Несвятой

1. У дома Индорил давно не было такого молодого грандмастера. Танвал справляется хорошо — во многом потому, что благодаря своей непростой юности отлично научился разбираться в мерах. Он подбирает себе советников, назначает и переназначает кадры с великой тщательностью, делегирует обязанности и организует неплохую шпионскую сеть. Не всем это нравится, но решения Танвала как управленца довольно эффективны — не безупречны, но он учится на ошибках. Многие ворчат, что это лишь «чистки» приверженцев Лледаса — власть сменилась, летят головы, ничего необычного, — но Танвал удивляет всех тем, что позволяет открыто критиковать себя и даже ненавидеть. Никак не отвечает. Только потом оказывается, что кое к чему он прислушивается, меняет… исподволь, никому и никогда не открывая до конца своих планов. О его личной жизни ничего не известно. Да, ходят слухи, что был женат, но недолго — и только. Вокруг него словно образуется невидимая, непроницаемая стена — есть те, кто верен ему, есть те, кто хочет идти с ним в ногу. Перешагнуть эту стену никто не решается, а Танвал достаточно занят исправлением дядиных ошибок, чтобы не рушить её сам. Иногда, на праздники в честь Альмалексии и её предтечи, Боэты, он выбирается в Эшленд охотиться — чаще всего берёт с собой пару ординарцев, главу личной гвардии или кого-нибудь, кого хочет проверить на прочность… и все три дня ритуала преследует добычу. Иногда это огромный шалк, иногда — кагути, иногда — матриарх скального ползуна или гигантский никс-вол. Мало кто понимает подобные развлечения; данмеры — давно оседлый народ, и пусть напоминание о славном прошлом всегда поднимает патриотический дух, гоняться за опасными тварями по пустошам — не то занятие, которое привлечёт многих. Пару раз, впрочем, к Танвалу присоединяется грандмастер дома Дрес — Омин. Это ещё крепкий пожилой мер, весьма искусный в охоте и выездке ос, потому физические испытания его привлекают. В очередной праздник он даже предлагает провести охоту на своих землях, близ Крагенмура, и обсудить одно щекотливое дело, касающееся доступа дома Индорил на Измученный Шпиль — когда-то к вулкану вели две дороги, но недавние обвалы оставили лишь одну, через крипты Крагенмура, и условия использования столь деликатного пути теперь придётся как-то регулировать. Именно Омин и становится свидетелем первого срыва «Железного Танвала», как того уже начинают прозывать. Дни стоят осенние, пасмурные. Пахнет прелыми грибами и тем особенным, непередаваемо-стоунфоллзовским дождём, что напитывается морем, солью и лавой, проливаясь потом на землю и заставляя её отдать горячий пар. Танвал хорошо умеет охотиться. Умеет выслеживать, ждать, умеет быстро и точно нанести нужный удар — и определять, когда нападать не стоит. Они с Омином идут далеко впереди основного отряда, выслеживая старого матёрого самца кагути; в конце концов, смысл именно в личной доблести, а охрана — всего лишь охрана, на случай, если на пути попадутся неприятели серьёзнее двулапой хищной твари. Два грандмастера — хорошая добыча… Лёгкая кожаная броня, минимальная поддержка чар. Танвал чувствует себя живым, радостным; сражаться и действовать ему проще, чем разгадывать, кто из окружения замышляет против него недоброе, кто — хочет получить местечко потеплее, а на кого можно и правда — положиться. Кагути уже близко. Вот куча экскрементов. Вот расщеплённые кости. Вот след, и ещё один. Берлога должна быть неподалеку, но в стороне; кагути никогда не гадят рядом с логовом, но слишком ленивы, чтобы отойти на действительно большое расстояние. Омин крадётся рядом. Его броня очень красива, парадна даже сейчас; со вкусом подогнанные пластины, всё чистенькое и свежее, жаль в таком великолепии бухаться в пыль и размытую дождём слякоть; Танвал, лежащий рядом в потёртой, удобной коже нетча, ловит себя на мысли, что Оману его превосходные одеяния ототрут рабы. Думать об этом неожиданно мерзко; целая привычка ни о чём не заботиться, сформировавшаяся за поколения сытой жизни… Ветер доносит мерзкий запашок кагути. А ещё — чьи-то крики. Женские… и вместо того, чтобы подобраться к зверю, Танвал так же неслышно крадётся туда, откуда кричат. Омину не остаётся ничего иного, кроме как следовать за ним, перебраться через каменный выступ… Несколько меров без опознавательных знаков, но чересчур хорошо снаряженные для разбойников, бесцеремонно грабят стойбище эшлендеров. Три