великолепный бал в огромном зале, в хрустальных люстрах яркий блеск свечей. колье на шее и вино в бокале, чудесный взгляд сияющих очей. из шёлка веер, белые перчатки большая лента, шляпка без полей. банты на платье в лёгком беспорядке, на эполетах буквы вензелей. часы буре стоят на пьедестале, ломберный стол с колодой русских карт. листок тетради нотной на рояле, и томный шепот, грохоты петард. тягучий полонез для приглашённых, кадриль лихая, долгий котильон. пленительный восторг фигур склонённых, сверкающий алмазный медальон. окончен бал и догорели свечи, слуга унёс забытые цветы. исчезли обольстительные плечи, остались только сладкие мечты.
***
несколько лет спустя
Посреди яркого буйства летних красок четким белым пятном выделялся огромный особняк за высокими коваными воротами. Выступы украшали уродливые каменные горгульи, на чьих мраморных головах красовались венки из маленьких кругленьких ромашек. Около большого белого дома, совсем рядом, будто под крылышком матери, стояла просторная беседка из белого камня. На ней тонкими нитками-лианами вились виноградные лозья с маленькими ягодками под широкими листьями. Она была со всех сторон окружена ухоженным красивым садом, где целыми кустами росли чудно пахнущие белые розы. Около аллеи, ведущей к дому, высились старые липы; на заднем дворе серебрились края небольшого пруда со сверкающими рыбками; иногда пробивался маленький фонтанчик из руки ангела, стоящего едва ли не у самого крыльца. Висели цветастые ленты и банты, на зеленой мягкой траве валялись тонкие шерстяные пледы, между деревьями покачивались гамаки. — Нет, Вэл, это просто возмутительно! — Возмутительно — это вести себя столь вульгарно и неуважительно, как этот малолетний щенок! В беседке велась легкая светская беседа, иногда прерывающаяся из-за громких выкриков ссорящихся женщин. — Нет, ужасно, просто ужасно! Я не переживу этого! Большое внимание привлекал необычный портрет на деревянной подставке — примерно в человеческий рост, он демонстрировал красивую черноволосую даму в длинном бархатном платье и кружевных перчатках, артистично прикладывающую ладонь ко лбу. — Не хочу тебя расстраивать, милочка, но ты уже давненько не числишься в списке живых! — остро парировала ей собеседница с длинными каштановыми волосами, в которых запуталась седина. На плечах у неё лежала теплая шерстяная шаль, а на коленях, укрытых пледом, нагло валялся огромный рыжий кот с приплюснутой мордой. — Тебе тоже недолго осталась, злобная ты мегера! — Старая перечница! — Ах так? Наглая русская стерва с полнейшим отсутствием уважения! — Бешеная английская дура! — Вальбурга! Лариса! — строго оборвала обеих женщин приятная пожилая дама с широкой кружевной шляпкой, — нет, ну в конце-то концов, сколько можно ссориться? — Огромное количество времени, — бесстрастно объявила хрупкая блондинка, окутанная зеленым шелком с ног до головы, — поверьте, Августа, они способны делать это очень долго. — Полно тебе, Цисси! — вмешалась черноволосая женщина с белой шалью на плечах, — как будто ты не знаешь тетушку Вальбургу! — Ещё скажи, что я не права, Анди! Августа с тяжелым вздохом перевела взгляд на второй портрет, чья жительница не спешила подавать голоса, безмятежно расчесывая длинные золотисто-каштановые локоны коричневым деревянным гребешком. — Моргана милостивая, да что же это такое?! Заканчивай уже галдеть, старуха! — О, Берегиня, дай же мне сил! Долбит, долбит-то, ну прямо дятел! — Опять эти твои русские штучки, стрекочущая сорока? — Прикрой-ка свой роток, старая трещотка! — Кто трещотка? Я?! — Ну не я же! — Да я тебе сейчас… Очередной спор оборвался на полуслове, когда с громким хлопком в беседке