Несвятой

1. Говорят, эбонит, закалённый в страданиях, обретает настоящую, даэдрическую, демоническую прочность — и Танвал Индорил тому живое доказательство. Грандмастер дома Индорил сохраняет свой пост; Данмерет чтит традиции, а по ним нельзя судить того, кто лишился рассудка в месяц личной скорби, особенно если он не принёс смерти и разрушений. Идут годы, и Танвал больше не совершает ошибок. Его имя становится синонимом эффективности и дисциплины, индорильское дворянство — не просто дорогостоящим ополчением, а регулярным войском. Танвал раскапывает уставы времён Неревара, редактирует, вводит их в оборот, напоминает, что ничто на самом деле не отменялось. Лучший способ провести реформу — напомнить, что так делали прадеды в славе своей, и Танвал широко использует этот приём. С ним очень сложно спорить; он беспощаден — к себе в первую очередь, но ко всем остальным не меньше. В его арсенале всё: от тонких интриг до Лесничих и прямого насилия. Танвала уважают, боятся и за спиной называют «Её серой Рукой»: он блюдёт не только интересы Дом и Храма, но и свой личный, даже чересчур суровый кодекс чести. Каждый день в левой руке у Танвала ноет нерв; боль, переходящая в онемение, приходит и уходит в основном от магического напряжения. Мизинец не слушается уже давно. Это немного проходит, если выкурить кальян, но Танвал очень редко позволяет себе настолько расслабляться. Потом приходит война — полчища акавирцев высаживаются в Стоунфоллзе, ища неведомую реликвию и уничтожая всё на своём пути… В 572 году 2Э, после победы над ними данмеры, норды и аргониане видят друг друга словно в первый раз; необходимость сплотиться открывает глаза на выгоды союза — экономические, политические, культурные… Танвалу кажется, что он играет в демату; переставляет фишки — войска, союзников, рабов, — но кто-то постоянно заменят ключевые фигуры предателями. Впрочем, отразить натиск акавирцев удалось именно сообща — и это большой прорыв. Ледяные демоны камаль, думая завоевать эти земли, неожиданно собирают их воедино. Что ж, Танвал добыл победу своими потом и кровью; и он первый способен оценить вклад тех, кто бился с ним плечом к плечу. Н’вахи, конечно, всё равно часто c’виты, но кое-кого язык уже вполне поворачивается назвать «мутсэра». Пакт между тремя народами из призрачной мечты становится внезапной реальностью; данмеры и норды — старые противники со времён кимеров; данмеры и аргониане — связанные постыдной историей тысяч набегов за рабами и попыток мести… Но истину говорят — хочешь сплотить заклятых врагов, натрави на них третью сторону; ревность к тому, что победу одержит чужак, вспыхнет в них ярче, чем во влюблённых. Мир нужно менять, а не калечить; и многие осознают — пора забыть склоки Первой Эры. Приходит время Эборнхартского Пакта. Йорунн Король-Скальд становится Верховным королём Скайрима и возглавляет Великий Совет; тот заседает в Морнхолде и принимает решения только после ратификации всеми его членами. Представителем Чернотопья становится Глаза-из-Стали… а вот Танвал отказывается от чести выступить Высоким Советником от Морровинда — и с радостью выдвигает кандидатуру генерала Йевета Норамила. Хорошо зарекомендовавший себя на войне, пылкий, рассудительный мер, не принадлежащий формально ни к одному Великому Дому, подходит как нельзя лучше: не станет лоббировать интересы своего Дома… и не польстится на золото. Ни у кого, кроме Дрес и Телванни, нет возражений против Норамила, потому что он действительно отличный компромисс, но Омину приходится подчиниться Танвалу — а Телванни из своих башен и портов могут себе позволить игнорировать и Пакт, и нордов, и хоть самих Трибунов. Спустя шесть лет после смерти Ринари Танвал держит в руках лист рисовой бумаги с аккуратными буквами. Глаза его сухи, но пальцы слегка подрагивают, и лист дрожит вместе с ними. «Кровь за Пакт! Прежде чем Исграмор повёл