Молчи.

- Ты умеешь слушать молча? Силуэт на фоне пестрого витража соглашается кивком. Он стоит спиной ко мне, надежный... словно вот этот стол и вон тот шкаф. Странно правда? Немногие могут сказать про него это слово. Слово... - Ни слова, понимаешь? Ни единого проклятого слова. Снова кивок. Это игра, и она уже началась. - Это был маленький поселок. Совсем мелкий, дворов, может быть, десять-пятнадцать. Стоял на излучине реки, с одной стороны камышей выше головы, с другой песчаная отмель. А чуть ниже стояла мельница. Кто-то растил всякую чушь, возили зерно на ярмарку, ульи торчали на опушке. И небо было синее и бездонное, как вода. Или в детстве всегда небо запоминается, как синее и бездонное? Молчание. За витражом - ночь, створка окна чуть приоткрыта и снизу втекает неумолимое стрекотание мелочи. - Зимой на землю ложился снег. Очень много снега, иногда - под самые крыши, не пройти ни пешему, ни коню. Тогда становилось трудно, да и опасно - волки, твари разные, все, что хочет жрать и прет к теплу, голодное и злое. Никакой стражи, разумеется, не было. А когда становилось совсем голодно, из лесов приходили... не только звери. И на порог их пускали, не бросишь же подыхать в снегу. Приходили, уходили, возвращались... И вот однажды... Силуэт разворачивается, также молча. На столе всего одна вечная свеча, маленькая, желтая, теплая. К ней хочется протянуть руку и согреть пальцы, словно зимний холод откуда-то ползет в комнату. - Однажды, когда... приблуды эти убрались, пришли по снегу - не побоялись же, - другие. Со сталью и факелами. Понимаешь? Те, кто прятался в поселке знали, что за ними придут. И ушли. А те кто жил... а куда им-то идти было? Плечи сводит колючей дрожью. На спинке кресла брошен плащ, и в него нестерпимо хочется закутаться, закуклиться, словно гусеница. - Первой запылала мельница. Потом - крайние дома. Нет, резни не было, у этих... слуг короны... были принципы. Твердые принципы, каменные, даже гранитные, они только плетьми пару раз огладили, и то самых беспокойных. Но дома подожгли все, до последнего, и сараи тоже. Снизу, под ногами - снег, выше - жар, а еще выше - небо. Серое небо, низкие хмурые тучи. Когда догорело, начался буран. Наверное, пожар небеса нагрел. Так бывает, как думаешь? Слушатель медленно качает головой - по плечам струится тяжелая черная грива, сегодня - освобожденная от шнурка. На свету в ней серебрится проседь. - Буран забрал всех... Горло перехватывает, дышать становится почти больно. - Всех. Кто-то куда-то шел: в лес, в соседнее село, в сторону города. Никто не добрался, а по весне пировали собаки. Они-то выжили, им проще, четыре лапы - не две ноги. Меня пожалел лес. Уже когда мать упала. Уже когда брат сказал - иди, пусть хоть кто-нибудь, да дойдет. Тогда я не нашел тех, кто укрывался в поселке, ни одного. Зато упал в глубокую яму, в листья. Вылезти не смог, накричался и заснул. А утром вверху была такая... маленькая дырочка в сугробе, и оттуда смотрело солнце. Кто-то проезжал за дровами - взяли с собой. Я соврал, что заблудился и не помню, откуда. Их потом, спустя пару часов зарезали, а меня оставили... пожалели, значит. Оставили при себе. Дали лук. Дали нож. Научили стрелять и резать. Смех вываливается в воздух, как горсть монет, дребезжит, вплетается в стрекотание цикад за окном. Силуэт приближается, неторопливым мягким шагом. Медленно берет со стола кубок - стеклянная чаша в сложном золотом переплете, дракон, старающийся добраться до вина сквозь стекло, - касается губами. Не отпив, ставит обратно. - Стрелять и резать, да... А складывать буквы я едва умею до сих пор. Научишь? Хотя здесь, наверное, другие буквы... И еще один кивок. Их не нужно считать, да и видеть не нужно, разве что уголком глаза, этого вполне достаточно. Это правильно. Я часто играю, но выигрывает почти всегда - он. - Я ушел. Спустя год или два, когда научился бить белку в глаз. Потом я нашел их всех. И тех, кто бросил нас на расправу. И тех, кто расправился с домами. Их постарались снять побыстрее. Перед тем, как закопать, потише и подальше. Дракон безмолвно щерится сквозь стекло. Я беру его, почти ощущая трепет крыльев - настолько тварь живая и настоящая. Кто-то умеет делать воистину чудесные вещи. Я умею только убивать, ничего больше. Взгляд упирается в руки. Мои собственные руки, со шрамами почти на каждом пальце, с мозолями от тетивы. Иногда я их ненавижу. Другие руки неожиданно ложатся на плечи, медленно, чтобы я не успел испугаться... На самом деле, конечно, это полнейшая чушь, я очень давно не боюсь, могу даже сказать - не боюсь никого и почти ничего. Петля, нож, огонь - по большому счету разницы нет, кроме, разве что времени, на все это убитого. Но когда чужая рука ложится на плечо без угрозы, бывает очень трудно не окаменеть, не застыть в ожидании удара и не заготовить удар самому, по привычке. Справился я в этот раз или нет? Не знаю. Стол, витраж, золотистый огонек, золотистые бархатные портьеры, которые подстать разве что королевскому дворцу, книги, множество книг, словно в жилище мага, золотой дракон, вцепившийся в кубок, чужой кубок, но я все равно беру его и прикасаюсь губами к краю. Вино не пробую. Не люблю, особенно сладкое. Руки на моих плечах чуть сжимаются. Они умеют держать оружие, убивать и разрушать, если в этом есть нужда. Иногда их обладатель сам напоминает... нет, не меч, не топор и не шестопер по имени Тюльпан, который с таким удовольствием носит на поясе. Наверное - шпагу, гибкое смертоносное лезвие, обманчиво-легкое и изящное. Но еще они умеют собирать механизмы. Рисовать, картины и чертежи. Писать стихи. Писать так, как не снилось никаким великим и признанным бардам, этим общепризнанным посетителям чужих опочивален. За рифмой и ритмом всегда есть взгляд, виденье, опыт, мысль. Воздух медленно вытекает из груди. - Тебе не противно? Чужие волосы сползают на плечо, за воротник. Наверное, это означает "нет". - Не противно терпеть рядом с собой убийцу, мародера, вора и... - я ищу как можно более грубые и жесткие слова, и не нахожу, если только не переходить на ругань, - в остальном законченного ублюдка? Ты же лорд. Ты же зерцало, мать его, рыцарства, без страха и упрека... Кончик уха ощущает чужое дыхание. Я снова проигрываю, и знаю это. Дракон тоже знает и ухмыляется, высовывая раздвоенный язык. - Ответь. Скажи. Я прошу. Неужели тебе в самом деле плевать? На грязь, на кровь, на прошлое и на мать его, гребаное настоящее?! Настолько плевать, чтобы... пачкаться по уши в дерьме? Я проигрываю по всем статьям, и, признавая это, вскидываю руки наперекрест, переплетая свои пальцы с его пальцами. Запрокидываю голову, чтобы стереть мир вокруг черной мягкой волной. - Безумные дни, безумные всадники и гарь войны по всему миру... Ты действительно веришь, что посреди костра можно остаться в белом?