Стихийное

      Голод. Именно этот голод был последней каплей. Гэвин мог пережить почти все — мог пережить чувствительность к резким запахам, мог пережить острую аллергию на серебро, мог пережить даже неприятное покалывание, когда он оказывался под открытым солнцем. Мог пережить бессонницу — потому что сон больше не был необходим, мог пережить отсутствие шума крови в ушах, мог пережить бледность — кожа по цвету теперь напоминала стандартный пластик андроидов. Мог пережить ежедневное наложение грима — так, чтобы не пугать этой бледностью людей вокруг. Мог пережить то, что улыбаться во весь рот теперь было нельзя. Мог пережить и то, что кофе больше организм не воспринимал как пищу.       Мог пережить почти все.       Ричард — так неожиданно стал идеальный спутником. От Ричарда не пахло. У Ричарда не билось сердце — и только с Ричардом Рид мог побывать по-настоящему в тишине. Компания живого человека слишком быстро теперь выводила из себя. Теперь Рид знал, что, например, у офицера Чень учащенный пульс, а у лейтенанта Андерсона наоборот — замедленный. Что капитан Фаулер, никогда не волнующийся на людях — почти ежедневно доводит себя работой до аритмии, и что, наверное, ему стоит сходить с этим ко врачу — или отходить заслуженный отпуск.       Гэвин многое мог пережить.       Например, когда все эти ублюдки, решившие, что закон писан не для них, пытались сбежать от него — Рид находил их. Безошибочно. Бескомпромиссно — просто находил их где угодно. По стуку сердцец и по их запаху. Например — когда все те же ублюдки стреляли в него — и попадали, — Рид не останавливался, как раньше. Не падал на землю, и не проводил потом часы и дни в больничке. Он бежал дальше. А пули — что пули. Они вынимаются. Тело залечивается.       Гэвин любил это ощущение перемещения — будто длинные прыжки, перелеты на короткие дистанции, только туда, где Гэвин мог видеть конец своего прыжка, но подчас этого было достаточно.       Ричард был настороже. Ричард замечал все это. Ричард знал о его проблеме — но что он мог сделать?       Гэвин поначалу не считал это проблемой вовсе. Он мог пережить это.       Мог пережить все, что угодно, кроме, черт его дери, голода.       Голод — невозможен. Голод сводит с ума. Затуманивает сознание, не дает нормально управлять телом, голод будто бы ломает Гэвина изнутри, вынимает откуда-то из самых уголков сознания настоящего зверя, настоящего монстра. Один заколотый бандит — заколотый в самое сердце, — и волна поднимается из груди, натягивает жилы, заставляет чертовы клыки лезть из-под губ, и Гэвин рычит, но ничего не делает.       Этот голод. Жажда. Желание.       Гэвин знает, что если он когда-либо сорвется — он убьет человека. Он не хочет убивать людей.       — Это не моя вина! — орет он, вцепившись руками в стол — и дерево скрипит под хваткой. — Слышишь, Ричард?! Не моя ебанная вина! Почему она выбрала именно меня?!       Ричард, наверное, слышал эту историю много раз — Рид шептал ее в моменты отчаянья. И да, это была не его вина — одно нераскрытое дело. Одна очень обиженная женщина — и ее мертвый муж. Жена, желающая, чтобы кто-то другой мучался так же, как она — не видел света, не чувствовал вкуса.       Никто не говорил, что вместе с новой кровью будет такой голод. Голод, который едва можно было притупить кровью животных — но можно было утолить кровью человека.       — Гэвин, донорская кровь... — предлагал Ричард в отчаянии.       — Нужна пациентам для переливания! — Неизменно отвечал Рид.       Голод. Жажда крови. Оно и было — его мучением. Но Гэвин нашел выход. Нашел эти дурацкие серебряные пули с этим невозможно-вычурным кольтом. И Гэвин знал: первая же пролитая и выпитая им капля человеческой красной крови — станет последней.