нордов на юг, наши далёкие предки жили на холодном северном континенте Атмора, и мы сегодняшние до сего дня предпочитаем суровый климат северного Тамриэля. Тёмные эльфы придерживаются жестокой земли Морровинда, пепельного края, терзаемого вечными землетрясениями. Аргониане выживают в предательских и непроходимых болотах Чернотопья. Альянс между нашими народами зародился в тёмные времена, когда норды, данмеры и свободные аргониане сражались плечом к плечу, дабы отразить вторжение рабовладельцев-акавири. Наша величайшая сила — невзгоды, что мы преодолели. Наша решимость подобна леднику; наша сила выкована в пламени; наша отвага взращена чудовищами джунглей. Мы — Эбонхарт. Мы — едины. И посему — непобедимы». Ринари бы это понравилось; аргониане, защищённые хотя бы формально от веков грабежей и насилия; норды, в которых наконец увидели кого-то, кроме вечно пьяных недалёких драконопоклонников… Кровь льётся за Пакт. Проходит одна война и начинается другая. Это бы Ринари, наверное, понравилось меньше, но у Танвала кончились силы быть понимающим; он сумел уничтожить камаль, сумеет расправиться и с другими. Эмпатия — это помеха. Не-отчуждение врага приведёт к сомнению; враг должен быть — злом, нежитью, помаркой на мироздании. Неважно, так ли это — но противник действительно может и не ответить на вежливость, не разделять проявленного к нему уважения. Дело будет не в проигрыше — ты можешь оказаться попросту мёртв, быстро и подло, и для твоей земли уже не будет иметь значения, что честно. Дружелюбия данмеров хватило на ближайших соседей. Кровь льётся за Пакт. У Танвала не остаётся сомнений: он готов растерзать другие Альянсы — и часто именно так и поступает, не радуясь, не печалясь, лишь делая своё дело. Его цепь — в руке Альмалексии, и та натягивает и ослабляет её, когда это нужно; верный никс-пёс сторожит Морровинд и Храм… Но даже Альмалексия не может сдерживать вулкан вечно; пустота внутри него ширится и в какой-то момент оказывается слишком голодной. 2. Ковенант атакует Дозор Давона. Дом Дрес окопался в Крагенмуре и отказывается давать солдат. Дом Редоран слишком далеко. Дому Телванни плевать. Хлаалу помогают снаряжением, провизией… только этого мало. Танвал вертится, как может, но его часто преследует желание остановиться и начать хохотать; Данмерет, за который он лезет из кожи вон, не желает сражаться, и рядом с Домом Индорил на этой войне — только н’вахи. Танвал не может понять: в момент, когда пепельной буре стоило бы просто смести чужеземцев в море, как уже случилось десять лет назад, велоти бездействуют, занятые своими проблемами; они так привыкли, что в Стоунфоллзе властвует эбонитово-несокрушимый Индорил, что решили и вовсе устраниться от происходящего там. Альмалексия в Дешаане отвлечена иными проблемами; Дозор Давона — горит; горел бы Эбонхарт, началась бы паника, но это только Давон, здесь же Танвал, он со всем справится, он же герой акавирской войны!.. Танвал запрашивает подкрепления один, последний раз, а потом решает действовать по-своему; молчание развязывает ему руки. Кто-то хочет посмотреть, как зверь справится в одиночку; и в этой огромной, зияющей пустоте слышно только одно — как рвётся цепь. Заметки Адраса пролежали в запертом ящике достаточно долго; Танвал знает их наизусть… потому сами бумаги отдаёт Гарину. Сын смел и умён; пусть узнает всю истину о прошлом своего рода и примет её, как принял его отец. Дозор Давона горит, и Танвал вспоминает просьбу своего слишком рано ушедшего друга: не сомневаться и не останавливаться. На войне места сомнениям — нет; хотя эта мысль опасна в голове претенциозного идиота, но для того, кто умён и опытен, она — разрешение на победу. Потому Танвал спускается в родовые крипты; и в криптах дух Нама Индорила, сына Балрета, пророчит ему скорую гибель. Приходится идти обходным путём; просить недавно появившегося незнакомца по