***
Кристина была девочкой, что вот-вот перешагнула черту именуемую подростковым возрастом, но душой осталась где-то далеко позади, загнанная в угол сомнениями, неопределённостью и страхом перед жизнью — самым распространённым, но коварным воплощением этого мерзкого чувства. За что бы малышка не бралась, как бы сильно не старалась, сколько бы людей не восхваляли её деяния — этого всегда было мало. Писклявый, удушающий голосок в голове всё вторил, что она ничтожна и жалка. Не так уж талантлива. Не так уж красива. Н е д о с т а т о ч н о х о р о ш а . Анисимов заметил шрамы на запястьях в первую же встречу, а Кошелева и не скрывала: «а смысл? это — часть меня. врать слишком утомительно, у меня нет на это никаких сил». Она почти никогда не улыбалась по-настоящему, душой, чтоб в глазах блеск стоял, а энергетика излучала заразительную радость. Внутри неё не было бури, с которой периодически сталкивался он сам, но это внутреннее спокойствие было в разы хуже: будто девушка давным-давно прекратила попытки всплыть на поверхность.Будто на берегу её уже ничего не держит.
Его спасательным кругом стало желание заставить её з а х о т е т ь вынырнуть из собственной тьмы, навстречу солнечным лучам, сердце греющим. Он отчего-то искренне и по-детски наивно верил, что справится; что уж он как никто понимает, как тяжело бороться с этой ниточкой, что вниз тянет и воздуха лишает. Что они — души родственные, друг другу посланы для спасения. Но с какой стороны подступиться и руку подать всё никак понять не мог. Злился, ненавидел, переживал, жалел, снова ненавидел. Каждый новый шрам девушки на самом важном органе в нём зеркалился, но ни на секунду не затягивался в попытках зажить, продолжая кровоточить. А потом Трущёв появился, а вместе с ним и сладостное, долгожданное спокойствие. Серёжа со своими демонами воевал, бесспорно, но казалось, что вместе им все невзгоды подвластны. Ведь две руки, вытягивающих тебя со дна морского, лучше одной. Кристина рядом с ним расцветала, реже метками своё тело 'украшая', но всё больше глазами улыбаясь. Анисимов счастлив был по-началу, что девушка из собственных цепей выпутывается, да и сам иногда нотки свободы в компании друга ощущал, но что-то очень-очень глубоко внутри всё чаще мешало вздох глубокий делать и жизнью наполняться. Постепенно быть рядом с этими двумя стало просто невыносимо: краткие и ни капельки не незаметные взгляды друг на друга исподтишка, мимолётные 'случайные' прикосновения, собственные шутки и темы, Максиму непонятные. Пока эти двое друг с другом дышали полной грудью, Анисимов позади плёлся и задыхался, безмолвно помощи прося, получая едва ощутимые глотки воздуха лишь в моменты их ссор, когда они вдруг вспоминали и к нему бежали, как к единственной лодке в поле зрения, но лишь для того, чтобы после снова друг с другом уплыть, забрав единственную опору, а с ней и шанс на выживание. Несколько месяцев проходили словно день сурка, повторяя на репите всё те же действия, без шанса на иной исход. Он пытался потопить себя в алкоголе и музыке, но с каждым днём испытывал всё меньше облегчения. Он пытался отстраниться, найти новые души (ведь в мире семь миллиардов людей, разве не так?), но чувствовал себя всё более ненужным и забытым.Он и был забытым.
***
Максим не может никого спасти, не может протянуть руку и вытащить на берег невинную душу, потому что сам уже, кажется, на дне погряз, запутался в водорослях разочарования и боли, с заполненными водой лёгкими и разбитым на осколки сердцем. Двадцатиэтажная высотка на окраине Москвы, усыпанное звёздами ночное небо и несколько секунд настоящего, неподдельного чувства свободы. И одно размозжённое тело на асфальте, найденное выходящим покурить на рассвете соседом.Максим не мог никого спасти, и никто не смог спасти Максима.