Гроза над Свалкой

      Ни моё, ни Вадимово самочувствие к дальнейшей дороге не предполагало. Примостились в домике на краю Свалки. Я весь вечер думал, как бы выход перекрыть, чтоб продрыхнуть двенадцать часов, здоровыми проснуться и выбраться обратно. Думал, думал, не придумал. А мой товарищ тем временем на ужин бутерброды нарезал. Ненасытный парень, но зато атмосфера какая, по-сталкерски домашняя! Гляжу на него, и от сердца отлегает. А за окном — Зона широкая, просторная! Со всякими прочими, более живучими «рубильниками» на каждой тропе. А в доме нашем — заключенный в форму квадрата пыльной комнаты уют.       Сколько бы я не выходил на перестрелки, ни одну подробно не вспомню. Ни зачем они совершались, ни чем они заканчивались. Зато в деталях храню в памяти короткие привалы, как этот, между бесконечными эпическими событиями. Были и остальные. К примеру, один из первых: сидели с моим приятелем с Кордона, Кустом, у куста. Сидели, сидели, и тут он как закричит! «По тебе муравей ползёт!» А я ж не понял: «ты чего, что, какой муравей?» А Куст пистолет на мою ногу навёл. Смотрю, и вправду муравей. Размером с ноготь на мизинце, коричневого цвета, добротный такой муравей. «Ну. Букашка», — а мысленно уже подбираю другу диагноз и лечение. «Вот именно — букашка! В Зоне… букашка…», — трясясь, прошептал Куст. Я друга обрывистыми фразами успокоил, пистолет он опустил, и объяснил, что тут насекомые ну никак не водятся. Мы присмотрелись, а муравей не простым оказался. Размером-то с ноготь, и цвет коричневый, но голов — целых две. Я стряхнул его, пожелал хорошего вечера. Но потом пожалел, что таким вежливым оказался. На следующем привале снимает Куст с меня штаны. И резко начинает материться на весь свет белый, бежит к рюкзаку. Посмотрел я вниз, сам ужаснулся. Пятна, миллионы, миллионы набухших укусов! Чем меня из своей аптечки только Куст не пичкал. Всё, думали, конец Наставнику (а я тогда ещё просто Павлом был — ну и времена). Но, всё-таки, выжил. И вот, сижу, наблюдаю, как Вадим колбасу на хлеб нарезает, в процессе один за другим ломти в рот тянет (думает, что я не вижу), и рассказываю ему сию жизненную историю, упуская некоторые моменты. Но и это не помешало Вадиму почуять неладное, видимо, вспомнить, как я обнимался с Горицветом, и вскрикнуть:       — Так ты, значит, того… — Вадим усмехнулся, запрокинув голову. — Го-мо-сек-су-а-лист!       — А ещё сталкер, учитель математики и гражданин в розыске. Впрочем, всё это — почти что синонимы. — Я, наоборот, наклонил голову и посмотрел на свои руки.       На мгновение представил их, вжатыми в решетку, после чего пахнущими металлом, и так же, случайно, представил запястья, исполосанные робой, и вовсе поник.       — Ну, знаешь ли, я не учитель математики, и никто меня не разыскивал, кроме Жеки после пацанских ночных загулов. И не сталкер я, пока что. Хотя, уже — может. Но не суть! У меня тоже мальчик был когда-то там, за Периметром.       Я знал, что хотел бы на это ответить (ух, очень хорошо знал!), но не мог связать это в слова. То ли вина тому усталость наряду с тошнотой, то ли их и вправду не существовало в моем лексиконе. Необъяснимая ярость, переплетенная с завистью, желанием, похотью — но не к самому Вадиму, а к его наглости повесить на себя этот пестрящий пафосом ярлык.       Я только придумал, как хорошо отшутиться, но паренёк снова меня перебил:       — А за что разыскивают-то?       — С учеником развлекался. Ему самому нравилось. А потом не сдал экзамен по математике, ну, и…       — Подал?       — Подал. За изнасилование.       — Ой, умора! — Вадим упал, раскинув руки и ноги, будто желал сделать в пыли на полу снежного ангела. — Что, что угодно в этой жизни слышал, но такого-о!       