юрты изрублены, вещи разбросаны там и сям; ветерок играется со вспоротыми лоскутами ткани. Пятеро мужчин лежат на земле; один — приколотый копьём, остальные — в слишком прямых позах, чтобы не заподозрить чары. Старуха призвала трёх скампов, и большая часть грабителей воюют с ними, но двое держат женщину, причитающую что-то о детях. Детей не видно. Омин хочет что-то сказать, но не успевает. Танвал налетает на это печальное свидетельство проблем Данмерета — и превращается в дикий огонь. Омин не успевает позвать на помощь, не успевает дать сигнал своим людям, вообще никому — успевает только увести женщину и двух детей, а парализованных воинов прикрыть щитами. Грабители не выживают. Танвал — профессиональный воин, сын воина, внук воина, боевой маг с лучшим образованием в стране — редкий наёмник сможет выдержать его натиск больше минуты даже на ринге, где есть правила. Гнев ослепляет его так, что Танвал не соблюдает никаких правил; он просто убивает, слепо, не разбирая, что вокруг происходит, выплескивая накопившееся напряжение в единственном акте легитимного разрушения, что ему доступен. Когда он приходит в себя, вокруг лишь обгорелые трупы; щиты Омина звенят от впитанных чар, у дальнего бархана во весь голос рыдают дети… Хорошенько поохотился! Ситуацию заминают. Никак не комментируют. Танвал — известный борец с несправедливостью. Подумаешь, лично покарал несколько негодяев, пусть и защитил каких-то с’витов и их грязные юрты. Мелочь. Всего-то не очень удачная охота. Не получив своего кагути, Танвал Индорил принимает к сведению: на землях Дрес к эшлендерам относятся как к скоту. Возможно, пополняют ими и рабские бараки, вполне с разрешения власти — потому что не бывает у одиноких разбойников таких хороших доспехов. Не получив внятных объяснений от своих тайных наёмников, Омин Дрес мотает на ус: молодой индорилец считает себя вправе совать нос в чужие дела, а ещё имеет проблемы с гневом. Это — слабая точка. Стоит запомнить. Они расстаются не врагами и не друзьями, лишь мерами, что стали немного мудрее, но это полезное знание. 2. Ринари Норамил, бывшая жена капитана Сандо Варама, по происхождению — мелкопоместная дворянка малого дома и круглая сирота, добивается аудиенции у грандмастера дома Индорил две недели. В конце концов Танвалу попросту становится интересно — на что можно надеяться с такой настойчивостью, если в официальном прошении стоит прочерк на месте цели визита, а сами Норамилы, насколько известно, второе поколение арендуют землю у дома Дрес. Теперь эта женщина стоит у него в кабинете, сложив на груди руки, и безо всяких предисловий вываливает: — Проведите учения на день позже. Сама постановка вопроса, конечно, говорит уже о том, что ей откуда-то известно, что учения вообще будут. Информация эта — не то чтобы совсем секретная, но и не та, о которой судачат кумушки на перекрестках. — Почему же я должен так сделать? — Дом Дрес проводит в этой местности крупную рабовладельческую сделку в обход установленных норм. Если вы отложите учения на день, то сможете взять их с поличным. Они выбрали местность именно потому, что после того, что там устроят ваши солдаты, никому не придёт в голову появляться на плато с неделю… — Я задал вам иной вопрос. «Почему». Это не дело дома Индорил. — Речь идёт о контракте на три сотни душ. Скорее всего, для каменоломен в Варанисе, близ Грибного Грота. Их пробуют нелегально открыть уже третий раз. Гоблины Мрачной Воды или дреуги просто сжирают всех. Кто-то должен это остановить. — Давайте уточним, — Танвал поднимается из своего кресла и сводит руки за спиной, выпрямляясь во весь рост. — Вы хотите, чтобы я отложил давно запланированную операцию, ввязался в дела сразу двух других Великих Домов и поставил под удар своих людей? И я должен поверить, что всё это — просто «правильно»? — Вроде того. — Чушь. Эту женщину сложно назвать красивой прямо сейчас. Скорее, она угрожающе хорошо знает, чего хочет. У неё тёмная кожа уроженки Стоунфоллза, чёрные волосы настоящей моричи со вплетёнными белыми нитями, сложение охотницы и взгляд пустельги. Танвал видел её несколько лет назад на празднике поминовения предков в Отренисе — моложе, тоньше, испуганнее — но такую же цепкую. Платье шло ей меньше, чем лёгкие доспехи боевого мага, украшенные трибуналитским орнаментом, что надеты сейчас. — Хорошо, — произносит Ринари. — Среди рабов, что будут перевозить — капитан Варам. Он узнал кое-что недопустимое, и если не поторопиться, никто и никогда не найдёт, в какой эбонитовой шахте он сгниёт без имени. Официально он скончался от укуса осы неделю назад, похороны через три дня. Тело «бальзамируют». — Почему вы обращаетесь ко мне — и какие у вас доказательства? Конверт с письмами падает Танвалу на стол. На нём печать дома Дрес, а ещё — капелька крови. — Я не могу обратиться с этим к грандмастеру Омину Дрес, потому что тогда окажусь в шахте сама. Мой брат сейчас в Дешаане. Он не успеет. — Ваш брат — полковник Йевет Норамил? — Да. — Что ж, я помню его как мера чести. Танвал просматривает письма и раздумывает. Он помнит обе фамилии. Варам: Эанен Варам недавно умер, а при жизни был редкостным засранцем. Вряд ли Сандо так уж лучше. А вот Норамилы и правда хороши. Настоящие умницы. Йевет никогда не говорил, что у него есть сестра, да ещё и… такая. В письмах достаточно сведений, чтобы устроить огромный скандал. Такой, после которого Дома могут объявить друг другу холодную войну. — Насколько мне известно, Сандо Варам уже не является вашим родственником, — замечает Танвал, аккуратно убирая бумаги обратно в конверт и помещая его себе в стол. — Послушайте, сэра, сейчас важно не то, почему два взрослых мера расторгли брак, а что одного из них собираются незаконно продать в рабство. — Хорошо. Я приму необходимые решения. Когда женщина уходит, Танвал зовёт ординарца и готовит секретный приказ. * * * Он покидает свой кабинет через несколько часов, выходит размяться на задний двор — и спиной чувствует постороннее присутствие. — Мутсера, — окликает его знакомый голос. Та самая женщина. Сестра Норамила. Танвал вздыхает: кончилась передышка… да, он сам установил правило, что просители могут ожидать здесь, во внутреннем дворике, на скамейке, наслаждаясь фонтаном. — У вас есть дополнительные сведения? — приподнимает он бровь. — Нет. Просто хочу сказать спасибо. — Вам ещё совершенно не за что меня благодарить. — Это верно. Ринари Норамил смотрит на него, почти не моргая, и Танвал слишком устал, чтобы выдумывать тему для разговора. Он скидывает верхнюю куртку и рубаху, умывается в фонтане. Очень часто ему доставляет удовольствие смущать умы, словно хвастаясь простыми, даже грубоватыми солдатскими нравами — без политеса, без надоевшей утончённости, что только отвлекает от дела. Женщины реагируют по-разному, большая часть — считают его слегка «блаженным» почитателем кимерских времён и солдафоном. Ринари Норамил омывает в той же воде лицо и руки — без улыбки или желания выслужиться. У неё усталый вид, а на одежде полно пыли. Может быть, — лишь может быть! — она и правда верит в то, что делает. В назначенные сроки операция проходит в два этапа: сперва запланированные учения, потом секретный дополнительный рейд, который накрывает «группу мародёров, предположительно работорговцев, находившуюся на месте проведения учений с не установленными целями». Дом Индорил официально заявляет, что обнаружил шайку грабителей, незаконно удерживавших в плену некоторое количество аргониан, каджитов и даже данмеров. Поскольку нигде не было найдено документов, удостоверяющих, что эти меры — невольники, большая их часть была освобождена, а некоторая — доставлена в Давон, Эбонхарт и Морнхолд для допроса, и вот эти допросы приносят всем воистину даэдрические мигрени. Омин Дрес снова не может ничего предъявить официально — плато принадлежит кочевникам, это ничья земля. Танвал в своём праве. Только вот двести восемьдесят семь рабов, из них пять крайне неприятных политических диссидентов, оказались неведомо где — и поскольку ни на одного из них ещё не было выписано ложных купчих, даже не заявишь о захвате собственности. Дрес и Индорил отлично видят друг друга, но не понимают. Для одних порядки предков должны соблюдаться неукоснительно, особенно если они выгодны. Для других — мир нужно менять, но не калечить, а калечащий мир следует менять не медля. 