В Париже ключи от тех дней

После роковой ночи шестого декабря одна тысяча девятьсот двадцать шестого года от Рождества Христова Криденс Бэрбоун остался совершенно один на этой бренной земле, без прошлого и будущего, не представляя, как быть теперь. Он не питал глубоких сыновних чувств к Мэри Лу Бэрбоун, хотя она дала ему крышу над головой, вырастила и воспитала. Ее методы затмевали ее заслуги, и Криденс предпочел бы голодать, но быть нужным и любимым, чем получать наказания. «Будь благодарен, Криденс», — любила повторять Мэри Лу. — Я благодарен! За то, что избавился от тебя! — бредя сквозь Центральный парк, выкрикнул он в темноту нью-йоркской ночи, вспугнув стайку птиц, продолжавших бодрствовать до глубокой ночи из-за яркой иллюминации города. Несмотря на тяжелую жизнь, наказания и пренебрежение, его будущее было предопределено. Но теперь это будущее обратилось в прах, разрушенное волшебником, принявшим облик мистера Грейвза… и его собственными руками. Его ли? Криденс тщетно пытался убедить себя, что убийство сенатора Шоу и Мэри Лу хоть и осталось на его совести, но было совершено темной сущностью, живущей внутри него. Криденс не знал спасения от нее, боялся ее… и в то же время она завораживала своей силой и мощью. Волшебник, принявший облик Персиваля Грейвза, взывал к нему посреди разрушенной обскуром улицы, уверяя, что это чудо. Что он сам чудо — проживший с обскуром внутри столько лет и выдавший себя лишь сейчас. Все эти годы обскур мирно спал внутри, Криденс даже не догадывался о его существовании, пока что-то или кто-то не пробудили его. Он хорошо помнил, с чего все началось. Девушка по имени Тина. Она вмешалась, когда Мэри Лу в очередной раз наказывала его ремнем, сделала... что-то. Сотворила заклинание, вырвав ремень из цепких пальцев его приемной матери, не позволив продолжить экзекуцию. Потом, когда Мэри Лу в испуге убежала, Тина осталась наедине с Криденсом. Она утешала его до самого прихода волшебников в кожаных плащах и шляпах, которые стерли воспоминания об этом инциденте из памяти его приемной матери. На какую-то восхитительную минуту Криденс поверил, что Мэри Лу больше не посмеет бить его — испугается Тины, заступившейся за него. Но надежда умерла так же быстро, как и появилась. Взмах волшебной палочки, и все стало как прежде. Призрачная надежда померкла. Волшебники в плащах собирались стереть память и ему тоже, но у них ничего не вышло. Не потому ли, что черная сущность помогла ему, отразив заклинания подобно рыцарскому щиту, защищавшему от вражеских стрел и ударов мечей? Криденс боялся этой силы и одновременно благоговел перед ней. На свой извращенный манер она защищала его в моменты наивысших эмоциональных потрясений. Криденсу понадобилось долгое время, чтобы научиться контролировать ее, сдерживать и не причинять вреда невинным. Но соблазн был велик. Месть сладка; негодование от несправедливого обращения и грубости выжигали его изнутри, и только обскур мог дать выход гневу, чтобы тело и душа не отравляли себя им дальше. Ведь это был не он, это был обскур… Лже-Грейвзу нужен обскур. Как бы он ни утешал Криденса, ни завлекал льстивыми речами о величии и магии, ему нужна эта разрушительная сила. Криденс слишком поздно осознал это, поддавшись и позволив собой манипулировать. Больше подобной ошибки он не допустит. Он никогда не ощущал себя настолько оглушительно одиноким и потерянным, как сейчас, когда опасность отступила и настал период затишья, чтобы разобраться в себе и осознать, что делать дальше. Криденс видел только один путь — попытаться найти настоящую семью, узнать о своем прошлом. Ведь не мог он появиться из ниоткуда?! Чтобы начать поиски, у него имелась единственная зацепка. Криденс видел документы на усыновление, которые хранились в личных вещах Мэри Лу. Ирма Дугард — женщина, отдавшая его, — была ли она настоящей матерью Криденса? Любила