И не пытайся спасти меня

      Мама возвращается домой через два дня – в ее руках букет цветов, на губах счастливая улыбка. Она действительно рада выписке, раз стискивает Руну в объятиях так крепко, что Руна кряхтит и пытается вывернуться из цепких рук.       – Пусти, – ворчит она, не уклоняясь, впрочем, от поцелуев, и недовольно пищит, когда мама чмокает ее в ухо.       – Я очень рада тебя видеть, свет мой, – смеется мама и наконец-то ставит ее на пол. Она кажется посвежевшей и отдохнувшей, и это радует – в зеленых глазах мерцают веселые искры, когда мама гладит Руну по голове. Руна послушно льнет к руке и тихо вздыхает; татуировки вспыхивают мягким теплом. – Я скучала.       – Я тоже, – признается Руна и чувствует, как к горлу подкатывает комок слез. Она крепко-крепко обнимает маму за пояс и утыкается лицом в живот, пряча увлажняющиеся глаза в приятной ткани кофты. Ощущая, как смыкаются на спине родные руки, Руна испускает дрожащий вздох.       Мама сгибается над ней и прижимается грудью к макушке, будто закрывает собой, как мама-птица своего птенца. От нее пахнет лавандой, свежей и пряной, и этот запах заставляет Руну почувствовать себя в безопасности – мама любит ее, мама никогда ее не бросит и всегда будет рядом. Даже если мама работает героем, она самая сильная и никогда не даст себя в обиду, сколь бы опасно это ни было.       – Чем сегодня займемся? – ласково интересуется мама и ерошит волосы на затылке Руны. Руна отстраняется, спешно вытирает мокрые глаза и заглядывает маме в лицо – та смотрит с нежной улыбкой и ждет ответа.       – Сходим погулять? – тихо спрашивает Руна. – Я хочу в парк.       – Да, давно мы там не были, – задумчиво тянет мама и кивает. – Решено. Идем в парк. Сейчас же!       – Прямо сейчас? – пищит Руна.       – Прямо сейчас, – важно кивает мама, но серьезное выражение ее лица сменяет задорная улыбка. – Я поставлю цветы в вазу и разберу вещи, а ты пока одевайся, хорошо?       – Да!       Руна отстраняется и бежит наверх. Вслед ей летит встревоженное мамино «не упади!», но Руна его игнорирует – желание собраться как можно скорее подталкивает в спину и заставляет перебирать ногами быстрее обычного. В конце концов, они идут в парк – там есть утки, а еще очень красиво, и воздух приятный, и песочница есть, и!..       С последней ступеньки она реально чуть не падает – исхитряется восстановить баланс в последний момент и не рухнуть на пол. Мама обеспокоенно спрашивает, все ли в порядке, и Руна громко отзывается, что у нее все отлично. Она несется к двери и торопливо надевает уличные ботинки, а затем – натягивает куртку. Ткань застревает в собачке, и Руна нервно дергает ее туда-сюда в попытке застегнуться до конца, но у нее не получается.       – Ма-а-ам! – вопит она и сердито топает ногами. Мама выныривает из кухни, прижимая телефон к уху, и успокаивающе улыбается. Она присаживается на корточки, зажимает смартфон между плечом и щекой и принимается возиться с застрявшей молнией.       Руна послушно затихает, не мешая ей разговаривать, но как только она слышит знакомый голос Оджиро-сан, все ее намерение молчать тут же исчезает.       – Это Оджиро-сан! – радостно шепчет она. Мама делает страшные глаза, но Руна успешно игнорирует ее взгляд: энтузиазма в ней хоть отбавляй, и этот энтузиазм прет изо всех щелей. Она виснет на маминых плечах, не давая разобраться с несчастной молнией, и в голос спрашивает: – А Маширао-кун, он где-то рядом, да? Передавай ему привет!       – Руна, – шикает мама и поджимает губы, – помолчи немного, пожалуйста.       Руна открывает рот и тут же закрывает, но виснуть на маме не перестает – в итоге она заваливает маму на спину, но с полом та почему-то не соприкасается. Руна удивленно заглядывает назад, но не видит ничего, что препятствовало бы падению – лишь мягкий белый свет, которым мерцает мамина поясница. Этот же свет подталкивает ее и поднимает на ноги, и мама поудобнее перехватывает Руну и, пользуясь моментом, пока она стоит в задумчивости и не шевелится, ловко застегивает молнию до самого подбородка.       