Ever since we met

      Хорошие девочки должны быть сдержанными в своих эмоциях, не только в их проявлении, но и в их ощущении, прочитала как-то раз Саша. Хорошая девочка не будет повышать голос. Хорошая девочка не будет ожидать к себе особого отношения из-за особых обстоятельств. Хорошая девочка не будет, в конце концов, даже позволять себе хотеть чего-то — или кого-то — и будет стыдиться, если это желание, против ее воли, будет ярким и сильным.       Саша, впрочем, еще тогда решила, что ей плевать на то, что там должны хорошие девочки и на что они не имеют права. Она ведьма. Она уже не хорошая девочка, и ни капли не жалеет об этом, и не променяла бы это ни на какую мифическую хорошесть.       К тому же не факт, что эти диванные эксперты, что настрочили когда-то тот длинный текст, позволили бы ей считать себя хорошей сейчас, когда думать связно ей не позволяет Ваня. В принципе, она сама виновата, что полезла целоваться с ним, стоило ему приехать из магазина, даже не разобрав пакеты предварительно и не дав ему переодеться, но это не отменяет ни его губ на ее шее, ни его рук на ее груди под футболкой, ни его бедер, вжимающихся в ее бедра.       — Если твои джинсы лопнут, — шепчет она смешливо, как только получается вдохнуть чуть больше воздуха, как раз достаточно для нескольких слов, — я буду не виновата.       — Если мы друг от друга оторвемся, — шепчет он ей в ответ, — они не лопнут.       Оторваться от него для нее как раз и есть самое сложное. Для него, похоже, это тоже не самая легкая задача. Надо. Когда он отступает на шаг, она спрыгивает со стола, на который он ее усадил почти сразу, и поправляет футболку, прежде чем показать ему язык. Его ладонь проходится по ее бедру едва ощутимым касанием, когда она его огибает, направляясь к пакетам с покупками, что он так и бросил на полу кухни. Ему надо переодеться в домашнее. Ей — покупки разобрать. Овощи в холодильник, мясо в миску, с ним потом приготовить ужин — у всего есть свои места, все зачем-то нужно. В последнем пакете прозрачная пластиковая коробочка с эклерами, которые она его просила купить, и... У Саши щеки вспыхивают неконтролируемо, когда она маленькую квадратную коробочку достает, яркую, в пол-ладони, даже чуть меньше. Сказать, что она не хочет с Ваней не просто спать рядом, было бы наглой ложью, но одно — осознавать свои желания, а другое — стоять посреди кухни с коробочкой презервативов в руках.       Если все будет как обычно, завтра вечером, обещает она себе. Понедельник был днем, когда она проснулась рядом с ним и с кровью на нижнем белье — почти на неделю раньше ожидаемого, но что поделаешь? Сегодня четверг, и завтра утром все должно закончиться. Завтра вечером, повторяет она себе, и почти неощутимый вес коробочки в ее ладони тянет ее не угрожающе или опасно. Без этого нельзя.       — Сань, я... — слышится Ваня из-за плеча. Она разворачивается бездумно, и видит, как алеют его щеки моментально, стоит его взгляду упасть на коробочку в ее руках. — Я, э...       — Хорошо что купил, — договаривает она за него, когда он запинается. Ей и самой неловко об этом говорить — гораздо сложнее, чем целоваться с ним, руками исследуя его тело и позволяя ему делать то же самое. — Возьми. Сам знаешь, пока они не нужны.       — Я надеюсь, — он, похоже, берет себя в руки, и улыбается совсем тепло и спокойно, хотя щеки его все еще красные, — что только пока.       Тут он ее поймал — не то чтобы ее надо было ловить на том, что ей хочется не меньше, чем ему. Коробочку она ему кидает, и он ловит легко, в карман прячет.       — Не в карман, — требует она. — Отнеси куда-нибудь. Не знаю, куда, сам реши. Я тебя жду, поможешь ужин готовить.       