Ведь моё небо — небо белого цвета. Белого… А я одна зимой снежною. Я тебе отдала пол-света первому. Это моя вина…*
POV Катя
Здравствуй, Андрюша. Как ты там? Надеюсь, лучше, чем вчера… Вот и ещё один день прошёл. В последнее время я различаю дни только по расписанию встреч. Обычно они для меня сливаются в одно белое, шумное пятно, в котором я мечусь, как белка в колесе, не видя ни конца, ни края работе. Но я сама так решила. Я чувствую, что должна поднять компанию, чтобы тогда, когда ты вернёшься, здесь всё было бы так, как раньше, когда ты ещё не был президентом, а я ещё не была твоей помощницей. Говорят, время нельзя повернуть вспять, и ничего уже не будет так, как прежде. Но я часто думаю о том, как бы я хотела очнуться в том жарком августовском дне, когда устраивалась на работу в «Зималетто». Очнуться, чтобы повернуть назад и никогда не входить в компанию. Не потому, что мне ненавистна сама мысль о том, чтобы находится здесь, нет. Чтобы ты никогда не узнал меня. Чтобы ты был жив, по-настоящему жив. Знаешь, я много раз была у вашего дома в Подмосковье. Павел Олегович, кажется, называет его БигДача. И, правда, дом похож не на традиционный особняк, какими застроен посёлок, а на маленькую старую дачу с множеством пристроек, маленьким полуметровым дощатым заборчиком и садом. Сейчас сад занесён снегом, но осенью там было очень красиво. Я видела тебя там, сидящего в кресле возле мольберта, с кистью в руках, почти неподвижного… Так больно было видеть тебя таким! Так горько было понимать, что в том, что ты сейчас практически не живёшь, а существуешь, когда мог бы жить полной жизнью, виновна я. Я очень часто вспоминаю тот день… Ты сказал тогда, что уедешь, а я не поверила. Решила, что ты блефуешь. Разве мог ты по собственной воле оставить «Зималетто»? Ты, который был готов ради компании на что угодно! Оказалось — мог… Ты так торопился освободить меня и компанию от своего присутствия, что чуть не освободил от себя самого целый мир. Ты уезжал, а я ничего не знала, не чувствовала, не ощущала… А когда, наконец, смогла почувствовать, было уже поздно. Авария уже случилась. Правда, я об этом ещё не знала. Ехала себе спокойно домой, представляя, как наутро ты приедешь в «Зималетто» и узнаешь, что я всё-таки уволилась из компании. Капли дождя барабанили по лобовому стеклу в такт моим невесёлым мыслям. С одной стороны, я была рада своему уходу, а с другой… убегая от боли и тягостных воспоминаний, я также оставляла там и всё хорошее: подруг, счастливые моменты, любовь… Моя любовь, возможно, навечно осталась там, в темноте маленькой комнатки. Ею пропитаны стены и воздух. Но, оставляя свою любовь в каморке, я всё равно забрала её с собой. Потому что невозможно сбежать от любви. Я уже пробовала. Я пыталась вырвать её из сердца, но и тут потерпела поражение — она уже давно пустила корни. Так что же я делаю? Снова бегу? — спросила я себя тогда. От неожиданно пришедшего мне в голову чёткого осознания того, что я совершаю ошибку, я резко нажала на тормоз. Резкий звон засигналивших автомобилей внезапно оглушил меня так, что я на мгновение словно оказалась в полной тишине, наедине сама с собой. Что же я делаю? — Повторяю прошлые ошибки! Вернувшись в реальность, я резко развернула руль и, радуясь отсутствию гаишников, направилась назад, в «Зималетто». Мне очень важно было попробовать выслушать тебя, Андрюш, дать тебе шанс… или дать шанс самой себе… шанс, чтобы вновь верить и любить. Когда меня накрыло первой вспышкой боли, я ожидала зелёный сигнал светофора на перекрёстке. До компании было рукой подать, и я нервничала, торопилась… Словно что-то подгоняло меня: скорей, скорей… Словно где-то там ты ждал меня… Красный всё горел и горел, казалось, прожигая меня насквозь своей яркостью, несмотря на усиливающийся с каждой секундой дождь. Боль ударила неожиданно, в голову, и не так, как обычно, когда она давит на виски, а потом всё нарастает и нарастает… Голова словно взорвалась, как от удара, перед глазами замелькали огни, и мне даже показалось, что я закричала. Или это кричала не я? Так же неожиданно боль стихла. Расплакавшись от облегчения, я разжала крепко обхватившие руль пальцы и откинулась на кресло. Загудели автомобили, красный сменился зелёным, и мне пришлось двигаться в плотном потоке машин, пытаясь успокоить нервно подрагивающие пальцы. Кое-как я добралась до «Зималетто». Припарковавшись возле здания и забыв про дождь и отсутствие зонта, выскочила из автомобиля, практически вырвав ключ из замка зажигания, и побежала к «вертушке». Но добежать не успела. Вторая волна боли, намного более сильная, чем первая, накрыла меня с головой. Мне казалось, что я задыхаюсь, ноги ослабли, и я осела, практически упала на асфальт. Потом я