Через мгновение она прекращает разговор и отнимает телефон от уха, а после укоризненно смотрит на Руну. Руна наивно хлопает ресничками и улыбается, но маму этим не проведешь – она лишь вздергивает одну бровь и скрещивает руки на груди.       – Свет мой, пожалуйста, не мешай маме говорить по телефону, – произносит она. Руна сцепляет руки за спиной и покачивается на пятках взад-вперед.       – Но Оджиро-сан, – многозначительно говорит Руна. Мама вздыхает и качает головой.       – Ты сама себе испортила сюрприз, милая, – цокает она языком, а после начинает одеваться сама. Руна с интересом следит, как мама зашнуровывает ботинки и накидывает на плечи ветровку; энергия так и прет из нее, и она взволнованно подпрыгивает на месте.       – Ну какой, какой сюрприз? – тянет Руна и нетерпеливо дергает маму за край куртки. Мама улыбается в ответ и ласково треплет по голове, хватает с тумбочки связку ключей и берет Руну за руку.       – Маширао-кун и Оджиро-сан будут ждать нас в парке, – довольно отвечает мама, закрывая за ними дверь. Их небольшая, но уютная квартирка на шестом этаже остается позади, и Руна возбужденно припрыгивает, пока идет следом за мамой. В груди теплится самый настоящий восторг – она так давно в последний раз видела Маширао-куна, что успела по нему сильно-сильно соскучиться! – Так что давай, вперед и с песней!       Руна с заливистым визгом вылетает на улицу. Пахнет свежестью – недавно прошел дождь, и улицы мерцают хрустальными узорами капель. Время от времени Руна виснет на маминой руке, и та поднимает ее в воздух, позволяя перемахивать через глубокие лужи не касаясь земли. Опуская взгляд под ноги, Руна краем глаза видит смазанный силуэт самой себя – росчерк розовых волос и фиолетовые вставки на куртке – и хохочет.       Брызги разлетаются под ее ногами, пара капель попадает на новенькие штаны, но мама не ругается. Зеленые глаза смотрят на Руну весело и ласково, мама улыбается и несерьезно выговаривает за неаккуратность, но Руна не воспринимает ее слова всерьез – знает же, что мама шутит, чувствует всем нутром. Ветер разносит слова по ветру, и Руна внимательно вслушивается в мелодичный, певучий голос, самый родной голос на свете; мама говорит о том, что им на обратном пути нужно будет зайти в магазин, что на ужин у них будет кацудон – папа, мастер по готовке вкусных блюд, обещал постараться и побаловать семью…       До центрального парка всего двадцать минут ходьбы – отличное расстояние, чтобы размять ноги. Руна с интересом смотрит по сторонам, разглядывая людей, здания, деревья, вывески. Мир живет своей жизнью, и Руна ощущает себя его неотделимой частью – здесь она рождена, здесь и останется до самого конца. Люди с причудами умеют творить то, что другим может оказаться не под силу – волшебный, удивительный мир, полный самых настоящих чудес.       Мимо проходит низкая женщина в супергеройском костюме – у нее вместо волос вода, которая словно живет отдельно от своей хозяйки. Она кивает маме, и мама здоровается, говорит что-то о Риптайд – наверное, это геройское имя? – а затем снова идет вперед. Руна жмурится, когда игривый солнечный луч щекочет щеку и скользит по виску; тепло наполняет ее с головы до ног, и предвкушение томится в низу живота.       Руна чувствует себя счастливой – она любит мир, в котором живет, за каждую мелочь.       Татуировки на коже мерно мерцают – это Руна видит, когда рукав куртки слегка приподнимается при движении, оголяя запястье. Глубокий синий цвет красив – Руна искренне восторгается им каждый раз, когда видит. Она вскидывает руку к небу и сравнивает – дневное небо голубее и ярче, чем татуировки; те, в свою очередь, скорее, похожи на ночь.       