кличке Осколок таскать горящий батат из огня, но получив череп Нама, Танвал снова обретает уверенность. Он распечатывает проход на Пепельную Гору и призывает Балрета — его собственное, личное, неотторжимое наследие, Брата Раздора, доступ к которому когда-то Адрас открыл ценой собственной жизни. Цепь раскрошилась и лопнула, зверь щёлкает челюстями, и кровь капает с его зубов; больше нет смысла удерживать свою боль или свой гнев, ведь есть чудесное место для того, чтобы применить их с пользой. Балрет разносит флот Ковенанта в щепки — Балрет питается от воли своего призывателя и счастлив снова сокрушать во имя велоти. Жаль только, что для него «сокрушать» затмевает любые цели и договорённости; зверь чует зверя — и у него нет причин останавливаться от чистого разрушения. Даже боги не могут сдержать вулкан, что уже начал извержение. Танвал — не бог. 3. Гарин помнит отца разным. Помнит их с матерью, счастливых, словно каждый день — подарок свыше. Помнит его наставляющим, тёплым, готовым делиться всем, что имеет. Помнит их с Олмсом — таких далеко-взрослых и загадочных тогда, говорящих о своих взрослых делах… Помнит его среди обгорелых сараев Дрес, безумного, вошедшего в амок — и склонившегося лишь перед Айем Помнит его замкнувшимся — и нужным Морровинду. Из всех состояний отца он не хотел бы видеть лишь то, сорвавшееся, и он его вроде бы и не видит — но чувствует, что под кожей-бронёй спокойствия и рассудительности, которую Танвал нарастил за это время, что-то идёт не так с момента призыва Балрета. Гарин верит, что отец справится с этим; это же его отец, эбонитово-твёрдый Танвал Индорил, это его грандмастер, его генерал, его командир… Гарин верит, но на своём месте старается делать всё, что может; приближает к себе Осколка, показавшего себя хорошим воином; слушает советы Холгунна, норда, что был при отце с Акавирской Войны… Гарин уже не мальчик; за его плечами и боевой, и дипломатический опыт, но авторитет Танвала очень высок. Ошибки грандмастера не обсуждаются с чужаками; они молча исправляются теми, кто знает: ошибаются все, даже боги, но боги выше подозрений. Пока Танвал занят тем, что вырезает остатки морской пехоты Ковенанта, Гарин находит способ заточить Балрета обратно в темницу; пока Танвал укрепляет Давон, нанятый Гарином Осколок предотвращает ещё одну катастрофу на Рогах Вивека: маг Ковенанта, Александра Конель, едва не вырезает сердечник из магического бродячего коралла, что вырос на месте победы над камаль. Не подобное ли сердце искали акавирцы — и, может быть, нашли?.. Александре кажется, что с его помощью можно вызволить из плена Садала (кто бы ни продал ей информацию о втором Брате Раздора, он поплатится!); по крайней мере, свести с ума дреугов во всех окрестных водах ей удаётся… Партия в демату в самом разгаре; кто-то предаёт, кто-то геройствует, кто-то жертвует собой. Осколок отдаёт сердце коралла Холгунну; все они встречаются в форте Вирак, где Танвал нагоняет сына — и благодарит за одержанные победы. Ковенант, впрочем, не желает отступать и захватывает форт полностью, пытаясь отрезать данмеров от их нордских союзников. Эмпатия — это помеха, потому то, что Гарин выясняет, никак не удивляет Танвала. Командующий войсками Ковенантского вторжения генерал Серьен — некромант. Следовало ожидать!.. Гарин разрешил ему забирать мёртвых каждый день после битвы, добрый, наивный мальчик, который думает, что у ковенантских н’вахов бывает честь! Каждый день Серьен поднимает своих павших, и живые захлёбываются в мёртвых… Зверь щерится, зверь чует необходимость битвы; некромант — отлично, отлично, это хорошая, настоящая цель. Эмпатия — это помеха, и зверь не чувствует боли — рвёт, жжёт и мечет, уничтожая живых и мёртвых, добираясь до Серьена и сражая его дважды — человеком и отвратительным атронахом из плоти. Танвал видит восторг в глазах своего сына. А потом из отвратительной