LXIII
Вороной конь по кличке Сорвиголова бесшумно ступал по белому снегу, опустив голову и покачивая мордой. Он устал и мучился от жажды, поэтому время от времени наклонялся и мял губами снег, в надежде получить вожделенную влагу. Скорей бы, скорей бы привал… Сорвиголова долго скакал по снегу через буран, пока, наконец, не унес хозяина от преследователей. Затем изможденные путники долго плутали и мерзли в полях, до тех пор, пока Всадник не наткнулся на указатель, гласящий:«Сонная лощина»
Жаль, километраж стерся, подумалось тогда Всаднику. Он стал прикидывать, сколько еще ехать, и получалось, что меньше суток. - Держись, Анди, держись, родной, - умолял он штабс-ефрейтора. Тот то отключался, то ненадолго приходил в сознание и трогал всадникову шею прохладными пальцами, слабо улыбаясь, как раковый больной. Кавалерист делал все, чтобы поддержать жизнь друга, дать ему возможность дотерпеть до ближайшей деревни. Сначала он подумывал, не зашить ли рану, но потом понял, что, даже найдись у них игла с ниткой, это мало поможет – кровь продолжит изливаться внутрь. Поэтому Всадник надрал от рубашки полосок, рану хорошенько зажал и туго перевязал. Но Анди все еще было плохо: он мог только висеть, обняв кавалерийскую шею и сидя у него на руках, как спасенная дева в сказках. Им приходилось часто делать привалы – Адлеру нужно было разгибаться, давать питье, вдобавок, коню требовался отдых, с двойной ношей он далеко не ускакал бы. Всадник же не отдыхал ни минуты – судьба друга тревожила его. - Ну, же, еще чуть-чуть, - убеждал он рыжего и себя заодно. – Скоро приедем. Но силы Анди таяли с каждой минутой, а спешить было рискованно – он мог снова заблудиться в снегах. Указателей больше не встречалось, и кавалерист шел, доверяя своей интуиции и чутью Сорвиголовы. Он прекрасно знал, что кони идут туда, где чуют пищу и своих собратьев. Наверняка в этой Сонной лощине есть лошади, без них ни одна деревня или город не обходятся. Там им помогут, решил кавалерист. Там им обязательно помогут, он даже заплатит, отдаст, что угодно, хоть себя в рабство продаст – лишь бы Анди спасли. Они остановились на очередной ночлег. Зажигать огонь было опасно – вполне возможно, что разъяренные гессенцы все еще преследовали их, или, что еще хуже – к ним присоединились американцы, тоже алчущие его, всадниковой, крови. Он разрыл львиными лапами снег, нарвал еловых ветвей, уселся на них, а на колени посадил Адлера, спиной оперся на улегшегося коня. Пусть, пусть полчаса хоть отдохнет. Анди судорожно щупал пальцами шею Всадника, тыкался носом в его грудь, шептал что-то в горячке. Ему нужен покой, твердил себе кавалерист, быстрей бы его довезти… Несмотря на этот кошмар, он смог забыться на час. Мерное, пусть и местами прерывистое, хриплое дыхание друга убаюкало его. Проснулся он от того, что рыжий запросил пить. Всадник протер глаза и огляделся. Небо начинало синеть. Еще несколько часов – и рассвет. - Пить, - сипло простонал штабс-ефрейтор, и кавалерист поспешил поднести к его губам снег. – Гэн, лю… - Чего ты? – с тревогой в голосе спросил тысячник. - Гэн, забери, забери… - Анди судорожно пытался залезть рукой в воротник, но конечность не слушалась, изворачивалась, как у эпилептика. - Тебе дышать трудно? – тысячник поспешил расстегнуть ворот и заметил, что на груди у друга на черном кожаном ремешке висит амулет в виде меча с кельтскими рунами. - Трудно, родной, - Анди с болью посмотрел на Всадника. – Но сначала… сначала мне полегчало. Я даже подумал… что все будет хорошо… - Нет, Анди, - тысячник почувствовал, как спазм сжимает горло. – Не смей умирать. Чуть-чуть осталось. Потерпи. - Забери, забери… - рыжий пытался оторвать меч-подвеску, но Всадник не решался ему помочь. Штабс-ефрейтор