Темную ночь с искрящимися проблесками звезд на небе.       Руна нетерпеливо перепрыгивает с ноги на ногу, когда они подходят к парку; желание увидеть Маширао-куна становится таким сильным, что она едва ли не срывается на бег, хотя даже не знает, куда идти. Мама вздыхает, крепче сжимая руку Руны и не давая ей вырваться, и укоризненно говорит:       – А если ты заблудишься, мой свет?       – Заблужусь? – удивленно спрашивает Руна.       – Заблудишься, – кивает мама. Руна дует губы. – Парк такой большой, а ты такая маленькая! Не страшно, что тебя кто-нибудь украдет?       – Не украдет, – важно отвечает Руна. – Ты же со мной!       Мама вскидывает брови и смеется, а затем подхватывает Руну на руки и кружит по воздуху, а затем крепко-крепко обнимает.       – Что, мамочка самая-самая сильная? – радостно спрашивает мама, когда опускает Руну на землю. – Даже сильнее папочки?       Руна морщит носик. Ей не нравится, когда родители задают подобные вопросы – она каждый раз ощущает себя некомфортно. Она выкручивается из объятий мамы и ворчит:       – Самый сильный – Каэрта-сан. Он крутой! И умеет делать бабочек! И вообще, он мой лучший друг!       – Ах, так может быть, ты хочешь, чтобы Каэрта-сан стал твоим папочкой? – дразнит ее мама.       – Нет же! – возмущенно отвечает Руна, топая ногой. Мама смотрит на нее с веселой ухмылкой и задиристо щурится. Татуировки недовольно вспыхивают теплом, и Руна взмахивает руками как большая сердитая птица. – Друг! Лучший! Не папа! Нет!       Мама кивает и поднимает руки – сдается, но в зеленых глазах Руна видит смех. Она обессиленно стонет и пытается сказать что-то еще, но слышит задорное:       – Руна-чан!       Руна оборачивается на голос, моментально забывая обо всем на свете, и широко улыбается – Маширао-кун бежит к ней, едва ли спотыкаясь на ровном месте; его глаза сияют, и тогда она распахивает объятия и подается навстречу. Теплые ладони смыкаются на спине, и они замирают, судорожно, накрепко вцепившись друг в друга. Кто-то – мам и Оджиро-сан – по-доброму смеются и обмениваются приветствиями – это Руна слышит краем уха; она полностью сосредоточена на Маширао-куне, его дыхании, сердцебиении, тепле.       – Я скучала, – тихо произносит Руна. Она так крепко обнимает Маширао-куна, словно боится, что он в любой момент может исчезнуть.       – Я тоже, – отвечает Маширао-кун, и по его голосу слышно, что он улыбается. Руна стискивает в руках ткань его кофты и шумно выдыхает в плечо, ощущая, как чужое теплое дыхание щекочет щеку. – Давно не виделись, Руна-чан.       – Жаль, что Маны-чан здесь нет, – сожалеюще шепчет Руна и, скорее, чувствует кивок Маширао-куна, а не видит его.       Мана-чан ни разу не ходила с ними гулять – они виделись и общались только в детском саду. Мана-чан не ходила за руку с мамой, не обнималась с Руной и Маширао-куном при родителях и, кажется, даже боялась показать, что они друзья. Даже несмотря на это Руна считала ее лучшей подругой и старательно скрывала разочарование, когда Мана-чан из раза в раз отказывалась пойти на прогулку.       Мама сказала Руне, что когда-нибудь в будущем они с Маной-чан встретятся вновь, но в это верится слабо. Руна вспоминает длинные рукава, которые Мана-чан натягивала на руки, холодный взгляд отца Маны-чан, и ей становится грустно. Было ли все это из-за Тацумии-сана? Руна считает, что папа должен любить своего ребенка, но каждый раз, когда речь заходила о родителях, Мана-чан отмалчивалась и словно гасла, стараясь стать как можно меньше и незаметнее.       Руна специально отгоняет от себя тоскливые мысли и наконец-то отцепляется от Маширао-куна. Маширао-кун застенчиво пожимает плечами, а после берет Руну за руку и тянет к качелям. Солнце гладит по щекам и голове, ветер треплет выбившиеся из хвоста пряди; Руна следует за Маширао-куном и восторженно смотрит в голубеющее небо. Она на мгновение оборачивается, ловит мамин взгляд и любящую улыбку и счастливо, искренне улыбается в ответ.       