Он засмеялся, и вправду замахал руками, словно крыльями. А потом, успокоившись и глотнув воздуха, радостно прошептал:       — Удивительный ты человек, Носатый. Вот уж с первого взгляда и не поверил бы.       — Ничего забавного. Сижу тут, в Зоне, как чёрт не в своём болоте. Вроде все убеждаю себя, нахожу плюсы, а…       — Да я после сегодняшнего и сам думаю: «ну его, уйду!» Но не могу.       — И почему же? — Я наклонился над Вадимом, накрыв тенью его лицо.       — У Жеки девушка болеет, на лечение деньги нужны. Там же, за Периметром, если помнишь, много не заработаешь.       — Да помню, помню. — Я устало сощурил глаза. — Ну, а ты по-братски?       — А я по-братски. И не жалею. И до конца останусь. Пусть хоть кишки выпустят!       Я фыркнул. Наклонился ниже, надеясь, что так Вадим наконец меня услышит:       — Тебе учиться надо. Больше меня слушать. Твои, ммм, кишки ни брату, ни его девушке особо не помогут.       К моей неожиданности, Вадим услышал.       — Ты прав.       Мы молчали и дышали друг другу в лицо. Мои руки уже затекли, упираясь о землю, но я и дальше глазел на собеседника с привычного ракурса. Вадим явно размышлял. Вдобавок к неловкой ситуации ещё и щеки порозовели. Это происходит настолько часто, что я подумываю дать парню какую-нибудь по-доброму слащавую кличку. От души, так сказать, но не переходя за грань вежливости, не заслужил пока.       Торчащие из оконной рамы огрызки стёкол словно покрылись слоем слюды. Завывающий ветер лился гулким потоком вдоль них. А гроза блуждала по небу над Свалкой, скалясь и разбрасываясь блеском. Естественно, света в доме не было. Только фонарик Вадима, лежащий на пыльном столе, освещал противоположную стену, обводя тени наших голов белым кругом. Надолго света не хватит, стоило отходить ко сну. А я, старый дурак Наставник, продолжал нависать над перепуганным тельцем ученика. Я ничего не хотел, хотели руки — нервно объять спину, хотело тело — припасть ребрами к ребрам, хотели губы — испачкать щетину слюной, хотели уши — слышать, как расслаиваются молнии на курточках и падают брюки на пол. Чего хотели глаза — и подумать страшно. Хотя, с другой стороны, они были вполне удовлетворены. Вадим парень красивый, пусть и плутоват-глуповат. Зато искренний. И по-своему хороший. А ум-разум обретёт. Я его так не оставлю.       И в тот момент на меня нашла безалкогольная пьянь. Вадим, кажется, почуял, что все мои мысли направлены на него, попытался подняться. Но силы из него высосала рана на плече, до этого заботливо перемотанная бинтом.       — Ты, это, доедай, я уже не буду. — Произнес Вадим, выпучив глаза на меня. — Я и спать не буду.       — И воровать ничего не будешь? — Я ехидно улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку.       — Нет. — Вадим всё ещё был и говорил, как зачарованный.       Я хлопнул себя по лицу, встал на ноги, засмеялся.       — Кончай цирк голубых разводить! — Весело вскрикнул, подавая руку Вадиму.       — Чё? Сам такой, педик противный. Ещё и педофил. — Парень опустил пышные чёрные брови к не менее чёрным глазам и хитро усмехнулся.       — Обижаешь. Никого младше семнадцати я не…       — Мне шестнадцать.       — Я знал.       — Видно что-ли?       Я промолчал. Вадим не поднимал бровей, но сменил выражение лица на более задумчивое. Провел взглядом по протянутой к нему руке — от плеча до загоревшего кончика среднего пальца.       — Ты же понимаешь? — Вадим схватил мою ладонь.       Но вместо того, чтоб подняться, настойчивыми рывками потянул к себе. Я игриво упирался, меж тем страстно вздыхая. В голове истошно гудело, и весь организм молил о пощаде. Но страсть, держащаяся во мне ещё со встречи с Горицветом и отдающая легкой болью по всей длине члена, брала верх.       И я, перекрестившись свободной рукой, вскричал:       — Понимаю! — И упал на него, счастливо выдохнув.       