появился старый угрюмый домовик с длинными крючковатым носом. Он, не мешкая, сгрузил с тонких худеньких ручек старый патефон, деловито поставил его на дальний столик и задумчиво шевельнул ушами. Через три секунды раздался повторный хлопок, и в беседке появился домовой, приглаживающий длинную бороду свободной рукой. В другой были зажаты две виниловые пластинки. Оба домовика деловито зашевелились — один вытащил из старой бумажной упаковки тонкую пластинку, а потом ловко приладил её на патефон, второй же осторожно опустил длинную острую уголку, а потом трепетно повернул рычажок. Патефон хрипловато кашлянул, словно задумываясь над чем-то, смущенно покряхтел, а потом из него бойко шурша, звонко, переливчато полилась нежная лукавая мелодия, обволакивающая, чарующая своей смешливой и игривой манерой, увлекающая далеко-далеко за собой и предлагающая очень-очень много взамен. Даже азартно спорящие женщины неожиданно угомонились и смирно замолчали, ностальгически прислушиваясь к плутовато текущей музыке. — Какая красивая мелодия, — слабо выдохнула Андромеда, зажмурив глаза и чуть покачиваясь на месте. Она наклонила голову, и длинные черные волосы упали ей на лицо, пряча бегущие по щекам слезы. — Да, — так же медленно отозвалась её сестра, обхватывая пальцы Андромеды, переплетая их со своими, — ты помнишь, Анди, помнишь? Белла танцевала под неё на своей свадьбе… такая красивая… — Дора тоже, — едва слышно произнесла Андромеда, крепче сжимая узкую бледную ладошку своей сестры. Лариса пригубила чай, не замечая, что с одного плеча сползла шаль. Августа прижала к глазам маленький белый платочек. Даже сварливая Вальбурга замолчала, печально сложив руки в замок под грудью. — Венский вальс. Доминик отложила куда-то гребешок, а потом повернулась обратно к женщинам, лукаво щуря глаза. — Антонин прекрасно умеет его танцевать. Они с Гермионой прекрасно смотрятся, когда танцуют вместе, не правда ли?.. — Доминик прикусила нижнюю губу, а потом рассмеялась и ушла вглубь портрета. Только мелькнули золотистые волосы, словно облитые солнцем. Вальс давно сменила финская полька, затем растекся французский падеспань, потом тонко зазвучал гавот, яростно прозвенели четыре кадрили, грозно звякнул гросфатер, бойко щелкнул краковяк, бешено мелькнула мазурка, хитро метнулся полонез… степенно зазвучал последний котильон, неторопливый, спокойный и размеренный, увлекающе-чарующий своей непередаваемой манерой мягкой насмешливости в каждой нотке. Давно остыл сладкий пятичасовой чай, задумчиво замерли обычно деловитые домовики… словно все ушли в вязкий обволакивающий сон, только и успевая, что прислушиваться к перепадам котильона. Но кончился и он. Печально звякнула пластинка, очнулся от оцепенения Кричер, вдохнул полной грудью Еремей. И музыка полилась с самого начала. — Нет, вы только посмотрите на них! — взволнованно прозвучало у входа, — сидят и рыдают! А я? А как же я? Я тоже рыдать хочу! А собрались — и без меня! — Народ для разврата собрался, знаешь ли! — Ага! — ликующе взвыла Вальбурга, — явилась, драная кошка? Минерва МакГонагалл, маленькая сухопарая леди в остроконечной ведьминской шляпе, летяще прошедшая в беседку, распахнула руки для объятий. — Ну надо же, как поздно! — удивилась Августа, — стало быть, и дети скоро приедут? — Через полчасика, — довольно заявила Минерва, усаживаясь поближе к ней, — я только-только школу закрыла, и сразу к вам. — Так спешила, так спешила, даже шерсти подрастеряла немного! — ехидно встряла Вальбурга. — Жаловаться! — решительно добавила Минерва. Она помолчала пару минут, а потом выдала, — это не дети! Это кошмар какой-то! Нарцисса неторопливо взмахнула палочкой