Ever since we met

      За окном последний день декабря воцаряется неожиданно как-то — Саша поклясться может, что совсем недавно ноябрьские дожди чуть не затопили все вокруг, а теперь, поглядите-ка, снег. Сугробы. Вот-вот занесет, думает она, и придется звать экскаватор, чтобы до калитки дойти, не говоря уже о том, чтобы выйти куда-нибудь дальше. Но выходить никуда не надо, мужчины снаружи пока что своими силами расчищают путь к калитке, а они ведьминской компанией собрались в кухне, по чашкам чай разлили, и кажется, будто они навсегда тут останутся, будут делиться мыслями, секретами и всевозможными мелочами, и никогда не устанут от этого.       — Мело, мело по всей земле, во все пределы, — выводит она, в окно глядя. Там и правда метет, будто уходящий год решил их напоследок похоронить в снегу. Тетя Лена улыбается, блюдце с пирогом перед ней ставит, вкус яблочный, как от ее магии, только ярче, и коричный, и сахарная пудра сверху — вкусно.       — Свеча горела на столе, свеча горела, — подхватывает она следом. — Только там про февраль было, а у нас еще январь не начался.       — Мы его и не заметим за таким-то снегом, — смеется Соня. У ведьм сегодня не то чтобы праздник, их год сменился уже, на солнцестояние, но календарные праздники отмечать все привыкли. И к елке наряженной в гостиной и подаркам под ней привыкли, и к досиживанию до полуночи, чтобы расцеловаться и пожелать всего лучшего на следующие двенадцать месяцев. Правда, обычно все оставались у себя, а не собирались дружной компанией из трех старших ведьм и четырех воспитанниц. Обычно, не на этот раз. — Откапываться будем вечность.       — Ты просто жалеешь, что ты тут, а этот твой, как его там, нет, — Настя ей язык показывает. Соня удивительным образом умудряется промолчать и даже чуть покраснеть. Саша брови приподнимает.       — Этот? — она ухмыляется, недоверчиво на девчонок глядя. — А раньше ты мне обо всем говорила, что у тебя в жизни происходило. Что, подросла и решила, что тебе это не надо?       — Да нечего рассказывать, — бурчит Соня. — Ну познакомились мы на катке, ну сходили на пару свиданий, ну и все. Ты сама, между прочим, виновата, мы тебя с собой звали, а ты не пошла.       Тут она права, думает Саша — она тогда, в начале декабря, и правда не пошла пару раз с другими девчонками на открытый каток, потому что училась, как проклятая, искренне уверенная в том, что все пригодится. Сейчас она тоже уверена, впрочем — почти все, да, не совсем все, но пригодится же. Чтобы лучше вылечить человека, будь ты хоть сотню раз ведьмой, стоит знать, что именно ты лечишь.       В конце концов, именно ведьмы с тем же даром, что и у нее, были первыми и лекарками, и повитухами, и не зря ведьмами окрестили тех, кто за ними последовали, даже не имеющих дара.       — В следующий раз обязательно с вами пойду, — обещает она, смеется — смеются они все. Когда он будет еще, этот следующий раз? Но стоят ли все эти конспекты и вообще все это ее нормального общения с девчонками? — Чтобы не пропустить больше ничего. А то глядишь, и на свадьбу меня пригласите, а я не буду знать, за кого вы выходить собрались.       — Это так Лена замуж выходила, — тетя Наташа смеется. — Сначала она убивалась-убивалась по Андрею, а тут на тебе, довольная ходит, счастливая. Ну, думаю, переболела, нашла себе кого. Полгода, наверное, проходила вот так вот, а потом подходит, мол, Наташ, приглашаю тебя на свадьбу…       — А она мне «а жених кто?» — тетя Лена тоже смеется. — Говорю, «Андрей, кто ж еще, я будто за кого другого пойду». Она на меня смотрит как на сумасшедшую и выдает: «так он же уже женат!».       — Это я потом узнала, что он тоже по ней убивался, и в какой-то момент просто махнул на все рукой, развелся и начал за Ленкой ухлестывать, — добавляет тетя Наташа. — Ну, не совсем на все, с сыном от того брака часто виделся, пока тот сам не решил, что не так уж ему и важно общение с отцом. Ваньке тогда года три было, он и не понимал особо, что у него брат есть, от другой мамы.       — Я думала, у вас первый брак, раз и навсегда, как в сказках каких-нибудь, — Саша хмурится недоуменно. Тетя Ира посмеивается, на нее глядя, мол, наивное дитя.       — Ни у Лены с Андреем, ни у Наташи с Игорем, ни у меня с Шурой, — заявляет она. — Шура уже другой женщине подумывал предложение делать, Андрей и Игорь вообще женаты уже были. Такое часто бывает. Мы редко бываем первыми у своих мужчин, Саш. Чаще всего мы смотрим на них в объятьях других женщин и надеемся на то, что они увидят нас.       — Обычно они видят, — добавляет тетя Наташа. — И тогда выбор делаем мы. Тех мужчин, с которыми мы совместимы, к нам тянет. Не всегда это любовь, но они не могут не тянуться к нам. Одни предпочитают жить в этом суррогате, другие нет.       — Лена Буянова из ковена Татьяны Анатольевны, например, и Этери, как примеры одной и другой, — кивает тетя Ира. — Лена, кстати, еще и пример того, что ведьма может быть первой женой.       — Это от ее мужа у Этери Георгиевны ребенок? — Настя хмурится, будто вспомнить пытаясь. Саша понимает, почему она спрашивает — об этом, наверное, только глухие не слышали.       — Ложь, пиз… кхм, — тетя Наташа осекается, глядя на Лизу, безмятежно чай из чашки потягивающую, — ну вы поняли. Что-что, а вкус у Этери немножко получше. Другой это был мужчина, и больше вам правда знать не нужно.       Больше, Саша думает, им может быть не только не нужно, но и не стоит знать. Пусть чужие жизни остаются чужими. Ей хватает своей личной жизни, точнее, ее почти полного отсутствия. Пару свиданий с Русланом, братом Нелли, одной из девчонок потока, вряд ли в счет. Не всегда получается сразу с людьми ладить, в конце-то концов, что уж тут поделаешь.       Может, думает она, с кем-то другим ей повезет больше. Ей правда не хочется тратить время на то, чтобы, как тетя Ира сказала, смотреть на мужчину в объятьях другой женщины и надеяться на то, что он ее увидит. Самое жестокое в этом то, что она в этих словах уже узнала себя. Деваться уже некуда. Она все равно пытается.       В конце концов, в том, чтобы пытаться что-то сделать, смысла все равно больше, чем в том, чтобы надеяться, что Ваня увидит в ней кого-то, кроме подруги. В конце концов, добавляет она пунктом в список причин своей уверенности, единственный раз, когда он заставил ее сомневаться в этом, был тогда, на поляне, когда она сознательно выбрала повлиять на его поведение магически. И вот это уже точно не считается.       — До калитки расчистили, — заявляет Ваня, в дверях появляясь, даже верхнюю одежду не сняв, весь облепленный снегом. Из прихожей слышно топот и приглушенные ругательства — старшие мужчины, похоже, стряхивают снег с себя и друг с друга. — Ма, там как у Пастернака твоего обожаемого, где «все терялось в снежной мгле, седой и белой», знаешь? Фонари, которые за калиткой, еще видно, когда до них доходишь, видишь те, что на другой стороне улицы, и можно разглядеть, как светятся окна дома напротив. Все, больше ничего.       — Я же сказала, откапываться будем вечно, — заявляет Соня недовольно-обиженным тоном. Тетя Лена смеется.       — С тебя сейчас вода накапает, лужу сам вытирать будешь, труженик, — говорит она Ване. — Иди отряхнись, переоденься, а потом чай пить приходи.       Ваня что-то бурчит, но выходит послушно, громко топочет до прихожей. Саша прислушивается невольно, нехотя, и ей кажется, будто она видит каждое движение, как он от снега отряхивается немного неловко, как перчатки, шапку и шарф, ею подаренные, стаскивает, откладывает их в сторону, прежде чем куртку снять — его шумные шаги мимо слышны хорошо, когда он к себе в комнату отправляется, чтобы правда переодеться в сухое. Не то что его некому вылечить, если он простудится, но зачем рисковать еще больше, чем уже?       