3. Помочь всем нельзя, и это само по себе — отвратительно, но спасением бывшего мужа Ринари не ограничивается. Она выкупает рабов десятками, освобождает, даёт им новые имена и жизни, учит, лечит, находит работу… и пожертвованные деньги пускает на новый круг. Ринари учится у Матери Морровинда: лучше принести ограниченное добро, чем никакого. Лишь бездействие воистину ядовито, потому что ведёт к прекращению пульса жизни. Конечно, дом Дрес отказывает Норамилам в аренде. У Ринари не так много средств, но есть земля в Даэн Сите — их с братом родовой надел, маленький, зажатый в скалах, куда она переезжает сама и привозит тех, кто нуждается в помощи. Кто-то остаётся там, с ней — заботиться о поступающих, выращивать урожай. Ринари предлагает им деньги, но все отказываются, жертвуя ей на растущие расходы. Узнав о происходящем, Танвал Индорил предоставляет Норамилам и их подопечным несколько небольших участков и предприятий для найма. Бывшие рабы охотно идут батраками и трудятся весьма недурно. Все в выигрыше. Танвалу мало дела до дикарей, но видя, как эти простые н’вахи рады любой толике нормального отношения, он задумывается. Мутсера Йевет Норамил, прибывший из Дешаана, на хорошем счету у самой Альмалексии. Им с Танвалом есть о чем поговорить — и о прошедших учениях, и о захвате, и о бизнесе, и о назревшей необходимости реформировать весь общественный уклад, и о том, что данмерам неплохо бы… Да, данмеры делали очень многое совершенно по-кимерски до сей поры, но на дворе — Вторая Эра, никто уже не захватывает тех же недов тысячами, чтобы отстраивать гигантские храмы, и не приносит коловианцев на айлейдских алтарях в жертву Намире. Мир становится сложнее, цивилизованнее, и стоит принять много поправок. Жить по-старому просто не выйдет. Трибунал не затем принял заботу о Данмерете в свои руки, чтобы восставший из золота пепел был развеян по ветру. Танвалу радостно слышать, что он не один действительно думает об этом не как о красивой религиозной аналогии. В лице Йевета Норамила он приобретает чудесного и амбициозного союзника, такого же молодого и горячего, как он сам, а в лице Ринари… советницу, что не лезет за словом в карман, достаточно дистанцированную от Дома Индорил, чтобы не стестняться в критике, и достаточно лояльную, чтобы проблемы Луны-и-Звезды были ей близки. Время идёт, и Танвал успевает поучаствовать в нескольких горячих конфликтах; отражает нашествие дреугов, разбирает территориальные споры с нордами Рифта… и тайно — к своему удивлению — всё больше помогает Ринари, а её «выкормыши» составляют основной костяк шпионов, которые дают Танвалу власть чуть ли не бОльшую, чем войско. Ринари не делает ничего нарочно; просто так получается — она врастает корнями в землю, которую Танвал любит больше жизни. Страсть приходит к ним не сразу, нежданной, неожиданной; более того, они вовсе не считают, что нечто подобное — для них. Ринари появляется в поместье Индорил в Давоне и днем, и ночью достаточно часто; для неё там уже всегда готова гостевая комната. Ванам-Джуш, дворецкий-аргонианин, знает наизусть её любимые цветы и блюда; в редкие свободные часы Танвал помогает ей объезжать гуара и только смеется, когда Ринари предлагает оседлать никс-вола: у них получается, хотя насекомое почти сжигает стену кипящим ядом. Они шутят о серьёзном и совершенно серьёзно говорят обо всяких глупостях; они вместе приканчивают ассасина, посланного кем-то за Йеветом; Ринари высказывает довольно дельные мысли по поводу реорганизации личной гвардии грандмастера; Танвал помогает создать школу, где грамоте учат даже н’вахов — по трибуналитским букварям, разумеется… А потом Ринари приходит в шато Эбонхарта не в доспехе — а в традиционном платье своего малого Дома, ярком, узорчатом; приходит так просто потому, что на дворе невыносимо жарко даже для дня празднества Высокого Солнца… Внезапно в мире Танвала появляются краски. Он не может понять, как это работает, но его мысли вдруг, внезапно оказываются повреждены, сбиты с дороги — вот он разговаривал с интендантом форта Аранд о грядущем сезоне холодов, и вдруг «холода» стали хрустким снегом, недовольно мычащими гуарами, озябшими руками, а не списками снабжения… Вот думал о том, что стоило бы посетить плантации и яичные шахты Дома в нижнем Даэн Сите и проверить, какого скампа седура Ромари устроил там собственный рынок без лицензии, продавая втридорога воск, батат и кормовых личинок шалковым фермерам… А теперь внезапно осознаёт, чувствует, что лавовые реки там, в Даэн Сите, очень красивы, только сам Танвал давным-давно не рассматривал их — так, скользил равнодушным взглядом, проезжая мимо. Темнокожая, почти эбонитовая Ринари носит платье цвета магмы так, словно это вызов; Танвал извиняется перед всеми и идёт к ней. Дело, конечно, не в пёстром куске ткани, не в распущенных чёрных волосах и подведённых