и чайник тут же послушно закипятился. Перед Минервой возникла маленькая фарфоровая кружечка с именным знаком на полном бочке. — Эти маленькие паразиты сводят меня с ума! — Минерва благодарно улыбнулась Нарциссе. — Что-то серьезное? — встревожилась Августа, — Энтони… — Да все в порядке с Лонгботтомом-младшим, — отмахнулась Минерва, — вы уж лучше скажите, кто из вас, старый вы изюм, дал детям книжку по темной магии? — По темной магии? — удивилась Андромеда, — но Тедди ничего такого не брал. — Я говорю не о нем, — снова рявкнула Минерва, разглаживая складки на изумрудной мантии, а потом злобно посмотрела на Вальбургу, — это ты, драная вешалка, сделала? Кто Руди дал эту книжонку? — Следи за языком, швабра патлая! Вальбурга и Минерва, словно пятьдесят лет этого ожидали, принялись собачиться с друг другом, да с таким жаром, что Августа даже чаем давилась при особо изощренных ругательствах. — Ты лучше овцу эту русскую спроси! — отчаянно взвизгнула Вальбурга, когда Минерва угрожающе вытащила палочку. Взбешенную Минерву МакГонагалл боялись все, включая покойного ныне Волдеморта. Лариса неспешно разгладила складки на мантии. — Я подумала, что… Что там она подумала — никто не успел узнать. — Миледи, господа прибудут с минуту на минуту к воротам усадьбы! — громогласно рявкнул Еремей, секундно появившись в беседке. Женщины тут же засуетились, потуже натягивая шали, Вальбурга перебралась на миниатюру, которую тут же подхватила Минерва. Все поспешили к воротам, ожидая возвращения детей. Первыми трансгрессировали Снейпы — Рита крепко держала за руку серьезного черноволосого мальчика, а Снейп — активно что-то объясняющую белокурую девочку. Вторыми явилась чета Лонгботтомов — Невилл держал под локоть разрумянившуюся от жары Марго и спокойного светловолосого мальчишку. Третьими возникли Малфои — Люциус вел под руку болезненно-бледную Асторию, а Драко держал за руку беловолосого мальчишку. Четвертыми вернулись Лестрейнджи — Рабастан вел за собой строгую девочку с длинными черными кудрями, а Джемма — такого же черноволосого мальчика. Пятыми пришли Мальсиберы — Лаванда привела светловолосую девочку, Рейнард — черноволосого мальчика. Самыми последними стали Долоховы — Антонин вел за руки одинаково хорошеньких мальчика и девочку с забавными черными кудряшками. Гермиона же обнимала за плечи паренька, волосы которого за минуту успели поменять свой цвет три раза. Дети здоровались, влетали в объятиях женщин и весело гомонили, пытаясь не сбиться в кучу. — Добро пожаловать в Белую Усадьбу! — официально рявкнул Кричер, вытягиваясь по струнке. — Проходим, проходим в дом! — хрипло проговорил Еремей, пихая Кричера в бок. — Рассаживаемся, не толпимся! — Мерлин, кто-нибудь видел мой кроссовок?! — Черт побери, Ник, ты наступила мне на ногу! — О, Моргана! — Ция, ты в порядке? — Кроссовок! Никто не видел мой кроссовок? — Эбби? Где Эбби? — Мы потеряли Эбби! — А-а-а-а-а! — Тедди, что это такое?! — Фу-у-у-у! — Это тараканы?! — Ба, а у Себастьяна и Энтони летучая мышь! — Мам, Чарли опять обозвал меня дурой! — Да где же кроссовок? — Отец, да скажи ты им уже! — Руди, отдай немедленно! — Скорпиус Гиперион Малфой! — Отпусти мои волосы, Снейп, сейчас же! — Гриша, ты совсем что ли?! — Снейп Лонгботтома бьет! — Они опять дернутся, пап! — А у Ник чулки кружевные! Почему нам такие же нельзя? — Заткнись, Бонни! — Ция, ударь Руди, иначе я его ударю! — КТО-НИБУДЬ ВИДЕЛ МОЙ КРОССОВОК?!***