Он между ней и Лизой садится, когда возвращается, обеих коротко обнимает за плечи, прежде чем обхватить ладонями большую чашку с чаем, что тетя Наташа перед ним ставит, и Саша не отказывает себе в том, чтобы коснуться его, пусть и ненадолго, будто случайно локтем его локоть едва ощутимо задеть, когда берет собственную чашку, чтобы к губам поднести. Его колено на короткий миг прижимается к ее колену, когда он сдвигается на своем стуле, потянувшись за сахарницей, и она замирает. Наверняка он, в отличие от нее, не специально.       Наверняка ведь, потому что ему-то зачем?       — До полуночи несколько часов всего, а у нас как будто и не наступает новый год, — дядя Игорь фыркает, мол, ну и ладно, кому оно вообще нужно. — Ребята в труппе спросили пару дней назад, мол, что жене на Новый Год даришь? А моей жене подарок на Новый Год как-то параллельно, ей на солнцестояние подарки делать надо. Женился на ведьме, называется.       — Жениться на ведьме тебя никто не заставлял, — смеется тетя Наташа, пихает его легонько в бок локтем. — Сам свое решение принял, между прочим.       — Сам, как же! — тоном оскорбленной невинности дядя Игорь провозглашает. — Вот так всегда, появится на твоем пути идеальная женщина, которую просто грех пропустить мимо, влюбляешься без памяти, а потом она тебе заявляет, что это твое решение было, с ней связаться, и она тут вообще ни при чем. Так получается, а, Натусь?       — Именно так, ни в чем не ошибся, — она кивает, серьезность на себя напустив, но в глазах чертенята пляшут. — А при чем тут я? На глаза специально не лезла, в обожание свое носом тебя не тыкала, не шантажировала, на жалость не давила, общалась с тобой ровно столько и ровно так, чтобы оставаться в рамках приличия, вон, даже с Андрюшей больше времени проводила, чем с тобой.       — Я недавно, кстати, Маринку встретил, Климову, помнишь ее? — вставляет и дядя Андрей свои пять копеек. — Ну, сама понимаешь, еле узнали друг друга, сколько прошло, лет двадцать? Узнала, что я развелся и женился снова, и сразу выдает такая «на Наташке, да?». Вы ж, мол, постоянно рядышком ходили, тебя ж, мол, с ней чаще видели, чем с женой, как это не на Наташке?       — Наташке чужого не надо, — наставительно заявляет тетя Наташа. — У Наташки свой есть. И совесть тоже есть. Она, конечно, большую часть времени спит летаргическим сном, но есть же.       — Если мне когда-нибудь покажется, что твоя совесть уснула особо крепким сном, я ей лично кофе сварю, — заявляет тетя Лена, но не сердито и не угрожающе, скорее, подхватывая шутливый тон. Саша думает, так оно или ей лишь кажется — не кажется, видимо, потому что тетя Ира фыркает.       — Я впервые это услышала, девочки, — делится она, скорее, с ними, чем со старшими, — больше двадцати лет назад. Вам бы такую дружбу, чтобы вы лет через двадцать с лишним повторяли то, что сейчас одна другой говорите.       Им бы такую дружбу, действительно. Имбирь пощипывает язык, Саша жмурится довольно — в чае лимонная кислинка, и медовая сладость, и липа послевкусием на языке. Теплом по телу разливается, расслаблением по мышцам — откинуться на спинку стула и позволить себе на пару секунд не думать ни о чем, вот чего хочется.       Всего через те самые пару секунд она понимает, что хочется не совсем этого. С девчонками переглядывается коротко, кивает им, дожидается ответных кивков, и из-за стола встает, снова будто бы невзначай задевая Ваню. Это ощущается почти как мазохизм, она добровольно подвергает себя этому испытанию, не пытаясь даже сдерживать себя от якобы случайных касаний, зная, что ей не позволено больше и вряд ли и когда-нибудь будет, но пытаться себя на этой границе удержать еще сложнее. Она пробовала, она знает. Она к этому не готова. Может быть, как-нибудь потом?       