белым глазах, что алее угольев, иначе Танвал был бы уже давным-давно женат на ком-то, кто умеет обращаться с тканями, волосами и притираниями. Меняется угол зрения; Танвал видит Ринари как женщину — и вместе с этим вспоминает, что у мира есть давно забытые стороны… а та давно похороненная в застенках, казнённая и запечатанная часть его самого, оказывается, невыносимо болит и хочет жить. Он проходит все ритуалы празднества с Ринари — бок о бок, переговариваясь либо о всякой ерунде, либо о том, что пристало моменту, а под конец вечера отводит её в беседку и предлагает стать его женой — просто и прямо, потому что иного пути для него нет. Это обескураживающе против всех обычаев и правил, всех писаных и неписаных законов. Они даже не спали вместе… но Танвал давно не был ни в чём так уверен. Ринари просит его подумать. Не пороть горячку. — Я уже люблю тебя, — отвечает Танвал. — Это не изменится. Мальчишкой он мог позволить себе жить по сердцу… и поплатился жестоко. Но он всё ещё жив. — Ты предлагаешь мне вернуть долг и сделать что-то, потому что это «правильно»? Разве тебе это нужно, Танвал? — Ринари выглядит печальной. — Ты — грандмастер. От тебя потребуют определённого статуса… Спроси меня, почему мы на самом деле расстались с Сандо. — Почему? — За пять лет я не смогла зачать так, чтобы не сбросить почти сразу. Все, от жрецов до знахарок, говорят, что таким, как я, нужно выбирать — магия или потомки. Чары разрушения жестоки не только к тому, что вне, но и к тому, что внутри. Сандо решил попробовать с кем спокойнее. Его брат вообще не понимал, зачем ему я… Танвал кладёт ей палец на губы. Потом целует — и не может оторваться так долго, что их с Ринари начинают искать, но присланный слуга не решается вмешаться в происходящее. Через положенное время Танвал засылает сватов — к Йевету, как к старшему брату, потому что других родных у Ринари нет. Она входит в дом Индорил по всем правилам, и в холодном поместье Танвала зажигаются огни не только в кабинете и гостевой. Мир оказывается пёстрым, шумным, горьким, сладким, горячим и пульсирующим, и Танвал не понимает, как прожил припорошенные пеплом года после казни Ясаиби. Рана ещё болит, зажила скверно — но всё-таки стала шрамом. Ринари совсем иная, и любит её Танвал иначе, потому что каждое настоящее чувство отлично от другого. У него словно появляется новое сердце — старое билось, как механизм двемеров, ровно и размеренно, на благо Морровинда, но не ради себя самого. Когда Ринари в самый разгар сезона наотрез отказывается ехать на оружейную ярмарку — смотреть, что за новинки можно выгодно поставить на службу Луне и Звезде, — Танвал сперва пугается. Обижена она, что ли?.. Но жена бодра и весела, просто словно немного устала, да и не в еë привычке молчать о том, что не нравится… Танвал начинает замечать мелочи; тут — она внезапно набросилась на шашлычки из личинок, которые терпеть не могла, здесь — предпочла делегировать всю физическую работу Метах-Ки, там — не смогла или не захотела сотворить простейшего заклинания… это не Ринари; что могло так изменить её? Приходится допрашивать, хоть без кнута и электрической сферы от этой женщины обычно не добьешься того, чего ей говорить не хочется. — Успокойся, сэра. Мне не хотелось расстраивать тебя, если что-то снова пошло бы не так. Но, кажется, ты будешь грандмастером еще долго и с полным правом, — усмехается Ринари. — Знахарка утверждает — это сын. «Это сын», — слышит Танвал, и именно в этот момент понимает, что настолько счастливым, как в только что минувший миг, наверное, уже и не будет… Ринари освобождает рабов, а для того зверя, что сидит у Танвала в душе, выплетает надёжную, крепкую цепь. Зверь этот не тронет никого больше; он приручен и может лишь защищать свой дом, но лучше удостовериться, что он никого больше не покусает — клыки у него остры, а на дне глаз тлеет старое, даэдрическое предостережение… 4. Первенец появляется на свет летом. Беременность проходит не без проблем, но мальчик — здоров, крепок и с младенчества любит баловаться с огненными чарами. Его называют в честь святого Олмса, основателя ордена Ординаторов, потому что любимой его игрушкой становится шлем дяди, и даже в рот он чаще всего тащит хлыст из суставчатой лапки шалка, каким пользуются для боевых гуаров. Маленький Гарин появляется тремя годами позже, зимой. Он с рождения сосредоточен, тих, рассудителен и внимателен, созерцая