массы, которая когда-то была бретоном, поднимается призрачная эссенция, дух самого Серьена — и ударяет Гарину в грудь. Гарин падает, и Танвалу кажется, что он падает целую вечность, и это не Гарин падает — а он, он, сам Танвал, летит то ли в стену, то ли в огромную, сияющую пропасть, которая вышибает из лёгких воздух — бьёт, и бьёт, и бьёт… Гарин мёртв? Гарин — всё, что осталось от Ринари. Гарин не может умереть; он только начал жить, только одержал первые победы… Но сын лежит на полу и не дышит; его глаза не реагируют на свет. Осколок и Холгунн произносят какие-то слова; Танвалу кажется, это Йевет снова кладёт ему на плечо руку… Эбонит идёт трещинами; зверь воет от боли, вгрызаясь в собственный сустав; вулкан осыпается, и лава хлещет сквозь оседающую кромку жерла, затапливая долины и пашни; нет больше ни цепей, ни Альмалексии, ни Храма, ни необходимости кого-то жалеть. Танвал отталкивает протянутые руки; ему нужно отомстить — хоть раз сделать это сразу, не откладывая, не ввязывась снова в утомительные «предательские демату» с постоянным обменом фишек — сейчас, сейчас, сейчас, хоть это и не сможет ничего искупить… Мир становится понятным и плоским; мир становится сплошной долиной войны, где эмпатия — это помеха, а враг — бесконечно коварен. Танвал хочет вернуть себе свой гнев, вернуть себе право на ненависть, отнятое цивилизацией, и он отталкивает даже побратима, забирая у того коралловое сердце: ему нужен Садал. Тонкая щепа от сломанного клинка целит грандмастеру в горло — но если, чтобы дотянуться до цели, нужно сделать рывок вперёд, насаживаясь на шип, Танвал с радостью прыгнет. Измученный Шпиль ждёт его впереди. 4. Гарин мёртв. Ничто больше не имеет никакого значения. Пожалуй, кроме Садала; Танвалу хочется посмотреть, как оставшийся Брат Раздора будет мстить. Для того, чтобы выпустить его, нужно попасть на Измученный Шпиль; какая жалость, что Омин Дрес тогда так и не расщедрился на второй ключ от прохода через древние усыпальницы, но Омин Дрес тоже не имеет значения; ему теперь можно откусить голову, и Танвал решает вести весьма агрессивные переговоры. Он хочет ворваться во дворец грандмастера сам, но у него внезапно и сильно болит сердце; Святая Мать Морровинда, вероятно, гневается, но у Танвала не осталось больше ни терпимости, ни терпения, только гнев и верные солдаты. Капитан Данверил возглавляет прославленный Авангард — бойцов, с акавирской войны преданных лично Танвалу, шпионов, бывших рабов… Она предлагает план, простой и эффективный; она знает, что эмпатия — это помеха, и Танвал даёт добро, раз уж вынужден пережидать приступ и не может действовать сам. Ему хотелось бы, чтобы Холгунн был рядом, но Холгунна он оттолкнул; никого ведь не осталось, кроме этого норда. Холгунн не одобрит месть, потому лучше не заставлять его делать выбор. Авангард выслеживает и похищает сына Омина — Сена, смазливого любителя вечеринок, выпивки и юбок, и Танвал получает свой ключ от горной тропы через древневелотийские крипты — но Данверил оставляет заложника, чтобы Дрес не вздумали пуститься в погоню. С самым крохотным отрядом Танвал добирается до Измученного Шпиля, где в карманном плане Обливиона заключён Садал, идёт в атаку на даэдра — и в самый неудобный момент в левой руке снова колет. Потом она отнимается полностью, и Танвал пропускает удар… Он лежит на земле, пока аргонианка-целительница залечивает огромный ожог, и, не стесняясь, хохочет. Чувствует, что сходит с ума, что ведёт себя недостойно, что сорвался — эбонит треснул, и на древние скалы льётся живая кровь, — но уже всё равно. Он жил достойно — и не смог защитить свою семью. Он жил достойно — и, поддавшись гневу, чуть не уничтожил всё, за что боролся. Он жил достойно — но какая, к Молаг Балу, теперь разница, если подыхает — так?.. Что чувствовали Братья Раздора, в ходе ритуала превращаясь в вечно голодных и