говорил все слабее и тише, голос его надламывался. – П-позволь я… - он протянул руку, чтобы коснуться лица Всадника, но силы его покинули, и он уронил ладонь себе на грудь. Спеша ему помочь хоть в чем-нибудь, кавалерист взял прохладную руку в свою и прислонил к своей щеке. - Спасибо… Спасибо… Хочу тебя запомнить… - Анди, нет! – Всадник повысил голос. – Мы же… мы почти доехали! Там тебе помогут! Рыжий едва заметно мотнул головой. - Я… я т-те… - Нет, нет, не говори, не трать силы, - Всадник не мог поверить в происходящее. Нет, это не Анди, это не он, а кто-то другой сейчас умирает на его руках, кто-то, кого он не любит и никогда не полюбит так, как рыжую бестию. Рука Адлера нежно переминала его кожу, поглаживала, словно пытаясь впитать его навсегда. - Послушай… - Анди говорил совсем тихо. - Ты не можешь умереть, - кавалерист запротестовал, как ребенок. – Ты… ты обещал! Ты поклялся, что не умрешь раньше меня! Ты обещал, Анди! - Да буду я навеки… гореть в аду, за то… что предал клятву, - тихо, но торжественно сказал штабс-ефрейтор. Повелителю Теней хотелось протестовать дальше – он хотел убеждать Адлера снова и снова, молить потерпеть, но сил не было – слова словно застряли в горле и причиняли ему страдания. - Наклонись, наклонись ко мне, - звал рыжий, и в глазах его стояли слезы. – Наклонись, родной, прошу. Всадник подчиняется, терзаемый волнением и мукой. Анди неловко поцеловал его куда-то в уголок губы, видимо, промахнувшись, и уронил голову. Он еще дышал, но все реже и реже грудь его вздымалась и опускалась. - Гэн, я… - Не говори ничего, береги силы, - прошелестел Всадник, все еще какой-то частью себя веря в безумную идею, что так рыжий выживет. - Я тебя люб… - произнес Анди на последнем вздохе, но не договорил. Последнее слово ему было никогда не суждено произнести. Он замер, застыв с протянутой рукой, которая упала. Из его взгляда ушла жизнь, и только слезы доказывали, что секунду назад это был живой человек, а не кукла. - Нет, Анди, прошу, - взмолился Всадник. – Не покидай меня! Очнись, очнись, пожалуйста, очнись! Он бы отдал все: конечности, душу, жизнь – только чтобы рыжий встал бы сейчас, как ни в чем ни бывало, обнял бы его, шлепнул по спине и заверил, что все хорошо. Он лелеял глупую надежду, что штабс-ефрейтор, как в книжках, после фразы «только не умирай» придет в себя. Стоп… Как в книжках. Как в книжках! Всаднику вспомнилось кое-что, и он на миг отвлекся. Любимую книгу о кавалеристе, которую ему подарили в детстве и с которой он не расставался, ту самую, что он смаковал, чтобы не прочитать быстро и не забыть, читал по кускам, он дочитал совсем недавно, почти что за сутки до страшного предательства. Именно предательство и было судьбой главного героя той истории. Его привязали к столбу, повесив его друзей у него на глазах, а когда он остался один, выпустили в него по нескольку пуль, и он медленно истекал кровью, как распятый Иисус. Но один из палачей сжалился над тем всадником и тайком, ночью, отрубил ему голову, чтобы тот не мучился. А Анди вот… мучился. От осознания произошедшего Всадник завыл, стал твердить «Нет, нет! Ты обещал!», но толку от этого не было никакого. В голове у него все еще стояли последние слова друга, и он, неожиданно для себя самого, заорал на весь лес: - Я ТОЖЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! ПОЧЕМУ Я ТЕБЕ НЕ ГОВОРИЛ ЭТОГО НИКОГДА?! – он притих, а потом повторил шепотом: - Почему я тебе никогда не говорил, как люблю? Он прижал к себе бездыханное тело, обнял, тыкаясь носом в лоб, в сожженную некогда на лице кожу, в рыжие густые волосы. Где же, где же слезы? Всаднику казалось, что у него пересохли глаза – так давно он не плакал, но он был уверен – будет. Когда он был один на