Ever since we met

      — Когда-нибудь, — шипит Ваня, — ты начнешь думать мозгами без перерывов на отдохнуть.       — Когда-нибудь, — шипит Саша в ответ, — ты перестанешь говорить мне, что мне, по-твоему, стоит делать.       Может быть, в другом случае он бы к ней и прислушался, но сейчас Саша в этом не уверена. Не после того, как он вломился в ее комнату, когда она в третий раз не отозвалась на стук в дверь — еще бы она в наушниках отозвалась-то — и обнаружил ее, методично сцеживающую свою кровь в четвертую по счету пробирку. Всего ничего, по ее мнению — по его мнению, это было слишком много, чтобы спокойно реагировать. Было бы меньше, может, и не сидела бы она сейчас на стуле в его комнате, и не забинтовывал бы он ей ладонь.       — На ладони, — говорит он, — нервных окончаний вагон и маленькая тележка. Больно же вот так вот. Чем ты думала?       — Ну и пусть много, ну и пусть больно, — почти огрызается она. — Так легче контролировать процесс. Как бы я, по-твоему, кровь, например, из вены остановила себе так же легко, как из ладони?       — А это ты ее легко остановила? — хмыкает Ваня саркастично. — Вот уж не заметил такого.       — Да хватит уже язвить! — взрывается она, не выдержав. Он, впрочем, выглядит не то серьезным, не то сконцентрированным, будто она его вовсе и не бесит. Ей бы хотелось верить, что так оно и есть. — Тебе без этого что, жизнь кажется серой и унылой? Так ты хотя бы скажи, я пойму!       Он в ответ челюсти сжимает и молчит, и от этого кричать на него хочется еще больше. Нет, Саша себя одергивает, держит на этой грани: если она себе позволит сорваться, все будет потеряно. Она и так чувствует себя так, будто их отношения летят в бездну. Ей никогда не было достаточно лишь дружбы с ним, она всегда хотела большего, но под угрозой того, что даже этого не останется, каждая мелочь в последнее время стала для нее в десятки раз ценнее. Она и сейчас чувствует эту необходимость держаться за него, хранить то немногое, что у них есть. Важно ли ему хоть чуточку, что между ними за отношения? Нужно ли ему это? Скорее да, чем нет, учитывая то, как он с ней возится, но кто знает?       Сомнения ее не покидают, как ни старайся.       — Прости, — говорит она, наконец. Запал проходит, остается стыд за то, что она на него накричала. — Я очень устала, правда. Это не повод срываться, знаю.       — Все в порядке, — отзывается Ваня негромко, почти не смотрит на нее. — Вот и все, видишь? Вот теперь я за тебя спокоен. Если за тебя вообще можно быть спокойным.       — Я настолько кошмар? — Саша смеется невесело. Смеяться не хочется совсем, хочется только виновато голову повесить. Взгляд, что она на себе ловит после этих слов, не то сердитый, не то недоуменный, и стыда больше вроде бы не могло быть, однако вот он.       — Ты безрассудная маленькая ведьма, — поправляет он ее. — И я волнуюсь за тебя.       «Как за сестру», добавил бы он раньше, она знает, а если не это, то что-то подобное. Больше не добавляет. Не после равноденствия. До того она была ему сестрой, сейчас же и этого нет. Что ей осталось? Да и вообще осталось ли ей хоть что-то? Он, в отличие от нее, жизнью своей кажется вполне довольным, и она правда не знает, зачем влезла между ним и Аленой.       Не знает, зачем, знает только что зря.       — Сегодня, — говорит, наконец, Ваня, — к нам теть Ира придет. Я тебя поэтому и искал, чтобы сказать, как только от мамы узнал.       — Вот и хорошо, — бормочет Саша себе под нос. У нее есть вопросы и есть догадки, и было бы хорошо, чтобы Верховная ей все прояснила. — Спасибо, Вань.       — Рано благодаришь, — заявляет он в ответ. — Я ей скажу про то, как ты себя безрассудно ведешь, не сомневайся.       — Вань, блин! — он прав, желание благодарить резко пропадает. — Это всего лишь ладонь! За пару дней заживет без следа и без шрама!       — А будешь вопить так, — замечает он спокойно, — Лизка услышит и придет узнавать, в чем дело. Тебе оно надо?       Предупреждение его срабатывает — Саша замолкает тут же. Лизу беспокоить не стоит. Лизу тетя Лена с дядей Андреем привезли почти месяц назад, через пару недель после равноденствия, и она как-то органично сразу влилась в семью. Тринадцатилетняя ведьмочка с пронзительными темными глазищами и едва проснувшейся магией стала для Саши неожиданно появившейся младшей сестричкой, везде норовящей сунуть свой любопытный носик, кроме, разве что, совсем уж личного пространства. Нет, ей не стоит этого видеть. Перепугается еще.       Узелок на ее запястье аккуратный, завязанный старательно — Ваня на нее наконец-то поднимает глаза и улыбается чуть кривовато.       — И больше так не делай, — требует он, тянется, чтобы ее по голове погладить. — Договорились?       — Не делать как? — от двери доносится. Лиза. Саша понимает отстраненно, что дверь-то Ваня за ними и не запер, даже не закрыл до конца, а значит, даже смысла нет ругаться на нее за то, что она в дверном проеме стоит, смотрит на них любопытно. — Саш, что с рукой?       — Саша у нас героиня, — отзывается Ваня до того, как она сама ответить успеет. Лиза ближе подходит, разглядывает, но руки не тянет, хотя видно, что хотелось бы. Ее дар, они уже знают, заключается в ощущениях — она бы смогла боль от пореза снять или же усилить, если бы очень постаралась. Ей пока приходится прилагать усилия, не стоящие результата, и все же. Так всегда поначалу. — А геройствовать не надо никогда. Даже если мир спасаешь, надо раз десять подумать, а стоит ли мир того.       — Как мир может того не стоить? — Лиза недоуменно хмурится. Забавная. — Саш, ты себя береги, а?       — Куда я денусь, — смеется она в ответ, вставая со стула. — Спасибо, Вань. Ты чудо.       — Всегда хотела понять, — заявляет Лиза, — почему братья и сестры постоянно ссорятся, особенно с небольшой разницей в возрасте. А вы не ссоритесь. Это как вообще?       — Это ты не видишь, — Саша фыркает. — А еще мы не родные брат и сестра, между нами нет долгих лет вражды за родительское внимание и любимую игрушку.       Между ними нет много того негатива, который мог бы быть, если бы они росли вместе с раннего детства, понимает она. Но чего еще между ними нет, так это неумения мириться. Вроде бы. Что бы ни произошло, они могут подойти друг к другу и попросить прощения за то, что произошло.       Если есть за что. Если это все не просто одна большая неловкая ситуация. Она думает об этом, и неудобная мысль появляется в ее голове, вопрос, на который у нее нет ответа — почему Ваня почти не дотрагивается до Лизы? Он с новенькой в семье поладил гораздо быстрее нее, но она может свою новоиспеченную младшую сестричку по голове погладить, обнять за плечи или взять за руку. Он этого всего почти не делает, и она бы решила, что дело в нем, если бы он вел себя так же и с ней, но нет.       — Больше так не делай, — терпеливо повторяет Ваня, за здоровую ладонь ее ловит и в глаза заглядывает. Мол, не отпущу, пока не обещаешь. Опять он это делает. — Договорились?       — Договорились, — вздыхает она в ответ. Знает, это ее обещание ничего не значит, кроме того, что теперь она будет аккуратнее и не позволит ему так легко ее поймать, но он смотрит так пытливо, что понятно становится — она и правда не сойдет с места без этого обещания.       