разъярённых монстров? Было ли им так же больно? Было ли им страшно?.. Они спасли свою родину, но какой ценой?.. Кого он сам спасает сейчас, кроме собственной ярости?.. Именно там Холгунн настигает своего заблудшего побратима — на камнях вулканического котлована, хранящего подходы к темнице Садала. — Сдурел ты что ли, старый меретический алит? Хочешь, чтобы тебя запомнили не гордостью Морровинда, а чокнутым повелителем чудовищ?.. — набрасывается он на лежащего на спине Танвала, а тот только фыркает, сплёвывая кровью. Хочет ответить, что слишком долго с чудовищами сражался, чтобы не заразиться от них — а самых странных встречал вовсе не на поле боя; но ему слишком плохо. Голова кружится, а сердце колет и колет… — Слышишь ты, старый идиот?! — все звуки ватные, приглушённые, но говорить такое может только Холгунн. — Слышишь ты? Гарин не умер!.. Мир снова поднимается и ударяет Танвала в виски. Гарин жив?.. В это сложно поверить, но сами слова, кажется, заставляют шататься горы и ещё сильнее плыть дрожащий от лавовых испарений воздух; жив?.. Может быть, это лишь изощрённый способ заставить безумца остановиться — но зачем теперь, когда и встать с земли-то сложно?.. По словам Холгунна, Гарин всё ещё в форте Вирак; он почти не дышит, он бледен и похож на труп, но всего лишь захвачен духом некроманта Серьена, который, не желая умирать или быть использованным культом Червя, предпочёл ринуться в самое близкое здоровое, исполненное магии, молодое мужское тело. Сейчас Гарин борется за контроль над собственной плотью — и ему можно помочь. Если это не сделают маги Индорил, или Телванни, или аргониане, или сама Мать Морровинда… тогда это сделает кто-то ещё. Выход есть. Холгунн и Осколок пытались догнать Танвала, чтобы сказать об этом, но эбонитового Танвала, слетевшего с катушек, остановить так же сложно, как взбесившегося квам-консорта. Теперь… конечно, если Танвал пожелает остаться на посту, дом Индорил встанет за него стеной, но проблем достаточно: Омин испуган и точно затеет длинное разбирательство, в Крагенмуре паника, а даэдра на Измученном Шпиле всполошились — и вызывали вулканическую активность. Коралловое сердце уже растаяло в здешней жаре, и Садал напитался его энергией. Процесс освобождения запущен. Танвал знает, что оступился слишком сильно; впрочем, всё, чего он теперь хочет, это исправить хоть малую толику. Гнев куда-то уходит в один миг, уступая место бешеной, смертельной усталости — но теперь нужно, нужно подняться и жить, сражаться — чтобы сохранить Стоунфоллз. Чтобы защитить его от чудовища. От себя. От последствий своих действий… Или по крайней мере помочь новому герою сделать это. Холгунн и Осколок отлично справляются; записи Адраса, пометки Гарина, призрак Мавоса Силорета и его подручных, Генвиса Фаледрана и Левиси Гилвайн — всё идёт в ход. Осколок решает трудные загадки — и открывает портал в план Обливиона в сердце вулкана, где заключён Садал. У Танвала болит сердце; левую руку он не чувствует совсем, правой может только вцепиться в посох и идти. Вокруг творится мощная магия, и Танвал в другое время восхитился бы столь могущественными чарами, но сейчас уже слишком измотан, чтобы тратить внимание и время на удивление. Балрета связывают два атронаха: Вспышка и Усмирительница Ярости. Садала способны усмирить Горящая сера и Хранитель Ненависти. Но чтобы они смогли дотянуться до сути Брата Раздора, нужно разрушить воплощённую оболочку; ах, вот бы поспорить сейчас с викарием Бретисом, могли ли кимеры создавать искусственных даэдра!.. Но нужно — сражаться, и Танвал не щадит себя, забывая о звенящей в висках боли. Кругом нет ничего, кроме разрушительного экстаза Садала и растянутой в вечности агонии древнего ритуала, лавы и обещания гибели; Осколок, Идущая-среди-пепла, Холгунн и Танвал сражаются стойко — но даже вчетвером ничего не выходит. Нет смысла ломать комедию