Они готовили вместе и вчера, и позавчера, и за день до того — с момента, как проснулись в одной постели. Правда, в первый день она, почти заставленная им, сидела на столе, болтая ногами, пока он мучился с обедом, но во время приготовления ужина не смогла так же спокойно сидеть, и просто отобрала у него нож и принялась за салат. Он тогда ругался, что она перенапрягается, и вообще, и пришлось ему подробно объяснить, что все в порядке, что она не хрустальная, и так далее — вроде понял. Вроде. Сейчас она, не дожидаясь его — мало ли что она там сказала — тоже за готовку берется, и вздрагивает, когда он ее талию обхватывает ладонями, сзади неслышно подойдя.       — Когда я тебя при первой встрече испугал, ты меня ударила, — улыбается он, подбородок у нее на плече устраивая. Она его одаривает преувеличенно-недовольным взглядом — настоящего недовольства в ней ни на грош.       — Ага. Ударила, а потом посмотрела. Жизнь научила.       — А сейчас чего не ударила? — в его голосе слышно веселье. Саша картинно глаза закатывает.       — А ты хочешь?       Он смеется вместо ответа. Она к нему снова спиной поворачивается, прижимается, в щеку его чмокает, прежде чем снова за работу приняться.       — К тому же, — продолжает она, будто и не было паузы, — я знаю, что ты дома. И знаю, что если кто-то, кроме тебя, до меня вот так дотронется без моего разрешения, а разрешаю я только тебе и ребятам, потому что они мои лучшие друзья... так вот, я знаю, что целым и невредимым этот человек отсюда и от тебя не уйдет. А я еще добавлю.       — А Даня?       Вопрос ее врасплох не застает. Они в эти несколько дней о чем только не говорили, когда не целовались, не ели, и не спали. Рано или поздно этот вопрос бы возник все равно.       — Даня, — напоминает она, — магию считал выдумкой, пока я ему не доказала, что она есть. Даже если бы я хотела с ним провести ритуал, я бы после такого не стала. После ритуала я сразу с ним рассталась.       — А до?       — А до, — повторяет она за ним, смотрящим на нее пытливо, — дальше поцелуев не заходило ни разу, потому что мне даже целоваться с ним не очень-то хотелось. Потому что я не согласилась бы с ним встречаться, если бы ты не встречался с Аленой.       Ваня хмурится, но молчит. Она и так знает, что он мог бы сказать. Знает ли? Или опять ошибается? Сколько раз она ошибалась в том, что касалось его, за последнее время? Жалеть об этом не стоит — что было, то было. Только обидно, что столько времени потеряно зря.       — Как ты думаешь, — прерывает он молчание парой минут спустя, тыльной стороной ладони утирает глаза — от лука, который он режет, у него текут слезы, да и у нее глаза щиплет, — если бы мы не ссорились все это время...       — Если бы, да кабы, — фыркает она, — было бы очень хорошо, но нет смысла это обсуждать, ты сам знаешь. Если сейчас об этом жалеть, снова время терять будем. Ты хочешь терять время?       Он вместо ответа тянется, чтобы ее в щеку чмокнуть. Улыбка, на его губах тенью появляющаяся, заставляет ее внутренне замереть от предвкушения.       Улыбка, с которой он открывает перед ней дверь своей комнаты, когда ужин уже позади, обещает что-то такое, чего она не ожидает. В принципе, так оно и есть — своего портрета посреди комнаты она не ожидала бы, наверное, ни при каких обстоятельствах. Вздох вырывается невольно, ладони будто сами взлетают ко рту, и слова приходят на ум не сразу. Ваня ее обнимает со спины и целует куда-то в висок. В картине напротив столько тепла и любви, что кажется, она смотрит на другую себя, какую-то неземную, какую-то нереальную.       — Это должно было быть твоим подарком на день рождения, — вздыхает он у нее за спиной. Она поворачивается, насколько это получается сделать, не выпутываясь из его рук, и взгляд его ловит. Сожаление. Даже если не хотеть его испытывать, даже если гнать его от себя, иногда оно все равно прорывается. — Но я оказался большим идиотом, чем мог себе представить, и ты так и осталась без подарка.       