мир с бесконечным терпением — даже брата, что приходит в восторг от возможности за кем-то присматривать. Для Ринари дети — невероятное, несбыточное чудо; для Танвала все они — дар Трёх. Дом Индорил может только порадоваться личному счастью грандмастера; он не то чтобы отвлекается от своей реформистской активности, но слегка снижает её, делает мягче — и оставляет без внимания ровно столько тёмных углов, чтобы у него завелось куда больше сторонников. Братья растут дружными, смышлёными и ладными, и Йевет как-то шутит, что если исторя Стоунфоллза началась с Братьев Раздора, то сейчас приходит время Братьев Согласия. Что-то колет в сердце при этой фразе, но Танвал не обращает внимания — что может грозить его счастью?.. С годами Олмс больше проникается интересами матери, а Гарин восхищён военными занятиями отца; это не разобщает их, скорее сплачивает семью ещё больше. Бороться за благоденствие можно по-разному: создавая нечто в период мира — и защищая созданное в период войны. Танвал чувствует себя на своём месте; зверь его гнева спит, забыв и про цепь, и про ошейник: он не нужен, он — лишний, он был бы помехой. Но иногда он поднимает голову и ворчит, наблюдая за окружающими горящими красными глазами. Когда Олмс достигает совершеннолетия, ритуал предполагает его посвящение на Измученном Шпиле. Это старая традиция для рода Танвала; внутри дома Индорил есть много семей, разбивающихся на старшие и младшие ветви, и на чью-то долю выпадает изрядное количество славных или не очень ритуальных напоминаний о прошлом. Увы, проход к Измученному Шпилю остался лишь один, и Танвал так и не договорился с Омином Дресом о нормальных условиях совместного владения им… Приходится устроить большой, ужасно дорогой и ужасно политически серый праздник; угодить и Дрес, и Храму, и прочим союзникам, да так, чтобы все не передрались. Танвалу важна традиция, но важно и не упустить повод получить контроль над частью своего наследия. Приём и правда — настоящий кошмар, хотя нужно знать, куда смотреть, чтобы заметить это. Большинству гостей всё нравится; шато грандмастера достаточно велико, чтобы вместить и втрое превосходящее их количество — а также артистов, музыкантов, официантов с закусками и всё подобающее. Викарий Бретис, настоятель храма Илиат, рассуждает о плероме Трибунала и спорит с каким-то священником-монофизитом, который считает, что боги всегда были богами, даже до Предтеч. Голос одного из магистров Телванни притащил с собой какое-то неуклюжее существо, названное им ввардварком, и дочки хлаальского вельможи, пища, делают вид, что им страшно. Сын грандмастера дома Редоран, совершенно случайно оказавшийся на континенте, налегает на суджамму, постепенно утрачивая контакт с реальностью. А Омин Дрес, точно зная, что Ринари слушает его, распинается перед юным Олмсом, который должен был получить всего лишь инструкцию о поведении в крагенмурских гробницах, через которые придётся пройти на пути к месту инициации. — Ваша позиция, сэра, полна юношеской горячности. Каждый Дом вкладывает свою лепту в величие Данмерета, и задача дома Дрес испокон веков состояла в том, чтобы находить, захватывать, цивилизовать, контролировать и поставлять рабов. Ровно так же, как Редоран заботятся о нашем оружии, Хлаалу — о нашем статусе, Индорил — о нашем благочестии, а Телванни — о магии, мы печёмся о наиболее древнем инструменте… Олмс пытается возразить; конечно, красноречие ему даётся хуже, чем боевая магия, но поединок даже на словах — это всё равно поединок, а Олмс азартен и пылок. Люди и меры — не инструмент и никогда им не были! Разве клочок бумаги с печатью дурного и отжившего закона даёт право одному существу безнаказанно творить что вздумается, с другим? Но позади Олмса — величественная велотийская махина крагенмурских гробниц, немым своим присутствием разбивающая многие аргументы гуманизма. Подобное строительство сейчас выжало бы из региона все соки — а при древних велоти было чем-то само собой разумеющимся. Танвал, увы, слишком занят другими гостями; слушает вполуха, как к спору присоединяется Ринари… — Вы не понимаете одного, сэра Норамил, — Омин объясняет ей медленно, как маленькому ребенку. — Посмотрите ещё раз. Разве эти гробницы не величественны? Всё, что вы видите, было построено нашими предками, кимерами, а точнее — руками недийских рабов, которых тогда было в достатке. Один свободный крестьянин, арендующий