дальше; Балрет питался от гнева своего призывателя, и Садал теперь питается точно так же. Зверь узнаёт зверя, и цепь связывает обоих — накрепко. Танвал выжидает минуту, сосредотачиваясь в глазу шторма; затем собирает всю свою энергию — и ударяет по костям горящего гнева кимерского легата, расшибая древние чары собственной волей: он приносит в жертву свою ярость. Даже треснувшим мечом ещё можно нанести смертельную рану. Делая этот рывок, Танвал знает, что не выживет, но он уже был готов к «искупительному шипу». Всё, как должно. Закончим это так, как начали, верно?.. Посмотрим в глаза чудовищ. Уже осев на землю, Танвал чувствует ниточку жизни Гарина где-то там, в Вираке — и закрывает глаза, зная, что мерзкий древний призрачный хрыч Мавос направит его утекающую энергию по правильному руслу. Вместе они смогут дать некроманту отпор, этого хватит — а дальше грандмастера Индорил ждут все те, кто ушёл к Предкам. Ему не хочется умирать, но мир нужно чинить, а не калечить, и лучше всего это получится уже у Гарина — потому стоит отойти в сторону ради сына. Мавос Силорет делает своё дело, и на лице Танвала расцветает усталая улыбка — да так там и остаётся. 5. Гарин поднимается с постели через месяц. Его мутит, вместо магии получаются какие-то аурические фистулы, тело знобит, но жить — можно, и самое главное, что в голове никто не возится, зачитывая заклятья с мерзким гленумбрийским акцентом. В горячке Гарин успел осознать запомнить с чьих-то слов, что отец мёртв; большая часть бреда, что накрывала его в болезни, была связана с этим фактом — например, жирные чёрные пауки растаскивали дом Индорил по кускам или кто-то, подозрительно похожий на Балрета, каким его изображали на фресках, подводил Гарина за руку к бальзамировочным столам с телами его отца, матери и брата — и только подняв собственную кисть, чтобы прикоснуться к любимым лицам, Гарин понимал, что та уже очищена от плоти до самой кости… Слава Троим, кошмары отступили. Очнувшись, он кое-как выбирается из хорошо натопленной комнаты — самой простой, в нордском стиле, — пихает тяжёлую кованую дверь, фыркает от кисловатого запаха прелого сена — и с удивлением обнаруживает себя почти что в сугробе. Маленький домик в заснеженных горах; судя по кусту снежноягодника и одиноко торчащей лысой ели, где-то в Скайриме. Светит солнце, делая снежные наносы ослепительно-белыми, так, что аж глаза болят. Видно, ночью была буря — расчищен только маленький пятачок перед дверью да тропинка куда-то за ель. — О, кто очнулся. Ну здравствуй, спящий красавец, — фыркает кто-то слева, скрытый отворённой дверью, и голос такой знакомый… Гарин захлопывает её… — Холгунн!.. Гарин бросился бы ему на шею, если бы мог что-нибудь, кроме как стоять и держаться за косяк. Потому ждёт, опирается на руку норда… и всё-таки обнимает. Сын грандмастера бы так никогда не сделал. Но Гарин — уже просто Гарин. С него достаточно; Холгунн — старый друг отца, почти единственный настоящий друг… обоих Индорилов. «Не-кровный дядя». Живой, тёплый, пахнущий медовухой и квашеной капустой, бочку с которой Гарин видел в комнате. Гарин не хочет становиться эбонитовым; он хочет уметь плакать от боли. Он видел, чем становятся окаменевшие, невыплаканные слёзы: кручёными вулканическими бомбами, что прошибают насквозь… и вулканом он становиться тоже — не жаждет; желает быть — солнцем, травой, снежноягодником, запахом пепла и оружейного масла, пищащей в ветвях птицей… Переждав, пока он успокоится, Холгунн ведёт «кузена» на небольшой крытый дворик за домом; чтобы отвлечь, ржёт, что Гарин стал похож на ричмена и надо бы его побрить, а то ведьмы сбегутся со всех окрестностей на такого женишка… Во дворике, мурлыча маршевую песенку, сидит на колоде пожилой данмер и меняет оплётку на самом простом охотничьем луке. Одет он бедно, в потёртую кожаную униформу разведчика, и выглядит донельзя невзрачно, но