Готова она зато к тому, чтобы на полу в ее комнате, подушки и пледы на пол поскидывав, лежать вчетвером, как в огромном гнезде, головы рядом, на соседних подушках, глаза полуприкрыты, голоса приглушены. С тех пор, как Лиза стала жить у Букиных, они так не устраивались ни разу, и они ей и не говорили, что могут болтать обо всем на свете, устроившись поудобнее и выключив свет, в почти полной темноте, не считая почти призрачного намека на фонарный свет за окном и тускло горящей свечи на подоконнике. У Лизы ладошка маленькая, теплая, сашину ладонь сжимает несильно, будто в поисках поддержки — Саша пожимает ее ладошку в ответ коротко, быстро, мол, я тут, все в порядке, но не отпускает после этого.       — Главное — не бояться, — говорит она. Настя собирается в лес в одиночку впервые в следующее полнолуние, Соне своей очереди ждать аж до осени, а Лизе и вовсе рано, и она из них четырех единственная призывавшая Мать, единственная с ней связавшаяся. — Когда боишься, можешь случайно сделать что-то не так. Магия не прощает ошибок, и лучшее, что случится в таком случае — Мать просто не появится.       — Ты не помогаешь не бояться, — бормочет Настя. Соня хихикает, что-то согласно под нос бурчит. Саша тянется, чтобы их по лбам небольно щелкнуть.       — Я помогаю вам понять, — говорит она, — что главная угроза не снаружи, а внутри вас. И так всегда и во всем. Нам не надо бояться идти в лес — страшнее нас в лесу все равно никого нет, стоит нам принять свою силу и научиться ею пользоваться. Нам не надо бояться других ведьм — самое страшное случится не если нам попытаются навредить, а если мы не сдержимся.       — Как я? — спрашивает Лиза, голос ее подрагивает. Лица ее в темноте не видно, но Саша и так знает, что на нем написано. Вина. Ее она не щелкает по лбу, гладит зато по голове, тоже на ощупь.       — Как ты, — подтверждает она. Ей понятно, почему тогда, когда Алина и Соня только появились тут, тетя Ира попросила ее помогать им. Она сама не так давно этому всему научилась, но видит, что им легче что-то понять, когда объясняет она. Наверное, потому, что ее они воспринимают скорее как подругу, чем как наставницу, и все же, зная, как она близка к старшим ведьмам, не сомневаются в ее словах. — Поэтому, когда вы делаете что-то, вы должны быть уверены, что знаете, что делаете. Даже если это плохое. Даже если вы кому-то вредите. Не позволяйте магии взять верх над вами. Она — ваша сила, ваше оружие, но никогда оружие не управляло носителем. Вас должен сдерживать ваш разум и здравый смысл, но не страх.       — Мы не должны бояться? — уточняет Соня.       — Только того, что сами можем натворить, — отвечает ей Настя раньше, чем Саша успевает что-либо сказать. — Ни одна ведьма в своем уме не станет вредить другой ведьме, а люди нам не смогут навредить больше, чем они.       — Не недооценивай никого и никогда, — Саша недовольно языком цокает. — Это может стать твоей главной ошибкой.       Девчонки отмалчиваются — не знают, что ответить? Не хотят отвечать? Она без понятия, да и нет у нее возможности понять это, если они сами не скажут. Лезть в их голову нет смысла, да и нехорошо это, некрасиво по отношению к ним. Чужие границы ее учили уважать, не переступать, если нет на то необходимости. Она бы, неудобная мысль в голове появляется, давно в голову Ване залезла и узнала, что ей сделать, чтобы ему понравиться, если бы не эти самые границы. Если бы не это самое уважение. Впрочем, на уважении-то все и строится, с другой стороны. Как могла бы она любить его, не уважая?       Она правда без понятия, когда признала для себя, что не просто привязана к нему, не просто ценит, заботится, переживает, не просто влюблена — что любит его. Ей было бы легче, если бы этого никогда не происходило.       — Разве то, что я плохо поступила, не делает меня плохой?       