землю, производит больше пищи и делает это лучше, изобретательнее. Но если нам нужно возвести храм, равных которому нет, мы не сможем заставить фермера оставить землю и идти тесать камень, чтобы, возможно, умереть, но послужить общей цели. Мы можем хитрить, чтобы ему было выгодно поступить так… но это сложные, непрямые пути; бич всегда проще и дешевле. Потому десяток свободных никогда не будет равен десятку рабов. Подошедший где-то на середине речи Танвал стискивает руку жены, чьи глаза загораются опасным, долгим огнём, но на самом деле знает, что ничего не изменит. Ринари провела чудесное время с мальчиками, но теперь снова, как никс-гончая, взяла кровавый след и вцепится Омину в глотку при любой возможности. Олмс сегодня станет совершеннолетним; Гарин — через три года. Ринари снова может выйти на свою охоту. Танвал не имеет права остановить её; и цепь, что Ринари сплела для него, натягивается. Зверь уже не ворчит, он хочет забрехать, затрещать мандибулами, прижаться к земле, чтобы, если что, прыгнуть на врага… Всё это просто не может кончиться хорошо — но повисает пока что смутной угрозой, а вечер, как и банкет, как и обряд, оканчиваются вполне удачно. Измученный Шпиль принимает и выпускает Танвалова первенца, отметив небольшим лавовым укусом; вдета ритуальная серьга, произнесены необходимые формулы… проход через Крагенмур снова запечатан, и нельзя не отметить, что здоровенные тяжёлые ворота закрывают оборванные аргонианские невольники с сухой кожей. Приветствуйте сэру Олмса, сына Танвала, нового полноправного воина Дома Индорил!.. Приветствуйте — и забудьте о разногласиях хотя бы на этот миг… Но разве может Альмалексия, милостивая, милосердная, терпеть такое на своих изменившихся землях; разве чуткое сердце Воина-Поэта не сжимается, и не протестует против древней дикости ум Отца Загадок?.. 5. Жена грандмастера не имеет права действовать в обход грандмастера. Но вполне может действовать открыто, от своего имени и распоряжаясь своими ресурсами, потому что она — свободная данмерка. Все эти годы Ринари не оставляла мечты о более справедливом обществе. Избавиться от рабовладения, прекратить унижения эшлендеров, свести на нет Войну Домов… утопия, но если не будет тех, кто считает утопию возможной, изменений никогда не случится. Потому Ринари снова берётся за тайные нити, что пропущены сквозь гобелен судеб людьми, мерами и бетмерами, которых она спасла от рабской доли. Тревожно наблюдать за ней… вдвойне тревожно — издали, поскольку Танвал вынужден отправиться в Дешаан на несколько месяцев. Альмалексии необходимо его присутствие, поскольку Храм Морнхолда напрямую занялся ординаторами и исправлением многочисленных несоответствий и тёмных мест в уставах Ордена. У Танвала огромный опыт подобных реформ — а ещё многие из инструкторов хотят перенять у его Авангарда определённые тактические приёмы. Умом Танвал в Морнхолде: тренирует боевых ординаторов, перебирает ветхие свитки, спорит, доказывает, докапывается до того, как правильно. Сердцем он — в Стоунфоллзе, и сердце его болит болью, потому что Ринари никогда не была осторожна. Танвал усиливает стражу вокруг своего поместья; лучшие воины Авангарда охраняют его семью — но слишком трудно охранять того, кто сам стремится к опасности. К сожалению, предчувствия не обманывают Танвала. Его хрупкое счастье лопается за один день. Утро навсегда врезается в память; он сидит на своей морнхолдской квартире, разбирая утренние письма, и вдруг замечает, что уже скоро полдень, а его адъютант так и не постучал. Возмутительное нарушение дисциплины! Танвал выходит в холл, и видит там куда больше меров, чем ожидал — слуги и солдаты переговариваются, но при виде грандмастера разом смолкают. Потом в дальнем конце помещения открывается портал, из которого выходит Йевет, и по выражению его лица Танвал понимает, что вести не просто плохие. Вести подобны кинжалу в спину; Танвал сперва думает, что ослышался. Слова по отдельности имеют значения, но не связываются в повествовательную нить; Ринари, его жена, боевой маг, аболиционистское собрание в двемерских развалинах к западу от Давона. Олмс, его сын, отправившийся туда вместе с матерью. Ассасины Мораг Тонг, которые умеют делать свою работу; два мёртвых и один — успешно завершивший контракт. Двойной контракт. В поместье Танвала в Давоне взорвана крыша оранжереи — покушались и на Гарина, но тот сумел отбиться