потеряла сознание. Последнее, что я помню из того дня: обжигающий дождь по лицу, боль и белое-белое небо…километры, тысячи сотен километров белого неба вокруг… Девочки мне потом рассказывали, что, когда они прибежали на зов Сергея Сергеевича, который от растерянности смог только перенести меня в помещение и позвать Женсовет, я была в бессознательном состоянии и, как в бреду, бормотала что-то вроде «белое небо вокруг, белое, белое… Почему всё такое белое…» и всё звала и звала тебя так, будто ты непременно должен был откликнуться и прийти. Даже не могу точно сказать, что со мной произошло в тот день. Мама говорит, что это я твою, Андрюшенька, боль ощущала, когда ты в аварию попал. Мол, была у неё в роду то ли двоюродная, то ли троюродная тётка, что чуть не умерла в тот день и час, когда её мужа расстреливали. Чувствовала его на расстоянии. Не знаю, можно ли в это верить… Но ведь раньше бывали моменты, когда я ощущала тебя, как себя! Правда, после возвращения из Египта я думала, что разорвала эту связь. Думала… Может, просто на время отключила передатчик? И это белое небо… или что там мне виделось тогда? Что-то похожее на облачную даль, куда ты уходил в моём воображении, когда я искренне верила, что простила? Знаешь, мне это белое небо с тех пор покоя не даёт. Во сне снится… Как будто ты зовёшь меня, а я, кроме белого, ничего больше не вижу. Словно твой голос только и остался. После таких снов я отменяю все встречи и срываюсь в Подмосковье, чтобы удостоверится, что ты есть на этом свете. А ещё я пишу. Пишу тебе, поэтому получается не дневник, а какое-то длинное-длинное письмо без конца и края. Словно я говорю с тобой, а ты слушаешь. Так легче жить, легче работать, словно я не одна в кабинете, словно все эти месяцы ты со мной: дома, в машине, на переговорах… О том, что ты в реанимации, я узнала только на следующий день. От Киры. Она так кричала, если бы ты слышал, Андрей, как она кричала! Говорила, что я чудовище, что я во всём виновата, что лучше бы я не рождалась… Впервые в жизни я была согласна с ней. Я чудовище. Я убила тебя, и теперь от того Андрея, что от радости мог перемахнуть через письменный стол и обнимать всех вокруг, осталась только тень. Помню, как пыталась тебя увидеть, но Роман не пускал меня к тебе. — Вы и так достаточно натворили, госпожа Пушкарёва, — говорил он и жёг меня полным ненависти взглядом. А я, наплевав на прошлые обиды и чувство собственного достоинства, упала на колени и просила, умоляла… Но он не сжалился. Не дрогнул. Сейчас я понимаю, что он поступил тогда правильно. Я не достойна тебя, потому что не умею любить. Я умею только сводить баланс и писать отчёты. Я — машина с человеческим телом. Поэтому единственное, что я имею право для тебя сделать, это поднять компанию и вернуть её законным владельцам. Какая-то ирония судьбы получилась: я валялась в ногах у того, чьё словесное недержание когда-то чуть не убило меня. Я и сама думала, что умерла тогда. На самом деле просто выстроила клетку для самой лучшей части меня, чтобы она больше никогда не показала, насколько я уязвима. В тот день, когда ты… стал тенью, она сама вырвалась на волю, чтобы уже больше никогда не позволять загонять себя в клетку. Но единственный, кто смог лично лицезреть ту, старую Катю, сам же когда-то и был одной из причин её заточения, точнее его слова на бумаге. Он просто ушёл, Андрюш, и закрыл за собой дверь. Не помню, сколько я так простояла… Роман так и не вышел обратно. Потом пришла Маргарита Рудольфовна, окинула меня таким же ненавидящим взглядом, и я ушла. Потом был Совет, где Александр отказался снова возглавить компанию, как того хотел Павел Олегович, и я, теперь уже добровольно и даже с радостью взвалила эту ношу на себя. Со мной практически никто не разговаривал, даже девчонки теперь смотрели на меня по-другому — наверное, тоже винили во всём меня. А мне впервые за всю мою жизнь было абсолютно наплевать, что думают другие. Я даже обрадовалась тому, что осталась одна. Потому что на самом-то деле я не была одна — ты всегда был со мной. С тобой я обсуждала новые идеи, спрашивала совета, и иногда… мне казалось, что ты отвечаешь. Я поставила диван в каморке и даже порой ночую там, когда совсем нет сил или желания возвращаться домой. Каждый день я надеюсь услышать о том, что ты поднялся на ноги и ждёшь-не дождёшься, чтобы вновь занять пост президента. Компания уже освободилась от «НикаМоды», поэтому… мои дни в «Зималетто» сочтены. Осталось лишь дождаться тебя. Не думай, я совсем не устала, разве что чуть-чуть, но ты ведь никому не скажешь, правда? Пусть все они думают, что у меня каменное сердце и безграничный запас сил. Пусть думают, что хотят. А я буду работать и ждать. Ждать, когда ты вернёшься.