На площадке нет практически никого – они выбрали очень удачное время, чтобы выйти прогуляться. Любимые качели Руны абсолютно свободны, и этот факт невероятно радует. Взмывать к небу, ощущать себя бескрылой птицей – что может быть лучше?       Руна садится на качели и цепляется за обтянутые резиной цепи, крепящиеся к перекладине, затем – отталкивается ногами и принимается раскачиваться. Маширао-кун садится на соседнюю качель и, повторяя за Руной, смеется, и она вторит ему заливистым смехом. Чувство свободы растет в ней с каждым наклоном вперед и назад, качель взлетает все выше и выше, и Руне кажется, что она с легкостью может достать до солнца.       Они общаются о чем-то незначительном, но в то же время – очень и очень важном, том, что составляет основу их жизней. Руна держится за связь с Маширао-куном всеми руками и ногами и знает, что он держится за нее так же крепко – уход Маны-чан из их извечного трио бьет неожиданно больно, поэтому у них остаются лишь они сами.       Ветер становится злее и чуть не сталкивает Руну с качели, воздух холодает. Руна удивленно смотрит в небо, но на нем нет ожидаемых туч. Раздается мамин крик, Руна вздрагивает от внезапности, но не успевает обернуться – что-то выхватывает ее с сидения, чуть не выворачивая плечо, и тащит куда-то за собой. Она вопит и пытается отбиваться, но некто явно сильнее, раз даже не реагирует на ее старания – вместо долгожданной свободы Руна получает болезненное сжатие запястья и обещание придушить, если она хоть еще раз пикнет.       У возвышающегося над ней мужчины очень злое выражение лица, и Руне становится страшно. Она замолкает и перестает сопротивляться, потому что агрессивная мощь холода, источаемая превосходящим ее противником, подавляет любые зачатки непокорности. Татуировки нервно пульсируют и нагреваются, но почему-то у Руны не получается высвободить их силу, как случается обычно. Давление в висках усиливается, и сквозь подступающую к глазам пелену слез она перестает видеть мир вокруг.       Почему причуда не работает? Защита Руны, барьер, отделяющий ее от внешнего мира, полного боли и страха. Руна судорожно вспоминает печальный взгляд Маны-чан, мастерицы игры в прятки, затем – синюю сферу с мыльными разводами. Причуда бьется в ее теле, но не превращается в убежище, в котором Руна может скрыться от всех проблем, и она понимает, что ничего не выйдет.       Кто-то кричит, что-то холодное и острое прижимается к шее, и Руна чувствует, как вниз, за ворот куртки скатывается обжигающе горячая капля. Она стоит ни жива ни мертва, смотрит прямо перед собой пустым взглядом и ощущает потоки злого ветра, треплющего расстегнутые полы куртки. Мужчина сжимает ее плечо настолько сильно, что Руна жмурится от боли, но так и не произносит ни звука – помнит, что ее в любой момент могут убить.       Где мама, где папа? Кто спасет Руну, когда она так в этом нуждается? Сквозь пульсацию крови в ушах Руна различает что-то про Белую ведьму, но не придает этому значения; страх парализует ее с головы до ног и делает абсолютно беспомощной перед лицом опасности. Ей хочется закричать, заплакать в голос, но неприкрытая угроза выжигает нутро и кристаллизует эмоции. Перед глазами все расплывается от слез, но даже так Руна умудряется уловить что-то ослепительно белое.       Слышится страшный чавкающий звук и оглушительный крик, она получает долгожданную свободу, что-то толкает ее в спину, побуждая двигаться, но ноги не слушаются, и вместо того чтобы побежать прочь от страшного человека, Руна падает на землю. Плечо пронзает острая вспышка боли, и звуки пропадают насовсем – вместо них приходит мерзкий комариный писк, зудящий где-то в голове.       