Невыносимо сладкий летний день, больше похожий на карамельную тянучку, бессильно отцветал нежными прелыми красками, напоследок вспыхивая розовыми всполохами на линии горизонта. Солнце, безумно походившее на ярко запунцовевшее яблоко, придавленное наклейкой к земляничному небу, лениво погружалось в марево тонких рассыпчатых облаков, мягко затягивающих небо в мерцающий бархатный чехол с россыпью маленьких звездочек, похожих на сладкие крупные виноградины. Суматоха наконец улеглась, дети были накормлены, умыты и отправлены спать. Все взрослые сидели в большой гостиной. На белых колоннах, и в кронах старых лип мягко вспыхивали желтые фонари. Из патефона неторопливо лился венский вальс, Кричер и Еремей обходили всех жителей Белой Усадьбы, предлагая выбрать что-то для себя. — Сумасшедший день. — Рита затянулась сигаретой, расслабленно откидываясь на спинку дивана. С ног она скинула зеленые туфли, а руку закинула на шею Северусу, который давно уже уткнулся носом в какой-то научный журнал. — Он был бы менее сумасшедшим, если бы ты не забыла забрать детей, дорогая, — ледяным тоном заявил Северус. — Ну не начинай! — поморщилась Рита, — я думала, что их ты заберешь! — Возмутительно! — гаркнула Вальбурга, которая уютно устроилась в той же компании, что и сидела постоянно — Минерва держала на коленях Живоглота, Лариса рассеянно листала какой-то модный журнал, Августа степенно пила чай, а Нарцисса с Андромедой обсуждали какую-то книгу. — Я работаю, в конце концов! — вспылила Рита, гневно сверкнув глазами. К этому времени она уже пять лет как возглавляла Еженедельный Пророк и очень этим гордилась. — Я тоже работаю, знаешь ли! — огрызнулся Северус. Он являлся самым популярным мастером-зельеваром, а поэтому почти все время проводил, погружаясь в столь любимую науку. — Вот поэтому Эбби и Себастьян видят собственного отца раз в год! — А мать целых два раза! Велика разница! Супруги Снейпы ругались с таким апломбом, что даже прерывать их не хотелось. — Поведение нашей дочери просто возмутительно! — доказывал Рейнард жене, но Лаванда только скептично вскинула бровь. — Бонни прекрасно себя ведет, — Лаванда поправила шейный платок. — а вот насчет Чарли… И коварно улыбнулась. — Что плохого в том, чтобы Летиция стала целителем? — разъяренно шипела Джемма. — Моя дочь не будет выносить горшки за больными! — зло отрезал Рабастан. — Ах вот как! — сощурилась Джемма, — напряги-ка память, милый! Помнится, мы так с тобой и познакомились — ты лежал овощем, а я за тобой горшки таскала! И вообще! Я же не запрещаю Руди заниматься дуэлями! — Энтони рассказал мне о девочке, которая ему нравится, — мягко промурлыкала Марго на ухо Невиллу. — Дай-ка угадаю, — усмехнулся муж, — дама его сердца случаем не Эбби Снейп зовут? Марго звонко рассмеялась. — Скорпиус снова подрался со своим однокурсником, — тихо прошелестела Астория. — Я не удивлен, — фыркнул Драко, — Альбус Поттер? Они не выносят друг друга. — Тедди снова пытался расхаживать в виде Волдеморта! — эмоционально рассказывала Минерва смеющейся Андромеде. А музыка все лилась-лилась, мягкая, неторопливая, а все продолжали обсуждать что-то между собой, больше уже не пытаясь ссориться. Музыка текла, как пролитое молоко. Доминик Соколинская смотрела на них со своего портрета, подперев кулаком щеку — точнее, не на них, а на определенную пару. Они сидели на диване, и желтые фонарики то и дело освещали их лица — Антонин властно обнимал Гермиону за плечи, рассеянно перебирая пальцами распущенные золотисто-каштановые локоны, иногда прикасался губами к виску и говорил ей что-то на ухо, неторопливо, спокойно. Рита уже заснула на плече Северуса, Джемма прикорнула на плече Рабастана, Драко и Астория ушли наверх, Лаванда дремала рядом с Рейнардом, Невилл и Марго сонно переговаривались, Люциус с Нарциссой шептались у камина, Гермиона обнимала Антонина за шею, уютно устроившись в его объятиях. Все остальные негромко перекидывались тихими негромкими фразами, а в стареньком патефоне звонко и ясно смеялся последний котильон.***