и тем самым доказал Лесничим, что стоит жизни. Ринари и Олмс мертвы. Мертвы по-настоящему, без возможности реанимировать; лекари взялись за них почти сразу, но сочетание парализующего и удушающего ядов на кончике кинжала, прошедшего в мозг, слишком очевидно смертельно. Йевет первым увидел сестру мёртвой — и говорит Танвалу, что тому лучше не смотреть на тело сразу; Олмса задушили, но тот выглядит более неповреждённым. Они оба сопротивлялись. Они оба почти смогли победить, но Мораг Тонг знают своё дело. Танвал действует как в тумане; приказывает открыть портал, приказывает дать себе гуара, придерживает левую руку, которая начинает неметь. Ринари и Олмс мертвы, он узнаёт тела сразу — лежащими на древних двемерских столах, в окружении не справившихся лекарей, в окружении печальных лиц, в окружении пустоты. Йевет что-то говорит. Кто-то сочувствует. Кто-то выясняет подробности. Часы в днях нарушают свою связь; несколько суток почти не откладываются у Танвала в памяти. Прощание, погребение, организация заупокойной службы, священник из Некрома, чтобы должным образом провести ритуал; останки будут покоиться в давонском склепе, но нужен хороший специалист, чтобы «вписать» их в уже существующее магико-мистичекое пространство крипты… Всего этого просто не может быть. Мораг Тонг предъявляют аккуратный ордер. Убийство совершено во имя сохранения мира между Великими Домами — или Войны Домов, как гласит более старый кодекс. Глава Лесничих одобрил причину. Ринари всегда хотела, как лучше; но если говорить о традициях, она слишком рьяно стала учить Дом Дрес жизни — и, зайдя дальше, могла спровоцировать неуместно-глубокий конфликт. Не будь она женой грандмастера… Танвал не имеет права спорить с Мораг Тонг. Атаковать исполнителя — глупо, тем более что убийца, который выжил, уже отправился на остров Воуноура, а грандмастер Лесничих подтверждает, что контракт не был «серым» и совершён по всем правилам. Лесничие славили Мефалу испокон века; в конце Первой эры ассасины культа, вероятнее всего, по заказу самого Вивека совершили убийство последнего императора реманской династии, а в 2Э 324 — потентата Версидью-Шайе… потому, раз сами Трибуны не брезгуют пользоваться их услугами… Спорить сейчас — показать, что сам слишком пренебрегаешь традициями. Танвал пытается смирить свой гнев и свою гордость, но просто не может. Цепь, которую держала в руках Ринари, обгорела и натянулась; звенья её скрипят. Он заявляется в Крагенмур и требует у Омина доказательств, дуэли, хоть какой-то компенсации, он ведёт себя как помешанный, и ни адъютанты, ни юный Гарин вместе с Метах-Ки не могут его урезонить — а дом Дрес просто захлопывает все двери, «сочувствуя трауру и входя в положение скорбящего», а на самом деле окружая весь Крагенмур «безмолвием», благо на совет съехалось достаточно магов… Все попросту боятся индорильского раненого дреуга; Танвал наводит шороху вокруг, по чистой случайности не убивает никого — стражи не нападают на него, лишь отражают заклятья, и только Йевету удаётся кое-как ввести Танвала в магический транс и уговорить вернуться в Морнхолд. Пойти в Храм. Святая Мать Морровинда нисходит к нему в своём истинном облике, потому что знает: сил смертных не хватит, чтобы удержать эту раненую душу от дурных дел. Танвал — вулкан, что не может разродиться бурей; клокочущая магма, что не может вырваться наружу; он выгорает изнутри и цепляется за Руки той, что утешает мужей и жён. Настоящего утешения он не получит — но сможет унять боль, сможет накричать на богов — потому что каждый здесь был способен предвидеть события, но не справился. Альмалексия гладит рвущегося с цепи зверя по холке; промывает его рану — и тайком подновляет растянутые звенья цепи. Те, кто борются с чудовищами, слишком часто понимают: против кинжала может помочь лишь кинжал — и становятся тем, с чем боролись, потому что слишком глупо умирать от ран, если способ вырвать врагу глотку совсем рядом: просто уподобиться ему. Дочь Боэты могла бы рассказать об этом достаточно… но молчит, и врачует молча, и врачует молчанием. Танвал покоряется её воле — но сердце его чернее угля, потому что буря его уничтожила самоё себя и обратилась пустотой. Эбонит не гнётся и не ломается, но иногда становится слишком твёрдым, и в нём образуются трещины, не видные глазу. Ударь по нему под верным углом, и клинок умрёт; но остерегайся острой щепы в своём горле.