Потаённое

      Холодная вода, тело невежественно окропляющая, настолько мутная, стремительно скользящая по коже. Да вот только, она местами задерживается, в глубокие шрамы впадая. И кажется даже, что вот-вот и из него вновь кровь польётся, или же самая вода в алый окрасится. Девушка кончиками пальцев по извилистой ключице проводит. Нащупывая на коже дефект, едва кривится от внезапной фантомной боли, руку инстинктивно одёргивая сразу же, будто бы кипятком ошпарившись. А в голове мысли мечутся безумно, точно человечки крикливые, всё стараются нужное воспоминание найти: кто и когда этот рубец поставил. А Аня вспоминать не хочет, усердно головой встряхивая.       Слишком больно вспоминать, но и забыть никак нельзя, игнорировать это воспоминание. Ведь это история, а её переписывать, забывать и очернять, обелять — грешно. И даже, как бы страстно не разрывалось сердце, а мозг пытался игнорировать ужасы пережитого — нельзя. История страны педантичная и сухая, по датам и полкам разложенная, едва лишь драматичная, во многом кровопролитная. И даты, правители, территории, войны, взлёты и падения, годы создания и краха, зависимость от других, независимость, известные личности так или иначе изменившие мир: к худшему или лучшему. А также критика историков и современников, личные характеристики эпохи, правителя. Как страна она имеет такую историю, построенную именно по таким правилам, как и сотни других стран. Но как простой человек… Ведь она человек со своими горестями и тайнами; воспоминаниями, пулями вросшими где-то в мясных извилинах, душе; уродливыми шрамами на девичьем теле; разочарованиями в людях. Может где-то в венах к сердцу гонится материнская гордость или печаль за многочисленных детей своих.       Хоть вода холодом пронизана, но тело горит точно из-за кипятка, а пот со лба стекает медленно, с мылом смешиваясь. В голове всё мечутся и мечутся мысли дурные, а боль от того шрама лихорадочно с места на место перескакивает. И образы, образы перед глазами: мужские и женские лица, по-своему насмешливые, а затем напуганные до чёртиков. Пожары, пепелища, трупы, отрывки ничего не значащих фраз, документы, росписи, голод, слёзы и кровь, кровь… кровь. Кровь всюду, ложь всюду, «верные» друзья всюду. И в этом некого винить? Тело бьёт конвульсиями, будто бы в припадке. А вода выплёскивается на пол и течёт ручейком по холодной плитке, уподобившись Волге. А затем застывает на месте, а конечности резко мякнут, тряпками падая в воду. Грудь всё подымается, стараясь наполнится кислородом, чернота глаз расширяется до предела, едва ли не затмевая сирень. И Ане страшно… ведь дом пуст. Ведь никто не прибежит на её крики, не утешит, ведь просто никто не сможет помочь, некому. А припадки учащаются. И шрамы не только тело уродуют, но и душу.

***

      Ветвями древних деревьев кожу оплетая, шрамы бросаются на глаза в одночасье, в памяти запечатлеются, как нечто уродливое и отторгающее. Будто бы взяли совершенно разные ткани и сшили их по мелким лоскуткам яркой нитью в одну материю, сшили наспех и грубо, оставив огромные кривые промежутки. Изуродованная девичья грудь, уподобленная таким же неаккуратным кускам кожи, местами алеющая ожогами и пулевыми ранениями. И всё это необходимо старательно скрывать, пряча за закрытыми платьями. А порой так хочется нарядиться в лёгкий сарафан по колено, открыть совершенно бледные плечи весенним солнечным лучам. И ощутить их нежное тепло, схожее с чьими-то дорогими объятиями. И это сладостное чувство тепла и покоя, — такое необходимое и желанное для одинокой души, — просто не может сравниться с жаром собственного тела, спрятанного за плотными тканями. Аня едва себя обнимает, стараясь шрамов не касаться, и пытается почувствовать то самое, практически забытое. А холодные солнечные лучи едва-едва по спине пробегают, все рубцы отражая. Местами на извечное чёрное пальто падают впитываясь.       Америка снова звонко посмеётся над ней, когда Брагинская в кабинет войдёт, даже своё пальто не сняв. А она лишь улыбнётся застенчиво, открытый наряд Эмили взглядом окинув: «Холодно тут. Очень холодно». А тело горит.