— Нет, невероятно, невероятно! А я всегда говорила Джемме, что ничего хорошего она от этого Лестрейнджа не дождется! — А Беллатрикс ты этого случаем не говорила? — Ой, заткнись! — Вэл, не нервируй меня! Дамы снова собрались в беседке, но на этот раз их неспешный разговор то и дело прерывали радостные детские крики. Нарцисса со степенным изяществом разливала по именным чашечкам горячий смородиновый чай, Андромеда расставляла тарелки с эклерами и печеньем, Августа что-то строго выговаривала хмурому светловолосому мальчику, а Вальбурга в сотый раз предлагала Минерве проглистониться. — Нет, ну как они вообще сошлись, ну как? Я помню Джемму, она училась вместе с Флинтом и Вудом на одном курсе, очень хорошая девочка… — Любовь зла, полюбишь и Волдеморта! — Ну, не знаю насчет Волдеморта, а вот Лестрейнджа возможно. — Вот скажите, скажите мне, что в её голове было, когда она на это соглашалась?! — А голова предмет темный и к исследованию не подлежит! — Старые сплетницы! — А сама, а сама-то? Вальбурга и Минерва снова пустились в интересную дискуссию о каких-то блохастых кошках. Но через двадцать девять секунд разговор неожиданно свернул в сторону темной магии и применении её на практике к особо вредным портретам. — Ой, да что там непонятного! — вмешалась Лариса, оставляя в покое вышивку, — этот ваш Сметвик как-то вызвал Джемму к себе… — Было это где-то… ну, Гермиона уже у Долохова дневала-ночевала, сама момент проворонила, — влезла Вальбурга. Она сменила гнев на милость, и теперь чинно пила чай, как и все остальные. — Кажется, вечер перестает быть томным, — пробормотал Кричер, протирая скатерть. Еремей согласно кивнул. Домовики синхронно вздохнули. — Ну и дал ей на выбор троих пациентов — Улкинс, этого Гермиона раньше наблюдала, но на тот момент она работала только с Долоховым, поэтому ей искали временную замену. Вуд в Мунго попал с какими-то там переломами, с метлы во время матча навернулся, ну и Басти из изолятора аврората в палату перевели — жуть вообще, на нем живого места не было! — Минерва ханжески поджала губы, — произвол и бесчинство! Нарцисса и Андромеда прислушивались к разговору с искренним любопытством, даже Августа прекратила отчитывать внука, и его тут же утащила юркая белокурая девочка в ярко-зеленом платье. — Джемма вообще не брала пожирателей, — с искренним наслаждением делилась Вальбурга, — с такими проблемными обычно сидели Лаванда с Гермионой, но в тот момент первая была занята ковенцами, а вторая водила шуры-муры с Долоховым, так что пришлось брать ей. — Ухаживала, ухаживала за ним, да доухаживалась! — рявкнула Лариса, — так доухаживалась, что едва из больнички недобиток этот вылез — и сразу под венец её потащил! — И молодец, — не согласилась с ней Августа, — зато посмотрите на Руди и Летицию — загляденье же просто! — А почему Руди? — спросила Лариса. — Так звали старшего брата Рабастана, — тихо пояснила Нарцисса, — а Летиция… её хотели назвать в честь Беллатрикс, но Джемма захотела дать ей имя своей лучшей подруги. Летиция Доротея Забини — одна из кузин друга Драко, Блейза. Она… умерла. Во время войны. Это давняя история. Вот и получилось — Летиция Беллатрикс Лестрейндж. — А как сошлись Рита и Северус? — поспешила прервать неловкое молчание Андромеда. Все синхронно повернулись к Вальбурге, которая явно собиралась хорошенько подержать тайну. — А вот и не скажу! — Вэл! — угрожающе прошипела Минерва, а сама мадам Блэк захихикала, прямо как школьница. — Ладно-ладно, не шипи, Минни! Вы же знаете, Лаванда с Гермионой лечили