Ее подхватывают на руки и тесно прижимают к теплому телу. Руна не двигается и не издает ни звука, хотя ей больно, так больно, что хочется выть, но угроза смерти сильнее нее – и только благодаря ей Руна держится в сознании и старается себя контролировать. Плакать нельзя, жаловаться тоже – страшный мужчина может претворить угрозу в жизнь, поэтому Руна молчит. Кто-то хватает ее за щеки и насильно, хотя аккуратно приподнимает голову, и сквозь мутную пелену она внезапно четко видит огромные зеленые глаза.       – Свет мой, милая, все хорошо, ты в безопасности, – шепчет мама и сжимает Руну в объятиях так крепко, что становится практически невозможно дышать. Плечо болит и ноет; слова не складываются в предложения, и Руна, не в силах больше терпеть, сдавленно скулит:       – Плечо… больно…       – Скоро станет легче, – ласково говорит мама и целует Руну в лоб. Попытка развернуться и узнать, что случилось с тем мужчиной, оказывается провальной – мама просто не дает ей этого сделать. – Не смотри туда, ладно? Ни к чему тебе это. Врачи уже почти рядом, тебе осталось продержаться всего ничего, моя храбрая, милая, чудесная девочка…       Руна отчаянно цепляется за мамин голос, стараясь удерживаться в сознании. Татуировки пульсируют с каждой секундой все слабее и слабее, и вскоре Руна совсем перестает их чувствовать; она не видит, но чувствует присутствие Маширао-куна совсем-совсем близко – он осторожно гладит Руну по коленке и почти неслышно всхлипывает. На периферии что-то происходит, но все звуки сливаются для Руны в сплошной монотонный гул, который толкает ее в границе сна.       Она хватает воздух ртом и часто-часто моргает; ее тело колотит от крупной дрожи, на висках выступают капельки пота. Слезы катятся по щекам, и все, что Руна видит – это мраморно-бледное мамино лицо, на котором глаза выглядят настолько огромными, что, кажется, занимают больше всего места. Их зелень выглядит практически изумрудной и полнится нешуточным, нечеловечески беспокойством.       Руна думает, что полета на качелях к солнцу и протянутой в высь руки хватит, чтобы коснуться сочной листвы.       Но сознание все же меркнет, и Руна с сожалением думает, что ослушалась маму.

***

      В кабинете Шинсо-сан светло и уютно. Здесь даже дышится как-то иначе – Руна ощущает это из раза в раз, когда приходит сюда с мамой. Они стабильно посещают кабинет Шинсо-сан два раза в неделю, и болезненные воспоминания постепенно затираются, словно волна набегает на песчаный берег и возвращается в глубокие темные воды. Мама говорит, что Шинсо-сан помогает Руне справляться с переживаниями, и Руна верит, поэтому послушно ходит на приемы.       Вывихнутое плечо заживает за пару дней после инцидента, но каждый раз, проходя мимо зеркала, Руна останавливается и смотрит на чистую шею без единой царапины – почему-то картина того, как у ее горла держат нож, с каждым разом после посещения Шинсо-сан становится все более и более расплывчатой. Шинсо-сан из раза в раз задает одни и те же вопросы – как, что, почему, когда, – а Руна предельно искренне на них отвечает, доставая из закромов памяти воспоминания о случившемся. Со временем это становится делать все сложнее, но желание говорить к Руне так и не возвращается.       Расплывчатым образом в сознании закрепляется мысль о том, что тот, кто много разговаривает, обязательно будет наказан, и почему-то именно это заставляет маму грустить больше всего. Она улыбается и всеми силами демонстрирует, что все в порядке, но Руна чувствует, что что-то не так. Первое время папа вообще отказывается отходить от Руны и проводит почти все свободное время рядом с ней, держа руку или крепко обнимая. Родители стараются вести себя как обычно, но у них не получается, атмосфера трещит по швам, и Руне кажется, будто все случившееся – ее вина.       Случившееся… что? Что-то несомненно важное, оказавшее огромное влияние на Руну, но почему-то она никак не может вспомнить, что именно.       