С улицы, когда она заходит к себе в комнату, пахнет свежестью и веет прохладой — дождя еще не было, но тучи нависают низко, набухают почти угрожающе. Ей хочется, чтобы пошел дождь, чтобы засесть в домике на дереве и слушать, как он барабанит по крыше и по почти оголившимся ветвям старого бука, но она не погодница, она не чувствует, когда погоду стоит менять, стоит торопить или затормаживать, да и сил у нее уйдет на это больше, чем у Сони или тети Наташи. Саша замирает у окна, влажный воздух втягивает, легкие заполняя до отказа — похоже, будет гроза. Необычно для ноября. Электричество в воздухе заставляет что-то внутри искрить, будто она сама часть цепочки из тех, про которые им на физике объясняли, будто она громоотвод, и молния вот-вот в нее шибанет. На подоконник взобраться легко, и ноги из окна свесить — лес кажется совсем близко, мрачный, как всегда перед дождем, и его хочется нарисовать.       Она давно не рисовала, но сейчас тянется за карандашом и за обычным блокнотом в клеточку, и линии ложатся на бумагу легко и привычно.       — Когда ведьма слабеет, физически, не магически, она легче воспринимает изменения природы, — доносится до нее голос Верховной от двери, и она правда не знает, сколько времени прошло, минута или час. Тетя Ира подходит к ней, приглаживает волосы, из косы выбившиеся, улыбается мягко и заботливо, будто неразумному ребенку. — Ваня мне сказал, что ты из себя кровь цедила. У тебя искры по коже бегают, как будто тебя молнией ударило или ты пальцы в розетку сунула.       — Я бы обуглилась, — фыркает Саша. Тетя Ира смеется в ответ, пододвигает к окну стул, неподалеку стоящий, и на него садится.       — Ты ведьма, твои шансы обуглиться вдвое ниже, чем у человека. При нужном раскладе и при надлежащей готовности ты еще и поймаешь в себя это электричество и используешь как магию. Хотя для этого надо, скорее, быть очень продвинутой погодницей, чем, как мы, лекаркой.       — Разве мы можем только лечить? — выпаливает она то, что больше всего беспокоит ее в последнее время. Почти больше всего. Тетя Ира смеется снова, но как-то безрадостно.       — Мы ведьмы. Мы должны, в первую очередь, помогать тем, кто нас окружает, а не мешать им жить. Но ни одна наша сила не чисто хорошая или плохая. Магия вообще не бывает хорошей или плохой — только ведьма. А магия — наше оружие. Ты можешь приготовить на огне пищу для себя и своей семьи, а можешь сжечь чей-то дом, и дело будет не в огне, а в тебе. Ты можешь воздействовать на чужой организм, чтобы вылечить, а можешь покалечить.       — Получается, я… — Саша осекается, на руки свои смотрит недоверчиво. Покалечить? — Если не рассчитаю правильно, я могу…       — Можешь, — звучит почти жестко, и этот тон слышать от тети Иры непривычно. Даже когда она исполняет обязанности Верховной, она редко так говорит. — Ты можешь сделать что-то случайно, не рассчитав или упустив контроль. И я молюсь Матери о том, чтобы ты никогда без необходимости на то не поступила так специально.       — Я хочу лечить людей, — она головой качает, мол, нет, ни за что. — Я не хочу никого калечить. Не хочу вредить.       — Бывают, Сашунь, моменты, когда это необходимо, — говорит тетя Ира, и кажется она в этот момент на добрый десяток лет старше. Впрочем, эта иллюзия быстро исчезает, и улыбка ее снова любящая и теплая. — Ты хотела меня о чем-то спросить вроде бы?       — Хотела, — кивает Саша, на подоконнике поворачивается, спрыгивает на пол, и долго роется в сумке, прежде чем выудить оттуда тетрадь со своими расчетами. — Мне казалось, я нашла, как именно рождаются магически одаренные дети, как это объяснить генетически. И это даже объясняет, как появляются первые в роду, вроде меня. Но тогда должно получиться, что не все дочери ведьм рождаются ведьмами, а вы мне говорили, что это всегда так.       Тетя Ира улыбается уголками губ, изучая ее каракули на тетрадном листе — ей пришлось потратить много времени и извести много бумаги на то, чтобы прийти к этому варианту, и он все равно далеко не идеален. Именно из-за этого она и не понимает этой улыбки. Она же явно где-то накосячила, зачем улыбаться так довольно? Из-за ее провала? Ей не стоило в это лезть?       — Ты просто не знаешь некоторых деталей, — говорит тетя Ира, наконец, возвращая ей тетрадь. — Я не буду спрашивать тебя, сколько ты времени пыталась прийти к этому результату, но он абсолютно правильный. Просто ты немного недооценила влияние магии на организм.       — В магии дело? — переспрашивает Саша, получает кивок в ответ. Знать бы еще, в чем именно.       — В магии. Даже если генетически девочка не ведьма, а мальчик не носитель, девять месяцев в окружении магии, формирование организма с нуля в этой среде влияют. Наша специализация не значит, что мы не можем делать то, на чем специализируются другие. Каждая ведьма может влиять на чужой организм, разве что от нее потребуется намного больше сил на это. Но не так много их уходит тогда, когда этот организм развивается в твоем теле, постоянно обмениваясь с тобой кровью. Можно сказать, мы меняем своих детей на генетическом уровне.       Голова идет кругом. Это как вообще возможно? Нормально ли это? Позволено ли им настолько вмешиваться в законы природы? Позволено, понимает она — иначе не было бы у них даже возможности так поступать. Иначе они не могли бы даже подумать о подобном.       — То есть, — уточняет она на всякий случай, — если у меня будет дочь, она будет ведьмой, несмотря ни на что?       — Если у тебя будет дочь, — тетя Ира руку тянет, чтобы щелкнуть ее по носу в шутку, — я надеюсь, она тоже будет в нашем ковене.       Саша не знает, что должно произойти, чтобы она покинула ковен. Она может хотеть уйти из этого дома — было у нее это желание сразу после ритуала, и она сама не знает, почему осталась — но другие ведьмы уже слишком близки ей, слишком важны. Есть те, которые уходят, по своей ли воле, или по чужой — она не хочет, и если кто-то пожелает ее отсюда забрать, ему придется серьезно повоевать с ней и очень постараться убедить ее в необходимости этого.       — Я не знаю, — говорит она, мысли свои озвучивая, — что должно произойти для обратного. Для меня нет других ковенов, и если у меня будет дочь, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы решать все самостоятельно, так будет и для нее.       Дождь начинается, когда они допивают чай с принесенным теть Ирой печеньем — Саша почти успевает промокнуть, пока бежит к буку, но в домике сухо и даже тепло, особенно если завернуться в плед. Ей надо хотя бы пролистать свои конспекты к завтрашним парам, но капли мерно барабанят по крыше, и снаружи пахнет мокрыми листьями и озоном, а внутри — деревом и немного пылью, и она так и засыпает, сидя, привалившись к стене спиной. Ей снится магия, проходящая через ее тело, как при ритуалах, и сцепленные с другими ведьмами руки, и жар огня, и зарывающиеся во влажную землю босые ступни. Ей снятся срывающиеся с губ шепотом просьбы к Матери, раз за разом, и пересыхающее от этого шепота горло. Ей снится темная ткань, натягивающаяся на ее животе, слишком большом, но слишком привычном для той нее, что во сне — она вздрагивает от неожиданности, та часть нее, что понимает, что ей это снится, и просыпается от этого.       Лиза сидит рядом, с глазами, почти светящимися в полумраке, и смотрит на нее так, будто сама собой решилась самая важная проблема в ее жизни.       — Ты выглядела так, будто тебе снился кошмар, — говорит она. — Я хотела тебя разбудить, но боялась.       — Это не было кошмаром, — Саша качает головой, садится медленно, тянется к потолку так, будто хочет его коснуться ладонями. — Просто странный сон. Из-за того, что мы обсуждали с Верховной.       Что они обсуждали, Лиза не спрашивает — кивает, серьезная до чертиков, и устраивается у другой стены. Сон больше не идет, хотя дождь так же стучит по крышам, и Саша в тетрадь зарывается, конспекты зубря. Наверное, сна было достаточно, раз эта скукотища сейчас не усыпляет.       — Саш, — зовет Лиза неопределенное время спустя, — а что первое ты сделала своей магией? Как она проснулась у тебя?       Говорить на эту тему, признаться, интереснее, чем по десятому разу читать конспекты по экономике, не запоминая абсолютно ничего. Тетрадь откладывается с удовольствием, Саша улыбается невольно, вспоминая, как впервые услышала, кто она такая. Тогда ее это напугало, тогда она была в шоке от всей ситуации. Сейчас это кажется больше интересным приключением, чем казалось тогда, однозначно.       — Один мой очень хороший друг, — начинает она, — упал с лестницы и расшиб голову. Мне было одиннадцать, и я понятия не имела, что я ведьма. Зато я знала, что ему плохо и больно, и это очень опасно, и боялась, что он может умереть. Честно сказать, я вообще не понимала, что делаю. Просто вылечила его, отдав ему кучу жизненных сил и чуть не отбросив коньки в процессе.       — А вы еще дружите? — у Лизы глазки блестят заинтересованно. Саша смеется — смех раздается не только ее, но и ванин, из-под домика, доносится из открытого люка. На улице, конечно, холодновато, и было бы теплее внутри, закройся они тут, но, с другой стороны, не мерзнут они, а воздух свежее.       — Дружим, — заявляет Ваня, в люке показываясь, подтягивается на руках и садится на край. — И в одном доме живем, и вообще. Мама вас обыскалась уже, а вы тут сидите.       — Зачем нас искать? — Саша хмурится недоуменно. Ваня глаза закатывает, вздыхает демонстративно-громко.       — Ужинать пора, — поясняет он, как ребенку. — Или вы тут голодать намереваетесь? Перестанешь есть, как тогда?       — Я не переставала, — протест получается слабым, будто случайным. Будто она и не пытается с ним поспорить. Она пытается, потому что ну он серьезно будет ее попрекать тем случаем? Вроде бы все обговорили еще весной, вроде бы она объяснила свои причины и свои поступки, что опять? — Вань, ну серьезно, я похожа на кого-то, кто будет голодовку устраивать?       — Ты и тогда похожа не была, пока тебя к стенке не приперли, — заявляет он. — Давай, вперед. Вернешься потом к своим конспектам. Что выучила-то до моего прихода за вами, а?       Тут он прав, даже спорить нечего, смысла нет что-то ему пытаться противопоставлять — ничего она так и не выучила. Тетрадь так и лежит в стороне, она ее даже не берет в руки, прежде чем в сторону Вани двинуться. Потом вернется сюда, после ужина. Может быть, заставит его объяснять ей, как знать? Было бы неплохим способом эксплуатации старшего…       Нет, братом ей все-таки не удается его назвать больше. Даже в голове. Даже если очень постараться.       — Я, — говорит Лиза по пути к дому, рядышком идя, — человеку больно сделала, просто дотронувшись. Это было страшно. Не хочу так больше никогда. Как ты считаешь, я смогу так больше не делать?       — Сможешь, — обещает Саша ей. — Тетя Лена учит себя контролировать на раз-два.       Сможет, думает она. Но не передумает ли? Если знаешь темную сторону своей силы, намного сложнее удержаться от ее использования, потому что понимаешь, сколько власти она тебе дает. И чем раньше узнаешь, тем легче тебе в этом увязнуть. Лиза не плохая только потому, что первое, что она сделала, не было хорошим — они не судят людей так, и тем более не судят так своих. Лизе лишь придется быть аккуратнее и научиться разделять свои собственные намерения и понимать намерения других. Есть в жизни ситуации, когда боль причинить необходимо. Есть моменты, когда надо навредить кому-нибудь одному, чтобы помочь кому-то другому, а может быть, и многим другим.       Ей, как старшей сестре, придется, наверное, внести свой вклад в то, чтобы ее младшая сестра, пусть и названная, научилась этому. И ее эта перспектива вовсе не пугает.