этого полукровку Снейпа? Он из них все соки попил, то с фингалами приходили, он в них чем попало швырял, то такие подавленные, что дурно даже мне делалось! Ну, Рита и отомстила — настрочила эту книжонку: «Северус Снейп: сволочь или святой»? Он и явился права качать — слово за слово, вопль за воплем, ну и… — И-и-и-и? — нетерпеливо спросила Минерва. — И родился через девять месяцев Себастьян! Рита истерики на раз-два закатывала, такие скандалы были, что Лаванда домой заходить боялась, а пару раз через окно залазила! — Ужас! — оценила Нарцисса, отпивая глоток чая, — а детки у них такие хорошенькие — младшенькая, Эбби, больно на маму похожа. — А Лаванда? — вдруг спросила Августа, — помнится, они тоже с Рейнардом быстро сошлись… — Она его лечила, — лениво отозвалась довольная Вальбурга, — Гермиона, говорю же, за Долоховым своим света белого не видела — пока они там «сеансы» проводили, мальчишка этот заявился и начал ей то цветы дарить, то украшения, то еще хрень какую-нибудь! Лаванда побегала-побегала, а потом к ней этот рыжий предатель крови, отребье поганое заявилось, требовать что-то стал, она и разозлилась, когда что-то там выдал, что Лаванда со своими шрамами и привлечь никого не может… — Поразительная бестактность! — возмутилась Минерва. — Вот-вот, — поддержала её Вальбурга, — Лаванда поплакала, поплакала, а потом подумала, да и согласилась с Рейнардом на свидание сходить… раз сходила, два, три… и на десятом он ей предложение сделал. — Бонни Мальсибер очень похожа на своего отца, — ностальгически хмыкнула Минерва, — тоже книжки по темной магии в школу таскает! А вот Чарли… — Чарли тоже таскает, — возразила ей Лариса, — ты просто каждый раз покупаешься на эти невинные глазки. Минерва холодно вскинула голову. — У него глаза матери. Такие, какие были глаза у Лаванды Браун. До войны. — Не кипятись, — очень тихо попросила Вальбурга. — А вот Марго и Невилл тоже быстро сошлись, — бодро защебетала Августа, — Невилл признался, что едва Марго к Гермионе пришла, чтобы что-то там от Долохова передать, так он её увидел — и сразу влюбился! — То-то она так хвостом перед ним крутила в свой первый визит! — гаркнула Вальбурга, которая любила Невилла особой нежной любовью. — А ты ревнуй! — И не ревную! — А вот и ревнуешь! — А вот и нет! — Как была вредной до невозможности, так и осталась! — Ой, да чтобы вы говорили, Роули и МакГонагалл! — А если старосте Риддлу пожалуюсь? — Уела, уела! — Вот так-то, Блэк! — А ты не учи меня жить, Минни! — Предлагаешь помочь тебе материально? — Ой, все! — Драко с Асторией тоже романтично сошлись, — громко прервала разошедшихся однокурсниц Нарцисса. — Романтично — сил нет! — расхохотался возникший из ниоткуда Еремей, — особо романтично было, когда ваш сын, миссис Малфой, в фонтане купался, а Антонин его вместе с этой Тори болезной вылавливал! — Изыди! — рявкнула Лариса. — Кстати да, насчет Долохова! — встрепенулась Минерва, — я вот всегда знала, что они с Гермионой идеально друг другу подходят! — Неправда! — возмутилась Вальбурга, — это я знала! — Нет, я! — проговорила Лариса. — Ты-то куда лезешь! Гермиона — моя лучшая ученица! — Она жила в моем доме много лет! — Это ты жила в её доме, старая мочалка! — Возмутительное поведение! — Вот-вот! Все женщины тут же заговорили, перебивая и выкрикивая что-то, даже крики детей больше не казались такими громкими, как прежде. — Как думаешь, они долго так могут? — рассеянно поинтересовалась Гермиона. Они стояли в глубине липовой аллеи, и золотистые листья касались их плеч. — Боюсь, они занимаются этим целыми днями, — насмешливо ответил Антонин, властно обнимая жену за талию. Она тихо рассмеялась, словно колокольчики