Страна и писатель

Могло ли существовать на свете что-то более прекрасное и вместе с тем ужасающее? Невозможно своим глазам было поверить, когда им предстал человек, представившийся никем иным, как самой Германией. Центром их мира и смыслом жизни, любимой Родиной и местом, на которое невозможно было вот уже несколько веков взглянуть без слез. Как и тысячи людей они слыхали детские сказки о том, что где-то среди немецкого народа бродит само воплощение и государства, но и представить себе не могли, что доведется вживую встретится с персонажем поистине легендарным. Да только вот… не было и следа от немецкого величия на изможденном и исхудавшем лице. Ссутулившийся, сгорбившийся под тяжестью взваленной на него ответственности и едва ли не каждое свое слово удушающим кашлем сопровождающий. Скрывает изо всех сил скверное свое состояние, да только смысла в этом нет никакого. Все как на ладони. Кошмарно. А стоило только подумать, что напрямую этот замученный человек состояние страны олицетворяет, так еще и невыносимой болью мысль отзывалась в сердце. Уже не первый век Германия страдает от феодальной раздробленности, с которой никто и ничего поделать не мог и не стремился — никому не будет выгоды от нового сильного государства под самым боком, а сами немцы, увы, слишком невежественны сейчас, чтобы к большему стремиться. Да только разве можно было свое Отечество бросать на произвол судьбы? Разве можно было позволить ему и дальше погибать под натиском куда более сильных соседей, медленно, но неотвратимо погрязая в собственной отсталости? Разве можно было… — Уважаемые господа окажут мне такую честь, как ответ на заданный вопрос.? Хотел было еще что-то добавить, но очередным приступом кашля разразился, рот отчаянно засаленным и много раз перештопанным платком прикрывая. Боялся даже взгляд кинуть на ткань, зная прекрасно, что ожидает его там. Уже не первое десятилетие кровь вырывалась из горла, агонию и кончину ему суля неотвратимо. Страна не похожа на обычного человека, ее не настолько просто убить и уж точно смертельные болезни не грозят. Но ужасной глупостью было бы думать опрометчиво, что жизнь ее будет тянуться бесконечно. Германия погибала, разрываемая на куски противоречиями между княжествами, которые вот уже пять сотен лет не могли в себе найти сил для того, чтобы объединиться, конец мучениям принося. Германия смирился. Смирился с тем, что обречен на медленную и мучительную гибель от того, что собственный народ позабыл о нем, предпочитая о собственном благосостоянии, да подражании Франции думать. Смирился с тем, что немецкий язык только и останется, что наследием старшего брата, который не слишком-то и далеко ушел от всех прочих, подавляя все сильнее с каждым годом и с бесконечным аппетитом в и без того чахлые территории вгрызаясь. Пустил корни по каждому клочку земли, во все сферы жизни проникая неумолимо и контроль беря над агонизирующим младшим. Он смирился. По крайней мере, Германия верил в это от всей души, не надеясь даже на то, что возможно будет в подобной ситуации обрести спасение. Не надеялся до тех пор, пока не долетела и до его ушей весть о писателях, что решились взвалить на себя бремя объединения разрозненных немецких земель через привнесение во всю немецкую культуру идей просвещения. Его ли вина была в том, что отупевший и едва ли отчет в своих действиях себе отдающий, лишь спустя несколько лет почувствовать он сумел столь яркие дарования, которые путем к спасению для него стать могли? А могли ли? С каждой секундой надежда все призрачнее становилась. Одного взгляда достаточно было для того, чтобы узнать их. Кому же в Германии не известен сам Гете? В каждой отрасли успел проявить себя этот человек, явившийся поистине гением, ниспосланным небесами. Да и разве можно было иначе о спутнике его отозваться? Только вот… Германия выдыхает устало, плечами вновь поникая. Не оставалось сил на то, чтобы хоть какую-то иллюзию силы создавать. Нет ничего плохого в желании жизнь народа и государства сделать лучше. Плохо, когда не подкреплены ничем эти идеи, кроме идеалистических желаний молодой крови. Неважно, двадцать лет юношам или сорок — рядом с Германией любой человек несмышлёным ребенком покажется. Растерянные, не находящие в себе сил ответить ему как следует и смотрящие так, будто не страна перед ними, а тот самый пегас из стихотворения. Дети, как они есть. — Мне жаль, что я отнял у занятых господ время, которое они могли бы потратить на написание новых стихотворений и манифестов, — как ни старайся, а не скрыть горечь и обиду в голосе. На большее он надеялся, чем любопытные взгляды, — Прошу простить мне грубость и непочтительность, оказанную столь значимым лицам… Никакие слова и объяснения его больше не интересуют — он не настолько глуп, чтобы не видеть того, что нечего ему тут делать. Пустым и глупым решением было сорваться сюда немедленно, надеясь непонятно на что, и лучше бы перестать ему тешить себя бессмысленными надеждами. Многочисленные латками покрытый плащ закрывает надежно с каждым годом все меньше становящееся тело. Только вот от холода не защищает совершенно. Да и можно разве поделать что-то, если дыра в самой душе находится, выстужая бесконечно и смертельным холодом горло и сердце сжимать не переставая.? *** Известие о смерти Шиллера долетает до Германии с опозданием в пару лет. Не сразу за бесконечными болями и потерями ощущает тот, что еще холоднее становится после того, как мир покидает бесконечно талантливый и амбициозный поэт. Жаль только, что Германии слишком худо, чтобы близко к сердцу такую потеря воспринять. Слишком много своих собственных проблем, на фоне которых гибель еще одного, пусть и одаренного, но человека, блеклой и незначительной становится. А вот уход Гете серпом режет по сердцу, согнуться заставляя от перехватывающей дыхание боли. Германия-то думал, что давно уже своего предела достиг, в состоянии игнорировать всякое недомогание. Так почему же настолько плохо становится ему, когда расстаться приходится с тем, кого и видел-то он от силы пару раз, не успев привязаться как следует, бесконечными распрями отвлекаемый.? Лишь через десятилетия ответ на вопрос к крепнущему стремительно Германии приходит. Просто до смеха все оказывается, и давящим грузом на сердце оседает. Как он столь недальновидным и опрометчивым оказаться мог, чтобы надеяться на то, что плоды чужих стараний пожать удастся так скоро? Ждал помощи в ту же секунду, когда перед своими гражданами явился, и даже мысли не допустил, что невозможно за пару лет залечить раны, гноившиеся веками. Просчитался недальновидно и только сейчас осознать смог, что для объединения земель почва подготовлена должна была быть. Люди сами должны были единства пожелать, а сделать подобное невозможно без вмешательства мыслителей, которые в самом национальном самосознании мысль о необходимости величие Германии вернуть взрастили. Договор об объединении Прусских земель с северогерманскими руку оттягивал, а печаль сердце жгла неумолимо. Люди не живут так долго. Сотня лет — мгновение для страны и вечность для человека. Так от чего же так тоскливо ему от того, что не дожили до этого дня писатели, увиденные им в прошлом веке?