Лиза в ее размышления вторгается неожиданно, голос ее обреченный почти. Она не может отпустить эту ситуацию, констатирует Саша для себя. У них всех есть такие ситуации, через которые не получается просто так перешагнуть и пойти дальше. Лизу больше всего беспокоит то, что она может оказаться плохой. Саша садится, тянет ее к себе, обнимает бережно и по волосам гладит.       — Иногда надо сделать что-то плохое, чтобы не произошло чего-то худшего, — говорит она. Соня с Настей тоже садятся, видит она, глаза поднимая, уже привыкнув к темноте. — Почему ты сделала больно тому человеку?       — Потому что он хотел меня ударить, — голос Лизы дрожит. — Но я не имела права…       — Когда змея кусает, ей плевать на то, что ты не ядовитая и не можешь укусить ее в ответ, — подает голос Соня, слова ее камнями падают, того и гляди, проломят пол. — Она видит в тебе угрозу и кусает. У змеи есть яд, а у тебя есть магия. Почему змея имеет право защитить себя, а ты нет? Ты атаковала не потому, что тебе захотелось, а потому, что это было нужно. Не ругай себя за то, что нужно было сделать.       Саша Соню к себе тоже притягивает свободной рукой, думает, хорошо, что она тут. Не благодарит на словах, благодарность через касание передает, короткой вспышкой магии. Иногда нужно, чтобы кто-то выразил что-то вместо тебя, потому что этот человек лучше подберет слова и лучше выразится, чем ты.       На часах без пяти минут полночь, когда они все-таки спускаются обратно в кухню, Лиза с Соней сонные, зевающие, кутающиеся в пледы, Настя бодрится как может. В полумраке, в запахе чая и хвои, тетя Лена ее обнимает, тянет к себе, усаживая между собой и Ваней, и целует в висок ее, потом его, а потом и Лизу.       — Старый год, — говорит она, — сделал мою семью еще больше. Я благодарна ему за это. Но, хороший или плохой, а мы с ним все равно прощаемся. Время не ждет, время идет, и мы должны приспосабливаться к нему вместо того, чтобы пытаться на него повлиять.       У других людей шампанское, у них горячий чай, который точно не даст им простудиться, и не факт, что так хуже. Саше кажется, нет ничего лучше, чем вот так вот сидеть в окружении важных ей людей, чувствуя себя как дома, и смотреть, как метель на стекло налепляет снежинки. Нет ничего лучше, чем чувствовать себя важной, и нужной, и любимой. Не хватает рядом родителей, которые, она знает точно, позвонят ей, чтобы поздравить, с которыми она, как повелось с той самой поездки, будет долго болтать, но с ними она скоро встретится, это уже точно.       На экране телефона, когда он вибрирует в кармане толстовки, десять минут первого, и сообщение от Гриши, поздравляющего ее с наступившим праздником. Саша улыбается, за двери кухни выйдя, отбивает ответное сообщение, и натыкается на сердитый взгляд Вани, едва голову подняв. Он-то чего?       — Надо было с ним праздновать, а не с нами, если он тебя такой счастливой делает, какой мы не можем, — заявляет он, и глаза чуть на лоб не лезут. Это он чего вообще вдруг?       — Если бы я не знала, я бы решила, что ты ревнуешь, — бросает она в ответ. Смешно даже предположить, что он мог бы ее ревновать к кому бы то ни было, на самом деле. — Алене напиши лучше, а не меня контролируй. А лучше вообще позвони. О своей личной жизни позаботься, а я со своей как-нибудь разберусь.       Разберется. Следующим после ответного поздравления сообщением Грише улетает просьба познакомить ее с тем парнем, про которого он ей говорил. Саша кутается в плед, устраиваясь в углу кровати, смотрит в экран, где загорается новое сообщение, но не видит его. В голове одна только мысль: как год встретишь, говорят, так его и проведешь. Учитывая что первым делом в этом новом году она поругалась с Ваней, это будет очень тяжелый год. Она пальцы скрещивает и надеется, что это лишь глупое суеверие.       И засыпает она тоже со скрещенными пальцами в итоге.