зазвенели. В патефоне ласково журчал последний котильон. Долохов бережно кружил Гермиону в плавных перепадах танца, обнимая за талию и иногда прикасаясь к длинным распущенным локонам, которые блестели, словно облитые солнечным светом. — Нет, а я всегда знала, что Долохов принудил её к замужеству! — Ну не могла же она в здравом уме и твердой памяти выскочить замуж за этого хама! — Обаятельного хама, попрошу заметить! — Вот оно что, Лариса! Ты его защищаешь! — Конечно же нет! — Дамы, дамы! Попрошу факт продажи родины зафиксировать в протоколе! — Ручку мне, ручку! — А вот я считаю… — Иногда такую глупость услышишь, а оказывается — точка зрения! — А имена, имена-то главное — русские, ага! А Гермиона — англичанка! — А как же Клеменс? — Так она сестра её бабки. — Разве? — Да-да! — Говорю же, он её заставил за него выйти! — И я того же мнения! Гермиона снова рассмеялась, откидывая голову на плечо Антонина, и позволяя кружить себя в неспешном танце. Она выглядела такой прекрасной в этот момент. — Неужто я вынудил тебя к близости и замужеству, душенька? — ехидно поинтересовался Долохов. — Естественно, — с потешной серьезностью ответила ему Гермиона. Долохов хрипло рассмеялся, а Гермиона повернула голову в сторону беседки — в золотисто-каштановых волосах Доминик Соколинской мерцало солнце. Она поймала её взгляд, лукаво, весело, а потом приложила к губам тонкую ладошку в кружевной перчатке, прежде чем бесследно растаять в глубине портрета. — Напомни, почему ты назвала нашу дочь Доминик? — улыбнулся Антонин. — Потому что это красивое имя? — усмехнулась в ответ Гермиона. Долохов спрятал усмешку. Гермиона снова рассмеялась, прежде чем прильнуть к губам Долохова невесомым ласковым поцелуем. От него пахло солнцем. Они танцевали под кронами старых пожелтевших лип, босые, усталые, но бесконечно счастливые — и война, так пристально следящая за ними столько времени, вдруг белозубо улыбнулась, прежде чем стянуть с гнилой груди черную шаль и прижать бледные пальцы к серому лицу. Они исчезли с тихим хлопком, когда Долохов властно поцеловал жену снова, привлекая ближе к себе и путаясь пальцами в сладко пахнущих золотисто-каштановых кудрях. Они были счастливы. И все у них было хорошо. — Ах так, старая кошелка, так, да? А давай пойдем и скажем, скажем… а что мы скажем?.. — Что Долохов принудил Гермиону к близости, браку и рождению детей, естественно! — Точно! Скучно не было никому. Старенькая иголка устало соскользнула с тонкой виниловой пластинки, но война, ослепляющая всех вокруг солнцем в волосах, вернула её обратно. В конце концов — война вечна, музыка вечна. Война тихо рассмеялась, поднимая руки к небу. Солнечные зайчики затерялись в ворохе густеющих на глазах кудрей. Седина смывалась с них, словно бальзам, и под белыми слоями мерцало задорное золото волос. Под слепыми незрячими глазами с бельмом бесновались дикие моря. Она шагнула вперед. Помолодевшая, бесконечно юная и невероятно прекрасная, она ослепила золотом распущенных кудрей и плывущими морями-глазами. Лицо её побелело, гнилая кожа стянула ребра, обрастая здоровым розовым блеском. Жуткие шрамы затянулись, словно тугими шелковыми нитками. Война поднесла ладони к лицу, пробежалась узкими белыми пальцами по целой коже, а потом запрокинула голову и счастливо рассмеялась. Она кружилась, вся объятая солнцем, пышущая счастьем и жизнью, босиком она танцевала по ласковой зеленой траве и прикасалась ладошками к стволам старых лип. Она подкинула монетку и весь мир на секунду замер в ожидании. Её звали Доминик. И она тоже заслужила счастье. А если не счастье, так покой. Из старого патефона неторопливо лился последний котильон. конец.