В его комнате она не была больше полугода, с момента, когда пришла к нему, чтобы уснуть вместе с ним и невольно помочь ему справиться с последствиями срикошетившей магии. Какая-то непонятная мыслишка скребется на краю сознания, Саша ее от себя отпихивает — не сейчас. Сейчас не до нее. В комнате не изменилось ничего, ну или почти ничего, это она может сказать после первого же взгляда — так же висит на спинке стула одежда, такая же куча набросков на столе, потому что Ваня всегда предпочитал бумагу, а не планшет, так же больше отдернута левая штора, чем правая, и так же не до конца закрыта одна из дверец шкафа. Все как всегда. Все, кроме ее портрета посреди комнаты.       — Что тогда произошло?       — Мы же постоянно ссорились, — он губы поджимает недовольно, почти сердито. — Я дико ревновал, и жутко злился, и был уверен, что ты знаешь, что я тебя люблю, но тебе пофиг, поэтому вел себя как не знаю кто, всегда находил повод сорваться. Ну и уехал до вечера, чтобы не портить тебе день хотя бы раз, думал, ты не проснешься так рано, и я с тобой не встречусь с утра, и не придется искать оправдания. А вечером уже понял, что я тебе цветы не купил. Всю Москву, наверное, объездил, а кустовых нигде не было. Ну и...       — А я не оценила подарка и тебе расхотелось дарить мне хоть что-то еще, — заканчивает она за него. Он глаза прячет, но кивает, и она улыбается ему так тепло, как только может. — Ванюш, прошу тебя, никогда и ни за что не дари мне розы. Особенно красные. Пожалуйста. Что угодно, только не их. Мне их только Даня дарил, и я не горю желанием каждый раз вспоминать про него. Мы плохо расстались, ты же знаешь.       — Потому что он с тобой себя плохо вел? — уточняет он. Она хихикает.       — Потому что совесть сожрала бы меня, если бы я переспала с тобой, а потом продолжила с ним встречаться. Хрен с ним, Вань. Ты просто чудо, а не художник, и об этом я поговорю с гораздо большим удовольствием.       С гораздо большим удовольствием она бы целовалась с ним, если уж на то пошло. Что угодно, но не обсуждать их прошлые отношения. Что было, то прошло. Зачем лишний раз об этом говорить? Незачем. Не нужно. Кто старое помянет, напоминает она себе старую поговорку... Гораздо приятнее с ним обниматься, гораздо приятнее с ним в одной постели засыпать и просыпаться, когда щекой он прижимается к ее груди. Гораздо приятнее варить ему кофе, когда он рядом, то ли жарит яичницу, то ли ей мешает делом заниматься. Гораздо приятнее его поцеловать, когда он едет с друзьями встретиться, прежде чем самой выйти из дома — ее тетя Ира с девчонками ждет к обеду. Ей Ване приходится пообещать раз пять, что она гонять не будет, и все равно сложно удержаться, чтобы не разогнаться на байке больше позволенного. Сложно, но получается.       Получается и улыбку сдерживать, когда ее спрашивают, все ли в порядке — всем надоело только по телефону с ней разговаривать, когда они тут в двадцати минут ходьбы прогулочным шагом, получается и поддерживать разговор ни о чем. Не получается только все равно скрыть от других ничего.       — Наша Саша, — заявляет Соня, голову ладонью подперев, не глядя в собственном салате ковыряясь, — сияет, как сказали бы какие-нибудь там пафосные древние поэты, ярче света тысячи солнц. Ослепнуть можно. Ну, колись, что там у тебя, старостой группы заранее выбрали?       — Не-а, — она головой мотает. Ей нравится эта игра. Никто не просечет, в чем дело, она уверена. Она бы и сама не поверила и ни за что не подумала, что происходящее может быть реальным, еще неделю назад. А вот, пожалуйста, получите и распишитесь. Но по телефону она им не рассказывала ничего, ограничивалась общим положением дел, откуда им знать хоть что-то? Откуда им догадаться?       — Учебный год еще не начался, а ты уже заработала пару автоматов? — Лиза темными глазищами сверкает смешливо. Ей до университета еще расти и расти, пусть пока шутит свои шуточки, потом не до них будет наверняка, как только на своей шкурке почувствует, как это.       — Мимо, — Саша не сдерживается и язык показывает. Лиза показывает в ответ. Смешно всем.       — Кто из вас старше, хотела бы я знать, — бурчит притворно Настя: похоже, ее очередь угадывать. Негласная, а все же очередь. — Это вообще с универом связано, или эти две красавицы опять не туда ткнулись?       — Не туда, — она согласно кивает в ответ. Это забавно, когда они тыкаются и не могут понять, что да как. — Продолжите угадывать?       — Да что тут угадывать, — тетя Ира, со стуком на стол блюдо с печеньем ставящая, по голове ее треплет, и Саша жмурится, к ее ладони невольно ластясь. — Сашунька у нас довольная и счастливая, только не в учебе дело, и не в родителях. Кто тебе там серенады по ночам под окном поет, а, Сашунь?       — И ничего он мне не поет, — возмущается она, прежде чем до нее доходит, что это провокация. Щеки сами собой алеют, и смотреть на других получается только исподлобья, будто обиженно. — Вредные вы какие, а. Подловили и рады?       — Так, ну мы наверняка его знаем, — заявляет Лиза, смеется, на спинку стула откинувшись. — Саш, ну актриса из тебя никакая, ты бы видела, как ты дернулась. Кого мы такого все знаем, у которого девушки нет?       — Может, хватит мою личную жизнь обсуждать так, будто меня тут нет? — бурчит Саша себе под нос, но так, чтобы слышали все. Тетя Ира ее по плечу гладит, садясь на стул рядом с ней.       — Вот когда Лена с Наташей мою обсуждали, вот тогда было серьезно. А сейчас так, ерунда, можешь даже не обращать внимания. Можешь даже сама им сказать, кто там у тебя появился, чтобы они остыли.       — Ну, если кто-то умудрился в сердечке нашей Саши потеснить Ваню, он заслуживает... — Соня осекается, языком цокает восхищенно. — Вы ее видели? Нет, вы ее видели?       — Надо было нам давно вас вдвоем оставить, — глубокомысленно изрекает Лиза. Настя к ней тянется, волосы ей треплет, но сама же и приглаживает. На лицах у них довольные улыбки, и Саше кажется, они знали все еще до того, как знала она.       — Наконец-то до вас дошло, — говорит и тетя Ира, улыбается ей тепло. — Мы уже все измучились, и говорить вам нельзя, потому что все испортить могли, и вы бы нам не поверили, и смотреть спокойно никаких нервов не хватало.       — Мне мама намекнуть пыталась, — вспоминает Саша, — а я ей не поверила.        — Мы тебе все, кроме Алинки, намекнуть пытались, — заявляет Настя. — Она говорила, скажет, когда надо будет, и только то, что надо будет. Ей видней.       — Ей, наверное, сложно так. Жить, зная, что будет дальше, и понимая, что увиденное обязательно произойдет и этого не исправить, — Саша вздыхает, радуясь возможности перевести тему. — Я бы так, наверное, не смогла.       — Да, должно быть сложно, — соглашается тетя Ира, но по ее улыбке Саша видит: ее она не одурачила. — Так, все, хватит болтать, печенье вкуснее всего, пока теплое.       Девочки ее еще поддевают пару раз, пока она там, но беззлобно, да и как на них сердиться? Лизе она предлагает вернуться домой, когда уже собираться начинает, мол, ссор точно не будет, все нормально, и позаботиться смогут о ней — Лиза на нее хитро щурится и отказывается, и Саша не знает, радоваться или обижаться. Радоваться, наверное, потому что ни обижаться сейчас не хочется, ни грустить. Не сейчас.       Не сегодня.       