Гарин протирает глаза один раз, другой… — Но… — Тсс, — шикает Холгунн. — Его зовут Дона. И лучше его не трогай, чары развеются, а ведь ещё банекински рано. Мне и без того влетело в копеечку доставить вас из Вирака через весь Рифт сюда, в Истмарк, так, чтобы ни один ротозей не заорал — ба, да это ж благородные мутсеры! Гарин тянет норда присесть на поленницу; ноги не держат — и из-за хворости, и потому, что в голове ничего не укладывается… Холгунн вздыхает и вкратце пересказывает все события: и про Серьена, и про Осколка, и про то, что Танвал выкинул, и про захват Крагенмура, и про Измученный Шпиль… он не показывает, но Гарина ему очень жаль; парень-то куда моложе, чем всё время из себя строил (для данмера, конечно), и нервы у него на деле — папашины, но что-то слишком много на одни плечи всякой свалилось дряни. — Значит, он пожертвовал собой, умер — и вернулся?.. Но как это возможно? — Вы, данмеры, все чокнутые, — морщится Холгунн. — После того, как он… атаковал Садала, он истратил всю жизненную энергию, а остатки, негодные чтобы вернуть в тело, отдал тебе. Шансов вроде бы никаких не было… но это Танвал, верно? — Что он сделал? — Направился к предкам, но поспорил с Намом Индорилом и разругался в хлам с Мавосом Силоретом. Привлёк из снорукава души Балрета и Садала, как арбитров — те, изначальные, кимерские, которыми они были. Гарин, со всем уважением, но я не хотел бы ещё раз слышать и видеть, как призраки так кроют друг друга на кимерисе, что даэдра в Обливионе тошно. Гарин только таращится на своего «не-кровного дядюшку»: Холгунн Одноглазый, как и все норды, конечно, любит приврать — но на такое его фантазии не хватит. — Клятые кимеры использовали какую-то свои магию. Кажется, сняли отпечаток души из… я не знаю, как вы маги это зовёте. И швырнули обратно в тело, потому что не хотят пока что его видеть у себя, гм… куда вы там попадаете вместо Совнгарда. — То есть… этот… этот Дона… — Танвалу понадобится время, чтобы нормально себя вспомнить. Время, покой, свежий воздух и никакой боевой магии. Пока что он уверен, что он обычный солдат, и даже рвётся добровольцем в самую жопу. Никто не верит: если простой салага начнёт так давить и распоряжаться, его мигом отправят на губу, а попробуй с ним сладь!.. Гарин осмысляет услышанное довольно долго. Всё это… верибельно. Отцу лучше было «не выжить»: слишком сильно он оскорбил Омина, слишком большой опасности подверг Стоунфоллз. Сама Альмалексия уже не спасёт его репутацию. А что до него, Гарина… он был одержим магом Ковенанта. С этих пор всегда найдётся кто-то, кто скажет, что победил не Гарин, а Серьен, и теперь ловко притворяется, на деле шпионя на свой альянс. Значит, Гарину Индорилу, увы, уже не вернуться к той судьбе, к которой его готовили… — Хорошо. Значит, официально мы мертвы… А меня как тогда зовут?.. — Да как захочешь. Хоть Исграмором. Прости, но мне пора идти — я-то официально живее живых, и старый гад твой батюшка свалил на меня свои обязанности. К тебе завтра явится одна мутсера, назовётся Лисой — ты с ней повежливее… будет вам носить еду и новости. А там придумаем, как дальше. Холгунн уходит, скрипя свежим Истмаркским снегом под сапогами, но, пройдя шагов двадцать, оборачивается. — И не пускай его по моим следам!.. У него шило в заднице, Алдуин его заешь!.. … «Дона» из дома Индорил продолжает насвистывать марш и чинить лук. Гарин, шатаясь от слабости, подходит и садится рядом. Кажется, теперь, после «смерти», у него будет достаточно времени, чтобы узнать, что такое жить, а не бесконечно сражаться — и задать отцу вопросы, на которые не хватало времени. Пока что он просто позволяет себе обнять его за локоть; «Дона» прерывается на секунду… даёт ему в руку кусок оплётки, придерживать, и продолжает работать, но подвигается удобнее. Данмеры ненавидят холод, но Гарину кажется, что нет ничего теплее истмаркской зимы.