Руна не видит, но чувствует, что в их жизни что-то меняется. С ней обращаются как с хрустальной статуэткой – боятся разбить или поцарапать, сдувают с нее пылинки и оберегают всеми силами. Руна молчит – папа гладит ее по голове и прижимает к себе так, будто боится потерять, в маминых глазах стоят слезы.       Мыльный пузырь счастья таки лопается и оседает на землю безликими брызгами – этот звук, ясный и отчетливый, пульсирует в ушах и из раза в раз терзает разум.       Родители ссорятся на кухне, когда думают, что Руна их не слышит. Папа говорит, что мама не справилась со своими обязанностями, из-за чего их дочь пострадала, и мама кричит в ответ: «Я знаю! Знаю!», а затем начинает плакать. Цикличность их ссор давит на Руну неподъемным грузом.       Шинсо-сан говорит, что понимает, что Руне не хочется ни с кем общаться, но ей надо учиться разговаривать с важными для нее людьми, ведь без этого в жизни никак. Если это поможет маме и папе перестать ссориться и снова начать жить мирно, Руна готова переступить через себя и попробовать сделать все, что в ее силах.       Она преодолевает нежелание говорить и зачастую о чем-то рассказывает, несмотря на то что страх быть наказанной все еще кружит где-то на периферии. Голос царапает горло и срывается с языка с огромным трудом; раньше Руна и представить себе не могла, что складывать слова в предложения будет настолько сложно и утомительно. Она трет шею и снова принимается старательно общаться с родителями.       Более того, она просится на улицу, повидаться с Маширао-куном и просто подышать свежим воздухом. Детские площадки они теперь обходят по широкой дуге, и Руна готова с этим смириться. Маширао-кун выглядит обеспокоенным первые три встречи, но потом расслабляется и становится самим собой – застенчивым, но преданным другом, константой в жизни Руны. На фоне мрачной атмосферы внутри семьи он кажется глотком свежего воздуха – и родители, кажется, это видят, раз позволяют встречаться с ним как можно чаще.       Из детского сада Руну, конечно же, забирают, но она не сопротивляется – в конце концов, из друзей у нее остался только Маширао-кун, с которым она и так видится. Коюки-сенсей напоследок гладит ее по голове и желает удачи, и Руна благодарно кивает, цепляясь за мамину руку. Папа говорит, что вскоре они найдут ей хорошего воспитателя, с которым она обязательно поладит, и Руна покорно принимает это. Что ж, учиться на дому так на дому – если родителям будет спокойнее, то Руну все устраивает.       На улицах на маму почему-то странно косятся, поэтому чаще всего с Руной ходит гулять папа. Краем уха Руна слышит что-то про безжалостность и жестокость Белой ведьмы, но папа из раза в раз пресекает эти разговоры – Руне не понаслышке известно, насколько свирепым он может быть, – и люди затихают, но разглядывать Руну во все глаза не перестают. Руне неуютно – она не любит приковывать к себе лишнее внимание, а все выходит с точностью да наоборот. Хочется закрыться щитами, спрятаться и сидеть под синеватым маревом вечно, чтобы никто-никто не смог до нее дотянуться.       Но причуда не отзывается. Вместо живой пульсации на коже у Руны теперь колючие морозные узоры, источающие холод. Никакого тепла, никакой поддержки и желания защитить – причуда молчит и, кажется, даже не собирается возвращаться к Руне.       «Ну и не надо», – горько думает Руна. Ей ни к чему причуда, ведь она все равно не собирается становиться героем, а гражданские могут спокойно жить и без суперспособностей.       …Так почему же внутри становится так тоскливо от одной лишь мысли, что она никогда больше не увидит синего полупрозрачного купола и узорчатых мыльных разводов на поверхности?       