нож. Он наконец-то смог победить все свои страхи.

***

Маленькая речушка неспешно пробирается через заросли деревьев. Слышится легкое шипение ветра, застревающего в вечных листьях. Из-за потертости пленки нельзя понять, утро ли застыло в этом лесном великолепии или вечер: кажется, что солнце светит со всех сторон. – Роджер, ну-ка, подойди, помаши ручкой! Голубоглазый малыш лет пяти на записи, весело подпрыгивая, бежит на голос, улыбаясь во весь рот. Он звонко хлопает ладошами в разноцветных варежках и корчит рожицу на камеру. На заднем плане раздается легкий женский смех. – Покажи, что тебе дедушка подарил. Светловолосое чудо протягивает красивый, вырезанный вручную корабль. – Смотрите, какие здесь мачты! – он воодушевленно вертит игрушку в руках. – А паруса я сам делал, видишь, какие прочные? – Так вот куда девалась скатерть! – мама пытается напустить на себя строгость, но парнишка только по-разбойнически хлопает огромными ресницами и заявляет: – Я буду пиратом! – он прытью пускается к ближайшей сосне. Женский голос бормочет что-то о его непоседливости. – Буду плавать по морям, сражаться с молниями, пищ-пищ! Мальчишка, ловко перебирая ногами, взбирается на высокий сук, только мельтешат пятки в староватых кроссовках. Он отважно цепляется за ветки и залихватски кричит: – Йо-хо-хо и бутылка рома! Всем на абордаж! Он смеется и смело размахивает рукой с воображаемой шпагой, а потом пробует запрыгнуть еще выше: – Ух, куда забрался, – слышится за кадром чуть обеспокоенный голос матери. – Тебе что, не страшно? Почти слышится, как мальчик фыркает и совсем уж горделиво восклицает: – Конечно, нет, я ничего не боюсь! Он поудобнее устраивается на ветке, по-ковбойски закидывая ногу на ногу. И вся его детская фигурка такая маленькая на фоне огромного леса, но он все равно отважно протягивает руку, желая забраться еще выше. Вдруг он резко замирает и восторженно кричит: – Мама, мама, смотри, снег пошел! Мальчуган тычет пальцем в небо и высоко задирает голову. Его ладошка пытается поймать самую красивую в мире снежинку и хоть на секунду задержать ее в варежке, чтобы загадать желание. "Раз, два, три. Хочу стать пиратом и чтобы мама с папой не болели. И еще не спать всю ночь". В конце записи только два голоса: – С белым Рождеством, Роджер. – С Рождеством, мамочка.