После неритмичного шуршания одежды под равномерный рокот дождя всё мгновенно затихло. Даже гром, кувыркающийся за холмами. А мы с Вадимом катались по полу, мнительно целуясь. На большее нас не хватило, так и заснули: я снизу, он сверху, поддерживая рукой мой набухший член.       Уж не знаю, сколько мы проспали, но фонарик решил сам, по-тихому, уйти из жизни. Запасных батареек не оказалось. У меня тоже был фонарик, но и тот мигал, далеко с ним не уйдём.       Парень ещё спал, но теперь на полу. На боку, поджав ноги и вытянув руки, как довольный кот. На нём лежала моя куртка. Кажется, я ночью проснулся и спросонья укрыл Вадима. Наверняка не знаю, но вариант развития событий хороший, мне нравится.       Я кинулся одеваться, но спутанные мысли дали о себе знать: одежда падала из рук, а я падал с ног. Откинулся назад, сделал пару шагов — упал на стул. Помассировал виски, уравнял дыхание.       На вчерашние нетронутые бутерброды присыпало пыли с потолка, есть я их побрезговал. Открыл банку тушенки, нашёл на дне сумки согнутую назад вилку. И заставил себя впервые за четыре дня нормально поесть и удержать съеденное в желудке. На всяк случай закинулся таблетками от всевозможных хворей и вколол в вену антирад. Так и не поймёшь, отчего который день уже мутит. Хотя после антирада тоже хорошего самочувствия ждать не следовало, перестраховаться было необходимым.       А потом я долго (десять минут, пятнадцать, час, два?) рассматривал выпирающие кости на обнажённых ногах и вяло поглаживал внутреннюю сторону бедер. Пока не проснулся Вадим и, удовлетворенно потянувшись, поздоровался.       — И тебе доброе утро, Пион.       — Пион? — Парень, не глядя, надел мою куртку и потянулся к штанам. Но, заметив, что я сидел в неглиже, оставил всё как есть.       — Да вот сижу, думаю, как тебя называть. Тут, знаешь ли, в Зоне, у геев зачастую клички романтичные. — Я медленно зевнул, прикрыв рот рукой.       — А тебя, бедного, обделили. — Вадим натянул улыбку в сторону, рассудительно покачав головой вверх-вниз.       — Мне-то что, я наставник, Наставником и зовусь. Вот щас оденемся, соберемся и пойду тебя дальше наставлять.       — Наставник… тьфу! Носатый ты!       — Прекрати!       Пион положил руки за голову, размял затёкшую шею. Полез за чем-то своим в карман, а достал мой запасной магазин. Наконец оглядел надетую курточку. И, будто бы, только сейчас уделил особое внимание нашей наготе.       — Кажется, что-то не то. Нихрена не помню. Что вчера было, Носатый? Мы того? — Он произнес это с особой неприязнью, которая меня смутила.       — Ты отрубился на мне. Не того. Не успели.       Вадим вздёрнул головой, будто ему в рот влетела пуля. Сильнее зарылся в мою курточку. И минуту неотрывно смотрел вдаль — на противоположную, монолитно-серую стену. В который раз за своё общение с Пионом пожалел, что не курю. Сейчас бы хоть чем-то пальцы и рот занял. Так-то сижу, голый и без действия — абсолютно человек ни о чем.       — Ещё успеем? — Скромно спросил Пион, едва шевеля губами.       От неожиданности я закашлялся. А Вадим неторопливо подполз ко мне на коленках. Глянул вверх, повертел головой. Я наклонился, подхватил его за мягкие, вновь порозовевшие пионами щёки. И потянул к себе, одновременно с этим сильнее развёл напряжённые ноги.       — Конечно успеем. — Коварно произнес я.       А после посмеялся со своего тона и прижал лицо Вадима к промежности.       В последующие несколько минут я крепко стискивал его волосы, как сотню чёрных ужей. Откинул голову назад и глухо постанывал. А Пион, закинув на меня руки и всё так же стоя на коленках, жадно обхватывал ртом мой член. В крепком, бурном приливе наслаждения я выпустил волосы Пиона и, наклонившись, обнял его горячую спину. В тот же миг за головой прозвучал выстрел.