Сегодня вернуться домой она планирует раньше Вани, но не успевает, это понятно сразу, стоит ей калитку открыть — там его машина, и дверь в дом открыта, и Плутон с Теоной оба на поводках. Взгляд у Вани виноватый, когда она его окликает — чего это он?       — Хотел их выгулять и ужин приготовить, пока тебя нет, чтобы ты не напрягалась, а не успел, — не то жалуется, не то кается он, дождавшись, пока она ближе подойдет. — Ты меня простишь?       Смешной он, ну правда. Саша его чмокает в щеку коротко, в дом входит, только чтобы из одного из шкафчиков около входа достать покрывало, которое они для пикников обычно приберегают, и с собой его взять, через плечо перекинув. В одной руке поводок Плутона, в другой — ванина ладонь, Саша за новым поцелуем тянется, стоит им за собой закрыть калитку, и чуть не падает, когда Плутон дергается — он хоть и маленький, но резкое движение сказывается. Ваня ее ловит тут же, даже не оторвавшись от ее губ, и смеется, когда они друг от друга все-таки отстраняются через минуту или две, и она тоже смеется. Бывает и такое. Да и нельзя сказать, что она против падать, если он ловит.       На берегу реки от ошейников можно отцепить поводки — пусть побегают. Плутон и Теона держатся вместе, даже уже не прицепленные к хозяевам, то он убегает вперед, то она, но друг к другу возвращаются, играют, пытаясь друг друга за хвост куснуть — кажется, будто из них вот так вот просто получились лучшие друзья. Как когда-то из нее с Ваней. В детстве все легче, в детстве если дружба завязывается, то это действительно дружба, и ты действительно доверяешь этому человеку — если это правда дружба, а не до первой ссоры. Сколько они выдержали рядом, несмотря на все проблемы последнего года, и сколько времени до этого пробыли без единой ссоры? Саша улыбается, когда Ваня, плюхнувшись рядом с ней на покрывало, устраивает голову у нее на коленях, и целует его в кончик носа коротко. Судя по недовольной мордашке, которую он строит тут же, ему этого недостаточно.       Судя по довольному лицу, которое у него после того, как он ее к себе притягивает сразу же для нормального поцелуя, это было уже лучше. Ему поцелуев, как она заметила, всегда мало — ей тоже. Отчасти ее это пугает в себе самой, отчасти хочется послать все к черту каждый раз, когда он целует ее снова. Еще совсем недавно хотя бы один поцелуй от него был для нее пределом мечтаний. Сейчас это реальность, оказавшаяся ни разу не хуже, а где-то даже и лучше, чем самые смелые мечты.       — На свой первый день рождения с вами, — делится она, когда солнце касается краем горизонта, когда Ваня рядом садится и можно голову положить ему на плечо, — я загадала, чтобы так было всегда. Оно еще не сбылось, конечно, но уже сбывается, наверное, можно рассказать.       Ваня вместо ответа их пальцы переплетает и ее ладошку к губам подносит, чтобы поцеловать.       — Я теперь знаю, какое желание мне загадать на свой день рождения, — сообщает он, наконец, чешет свободной рукой за ухом Теону, рядом растянувшуюся. Плутон по другую сторону от них сопит, его трогать не хочется. — Только я тебе не скажу, ладно? Мне еще хочется, чтобы оно сбылось.       — Чтобы сбылось, надо красную ниточку на запястье завязать, — вспоминает она где-то услышанное. — Надо будет как-нибудь попробовать. Вдруг работает?       — В нашем мире, где моя мама, моя девушка, все ее подруги и все мои тети ведьмы, я готов поверить в то, что красная ниточка на запястье исполняет желания, — смеется он в ответ. — Может, дело вовсе и не в ниточке, а в том, кто мне ее завяжет? Хочу, чтобы это сделала ты. Тогда точно исполнится.       — Тогда исполнится, — эхом отзывается Саша, обещает себе, что сделает все, что от нее зависит, чтобы его желание сбылось, что бы он ни загадал.       Когда он снова целует ее, верхний край солнца скрывается за горизонтом.