ли его? И если любила, то почему отдала? Да и жива ли до сих пор? В документах об усыновлении оказалось не так много информации, не было даже даты рождения родителей и опекунов ребенка, только дата рождения самого Криденса. Но одна крохотная зацепка вселяла надежду. Париж. Ирма Дугард была парижанкой. Замерзая на улице во время раздачи листовок или получая наказания ремнем, сложно представить, что ты — и вдруг в Париже! В детстве Криденс мечтал, что однажды сбежит туда от Мэри Лу. С возрастом верить в это становилось сложнее — у него не было ни знаний, ни денег, чтобы совершить такое невероятное путешествие. Но он никогда не простит себе, если хотя бы не попытается! К тому же оставаться в городе было опасно — стирающие память волшебники в кожаных плащах наверняка рыщут по всему Нью-Йорку в поисках Криденса, чтобы наказать его за убийства и разрушения, учиненные им и обскуром. «У меня нет друзей, которые могли бы помочь, — рассуждал Криденс, — и не к кому пойти». Но, возможно, один человек все же был. Тина, которая помогла ему, остановив Мэри Лу. «Мне нужна Тина, — твердо решил Криденс. — Но как ее найти?» Он остановился посреди заснеженной парковой дорожки. Тонкие подошвы промерзали насквозь, легкая одежда плохо защищала от мороза и ветра. Вернуться в церковь Вторых Салемцев он не мог, даже если волшебники восстановили ее вместе с остальными разрушенными обскуром зданиями Нью-Йорка. Но он мог найти любую другую церковь, чтобы хотя бы просто посидеть немного внутри, согреться и обдумать дальнейший план. Криденс побрел дальше, сутулясь — не столько по привычке ходить с опущенной головой, сколько от холода, чтобы хоть как-то сохранить тепло, — пока не добрался до развилки. Одна из дорожек вела налево, как раз в сторону церкви Вторых Салемцев. Но если он пойдет направо… кто знает, куда его заведет этот путь. Может, он приведет его в Париж, к Ирме Дугард? Может, именно там он найдет свою семью?

***

Умиротворяющий церковный покой, запах ладана, тихие шорохи постепенно убаюкивали Криденса, не тревожа и не воскрешая воспоминаний из прошлого. Криденс боялся, что церковная атмосфера вновь напомнит ему о семье, но этого не происходило. Возможно, потому, что церковь Вторых Салемцев мало походила на другие церкви. Воздух там не наполнял густой, всепроникающий аромат елейного масла, тишина была натужной, точно в преддверии опасности — как затишье перед бурей. — Пока ма не найдет, в чем еще упрекнуть меня, — почти безразлично прошептал Криденс. Ему приходилось каждый раз напоминать себе, что больше Мэри Лу не причинит боли ни ему, ни кому бы то ни было еще; и, кажется, эта мантра наконец подействовала. Вокруг не было ни души — служба уже закончилась или еще не началась. Криденс понятия не имел, который сейчас час, но двери церкви оказались не заперты, когда он ступил на крыльцо. Пройдя мимо скамеек, он занял место во втором ряду от алтаря, чтобы не попасться сразу на глаза случайно вошедшему святому отцу или кому-то из его помощников, но и находиться подальше от входа. Немного согревшись, он буквально силой заставил себя вновь собраться и решить, как действовать дальше, хотя любая мысль приводила его в отчаяние. Но если он не возьмет себя в руки, ему так и придется неприкаянно слоняться по Нью-Йорку, пока вселенная сама не решит все за него. Криденс сильно сомневался, что его порадует бесславное будущее, что заготовлено для таких, как он. Для пустивших в свое сердце уныние. Хотя Криденсу ли было опасаться наказания за безвольное отчаяние? Он практически собственными руками убил приемную мать, и неизвестно, что стало с Частити. Наверняка она погибла под обломками разрушенного дома. Криденс знал только, что Модести удалось убежать, он видел сестру собственными глазами в ее старом доме, пока не вышел из себя от горя предательства и не обратился в обскура. Может, все было