Шинсо-сан говорит, что причуда вернется к Руне, но позже. Когда это – позже? Как долго Руна должна будет грустно смотреть на тусклые сероватые полосы на предплечьях и вспоминать о временах, когда рисунок светился пронзительным синим? Она гладит татуировки кончиками пальцев и всеми силами скрывает, как ей грустно. Родители старательно убеждают ее в том, что нужно только немного потерпеть, быть сильной и храброй девочкой, однако Руна в очередной раз говорит им, что причуда ей не нужна – героем она становиться все еще не собирается.       Насчет ненужности причуды Руна врет – и себе, и маме с папой.       Странная сосущая пустота под ребрами становится вечным спутником, но с ней даже можно свыкнуться. Понемногу Руна учится с этим жить – наверное, хорошо, что она еще даже не начала развивать причуду, на чем иногда настаивал папа, считающий, что из Руны выйдет потрясающий герой. Лишиться причуды, которую человек часто пользовал и к которой привык, было почти настолько же ужасно, как лишиться руки или ноги; так говорили воспитатели в детском саду – Руна слышала их разговор краем уха.       Поэтому, наверное, Руна счастлива, что не успела узнать причуду поближе. Познакомиться с красивыми фиолетовыми узорами на синеватой поверхности и научиться ими управлять, чтобы ощущать причуду как продолжение самой себя. Но знакомое тепло не отзывается, не реагирует на зов Руны и ее эмоции, и она перестает пытаться.       Что ж, ей достаточно того, что ее тело капельку крепче обычного – папино наследство, гены «Титанового сплава». Родители, конечно, беспокоятся в первую очередь о состоянии Руны, но, осознав, что она и без того неплохо себя ощущает, перестают тормошить ее по этому вопросу.       Зато Каэрту-сана, пожалуй, это очень волнует. Он смотрит на нее так пронзительно и расстроенно, что Руне начинает казаться, будто ее жизнь кончена. Руна любит мир, и мир любит ее в ответ; она является неотъемлемой его частью, с причудой или без нее. Ведь есть еще же много путей для людей, которые испытывают проблемы с причудами? Почему же все вокруг ведут себя так, словно Руне придется очень и очень тяжело в будущем?       – Все будет нормально, – цедит Руна сквозь зубы, убеждая не то себя, не то всех вокруг. Каэрта-сан виновато улыбается и просит прощения. Впервые Руне не хочется с ним общаться, поэтому она спешно, скомканно прощается и уходит к себе в комнату.       В спальне она молотит подушку кулаками и беззвучно в нее кричит, и так по кругу. Ей хочется к Маширао-куну, обнять его крепко-крепко и спрятать лицо у него на плече, но Маширао-кун где-то далеко, и увидеть его прямо здесь и сейчас нет никакой возможности.       Руна плюхается на пол, вскидывает руки перед собой и пытается воспроизвести ощущения от использования причуды. Внутри нее бурлят и кипят гнев и обида, которые жаждут выхода; Руна ждет, что татуировки вот-вот вспыхнут знакомым синим светом, на кончиках пальцев запляшут крошечные искры, и привычное марево щита накроет ее с головой ощущением тепла и уюта.       Но ничего из вышеперечисленного не происходит, сколько бы Руна ни пялилась на предплечья. Ей бы спрятаться где-нибудь, как черепаха в панцирь, и сидеть в своем домике долго-долго, пока все несчастья и невзгоды не рассосутся сами собой. Однако причуды у Руны теперь нет, и уютного домика тоже нет – на всем белом свете нет теперь места, где Руна могла бы оказаться в безопасности, где ее никто не смог бы обидеть или сделать ей больно.       Руна закрывает лицо руками и беззвучно плачет, размазывая слезы по щекам. Она кутается в покрывало, стянутое с кровати, и прямо в нем ложится на пол, скрывая лицо за плотной тканью.       – Прости, Мана-чан, – скулит Руна, подтягивая колени к груди, и закрывает глаза. Пустота под ребрами не исчезает, а становится холодной, словно утренний воздух зимой; кажется, будто внутренности вот-вот покроются инеем, и лед проморозит Руну живьем. – Я больше никогда не смогу выиграть в прятки.