бы иначе, если бы он не прикоснулся к кулону, который ему дал лже-Грейвз? Вне всяких сомнений, он продолжал бы сидеть там, посреди руин, пока волшебники в плащах не нашли бы его и не арестовали. Но оказалось бы это хуже той участи, которая настигла его? Наверняка. Его судил бы мир, к которому он пока не имел никакого отношения, и скорее всего казнил бы. Зато так его дальнейшая судьба была бы предопределена. Сейчас же он должен использовать последний шанс сделать что-то самостоятельно. Что-то хорошее для разнообразия — и не ждать, пока обстоятельства сложатся в чужую пользу. Посему выходило, что, выбирая из двух зол, он все же поступил правильно, прикоснувшись к кулону и тем самым дав знак лже-Грейвзу. Сейчас кулон лежал в нагрудном кармане пиджака — Криденс так и не избавился от него, просто потому, что боялся коснуться его снова, дав лже-Грейвзу сигнал и выдав свое местонахождение. Кто знает, какой облик он носит сейчас? Если они встретятся, Криденс наверняка не узнает его, и тот вновь попытается добиться желаемого. Заполучить вместе с Криденсом разрушительную силу, что заточена в нем. — Я полагал, что человек, который дал мне этот кулон, заботился обо мне и хотел помочь, — объяснил он вслух, чтобы слова прозвучали более внушительно и в них было бы проще поверить. Но все же на его жизненном пути появились небезразличные люди. Тогда на станции Сити-Холл появилась Тина, она пыталась образумить Криденса, но он не внял ее словам, оглушенный гневом и жаждой возмездия. Вместе с Тиной там оказался худощавый молодой человек. Криденс не знал его имени, но помнил голос, звавший его. Каким-то непонятным образом они узнали, где его искать… Хотя это, судя по всему, оказалось несложной задачей — обскур прокладывал путь через город, разрушая все на своем пути. Но они оттуда-то знали, что обскур — это он, Криденс. Больше Криденс никого не запомнил — на станцию хлынула толпа. Волшебники наставили на них с обскуром палочки, а потом их охватила нестерпимая боль. Обскуру тоже было больно, его разрывало на клочки заклинаниями, Криденс чувствовал это, и его раздирало вместе с ним. Они кричали — и каждая частичка тела в унисон вопила в агонии, пока они в буквальном смысле не разлетелись на мелкие ошметки. И вот тогда наступило долгожданное облегчение. Сознание Криденса решило, что он наконец мертв, пытка закончилась, его больше не существует — физического тела не существует. Но каким-то немыслимым образом обскур не позволил ему умереть, сделал иным, неподвластным человеческой анатомии. Криденс превратился в субстанцию, не имеющую органов и частей, стал… однородным, как тесто: его можно растерзать на отдельные куски, а потом слепить воедино. Обскур — это проклятие и одновременно дар, непобедимая сущность… Неудивительно, что лже-Грейвз хотел заполучить его себе. Криденс глубоко сожалел об этой исключительности, он предпочел бы не иметь волшебной силы вовсе, чем обладать ею такой ценой. Предпочел бы не знать о мире магии, но иметь любящую семью. И хотел бы знать, что делать дальше. Взгляд Криденса обратился к пресвитерию. Он никогда не считал себя глубоко верующим: его набожность была продиктована послушанием и воспитанием, желанием угодить приемной матери; но в тот момент он ощутил неизвестное ему ранее умиротворение. Тишина полутемного наоса, треск догорающих свечей, запах пчелиного воска и ладана, скромное убранство иконостаса в пресвитерии… На душе у Криденса стало теплее и спокойнее. На ум пришло простое и понятное «я больше не один, на меня смотрят и слушают». Он ощутил стыдливый трепет ликования. Повинуясь сиюминутному порыву, Криденс перекрестился, молитвенно сложил ладони и закрыл глаза. «Я не был хорошим сыном и верующим человеком, — ясно и твердо подумал он, обращаясь к своему единственному слушателю. — Я знаю, что Тебя всегда просят о помощи, и не уверен, что достоин Твоей благосклонности, но я прошу. Пожалуйста, помоги мне. Господи, дай мне знак, куда идти! Намекни!» Криденс испуганно вздрогнул всем телом — двери церкви с грохотом распахнулись от порыва ветра, принесшего с собой снежные хлопья: на улице началась метель. Видно, он неплотно затворил их, когда входил… По полу стелился пронизывающий холод. Криденс поежился, поднялся и стал боком протискиваться между рядами скамей, чтобы закрыть двери. Резкое разочарование укололо сердце из-за прерванной молитвы. Наверное, он оказался недостоин того, чтобы его выслушали. Или… Криденс замер, пораженный внезапной догадкой, с благоговением обернулся на иконостас позади алтаря и зачарованно прошептал: — Намек понял… Студеный ветер дохнул прямо в лицо колючими снежинками, стоило Криденсу переступить порог церкви. Он не знал верного направления, но все же пошел вперед, навстречу метели, а не повернувшись к ней спиной, отчего-то решив, что именно этого сопротивления и ждут от него, а не бегства от преград, встающих на пути. Он чувствовал, как немеют мизинцы и безымянные пальцы, как ни пытайся поджимать их в кулаки, чтобы сохранить хоть немного тепла. Щеки раскраснелись от обжигающего ветра, будто к ним приложили по куску льда, но он все равно упрямо шел вперед, согреваемый теплом надежды, зарождающейся в груди. В образованных домами «колодцах» ветер завихрялся, сбиваясь с курса, и Криденс менял направление вместе с ним, следуя витиеватому пути, не оспаривая его и не гадая, куда тот его приведет. Вместо этого он думал о Париже и встрече с Ирмой. Какой она окажется, узнает ли его... Жива ли до сих пор? Метель завела его в невзрачный тупичок между домами, и Криденс вздохнул с облегчением — здесь ветер был тише. Подворотня оживила неприятные воспоминания — лже-Грейвз тоже заводил его в подворотни и тупики, чтобы без лишних ушей обсудить поиски ребенка, наделенного разрушительной силой. Здесь даже висели плакаты, как у Вторых Салемцев, хотя оставалось неясно, отчего люди предпочитали вешать их в столь неприметном месте. Криденс всмотрелся в один из них, и у него округлились глаза от щекочущего любопытства. Длинная горизонтальная афиша рекламировала цирк Арканус, который приглашал жителей Нью-Йорка «восхититься, удивиться и испугаться» участников фрик-шоу. На рисунке, изображающем цирковую арену, Криденс увидел акробатов, бородатую женщину, силача, двухголового льва с дрессировщиком, факира, выдыхающего струю огня, девушку, обвитую толстой змеей, сиамских близнецов, мальчика со сросшимися ладонями и ступнями, больше похожими на клешни... Криденс никогда не встречал никого похожего на них на улицах, и немудрено — любой бы боялся показаться на люди, демонстрируя свое уродство, и не покидал бы стен дома. Но даже не это больше всего поразило Криденса, а сами изображения: они двигались! Змеиные кольца то туже свивались вокруг женского тела, то ослабляли хватку; девочки-близнецы одергивали подол платья — одного на двоих; огненная струя факира носилась под куполом цирка, а львы беззвучно разевали пасти в ответ на щелкающий в воздухе кнут дрессировщика. Афиша гласила, что финальное представление цирка Арканус назначено на понедельник, а сейчас пока что была только пятница. Сердце Криденса сжалось от восторга, когда он прекратил разглядывать ожившие рисунки и дочитал объявление на афише — цирк совершал тур по миру! После Соединенных Штатов он собирался отправиться в Европу! Это был удивительный шанс, подаренный судьбой! Криденсу не придется гадать, как самому добраться до Парижа. Если бы только его согласились взять в цирк! Он согласен на любую работу, даже самую тяжелую. С холодной иронией Криденс вспомнил, как меньше недели назад ныне покойный сенатор Генри Шоу назвал его в редакции фриком… Пусть вселенная и подала ему знак — кажется, она все же считала, что в цирке уродов ему самое подходящее место.