один с трагедией, без свидетелей, он, каменный и жестокий, позволял себе плакать. Сам не зная, зачем, он, затаив дыхание, развязал ленточку, стягивающую волосы Адлера, и стал их гладить, перебирать, расчесывать пятерней. - Помнишь, как мы с тобой в первый раз познакомились? Помнишь, да? – шептал он, укладывая друга будто бы поудобнее. Наконец слезы прорвались, а он-то, дурак, боялся, что их не будет. – Прости меня, прости Анди. Прости меня за все. Он опять стиснул в объятиях тело человека, ставшего ему родным. - Ты мог бы погулять на моей свадьбе. Если бы это не причинило тебе боль… Тогда я бы не женился никогда… Ради тебя бы не женился, чтобы брак не разрушил… Прости меня, Анди, прости. Это все из-за меня. Это я виноват, - плакал Всадник, и от его слез темнел синий немецкий мундир. – Это из-за меня все, - голос гессенца надломился. – Из-за меня! – рявкнул он в белую пустоту. – Ты слишком сильно… меня любил… и я… я не стою того, чтобы кто-то из-за меня отдавал свою жизнь… особенно такой… как ты. У Анди бы разорвалось сердце, если бы он увидел, как страдает его друг, но от него осталась лишь неживая, подобная брошенной кукле, оболочка, и ничем облегчить страдания кавалериста он уже не мог. Всадник, подобно больному горячкой, покачивался и лопотал бессвязный порою бред, целовал, как возлюбленный, навеки застывшее лицо. - Почему всегда так? – прошептал Всадник. – Что за проклятье? Почему все умирают, а я до сих пор не умер? Почему? Он плакал еще какое-то время, но уже молча, только скалясь от боли и гладя Анди, кляня себя, но уже мысленно, что слишком мало теплого говорил и делал другу, ибо страх быть неправильно понятыми и осужденными преследовал их всюду. - Анди умер, - сообщил кавалерист Сорвиголове, который поднялся на мощные мохнатые ноги и стал шарить губами по его шее, как делают лошади, когда хотят внимания. - Надо его похоронить, да. Но как я могу оставить его здесь? Я не могу, малыш, не могу. Мне больно. - Анди, прости меня. Ты был хорошим другом, а я - дерьмом собачьим. Я и капли крови, что ты за меня пролил, не стою, - завыл опять Всадник после паузы, поглаживая длинные аккуратные пальцы рыжей бестии. Уже рассвело, наконец, когда бедный тысячник успокоился и уже морально был готов похоронить Анди, расстаться с его телом. Он оставил рыжего на елках, а сам ушел искать место. Место вскоре выискалось – под расщепленным молнией деревом. Всадник вытер опухшие и воспаленные от слез глаза, вынул топор из-за пояса и стал им копать могилу. В его голове была одна мысль: ему надо похоронить своего мертвого. Руки и колени мерзли, несмотря на перчатки и кожаные штаны. Но Всадник продолжал упрямо копать. Ему надо похоронить своего мертвого. Он рыл, стараясь не думать о том, что затупится топор, а точить его негде, и придется бросить оружие. Ему надо похоронить своего мертвого. Наконец могила была разрыта. Глубокая получилась, он постарался на славу. Всадник вернулся за телом рыжего, жалея, что гроба нет, а ткань, в которую он завернул погибшего штабс-ефрейтора, не защитит его от червей и других любителей падали. Ткань была приторочена к седлу Сорвиголовы, свернута в рулон, и ею, помимо своего плаща, кавалерист кутал друга, чтобы он не замерз. Давясь от боли, тысячник в последний раз взял Анди на руки и прикрыл ему глаза. Вот, теперь он как будто спит. Затем он вспомнил еще кое-что, и осторожно развязал ремешок на шее рыжего, забрал подвеску себе. Затем, немного погодя, опустил тело Анди в могилу. - Спи спокойно, друг. – Всадник бросил первую горсть земли в яму. – И… Прости меня за все, Анди, ладно? – он чувствовал, что слезы могут прорваться снова в любой момент. – И в первую очередь за то, что я не утруждал себя говорить тебе почаще, как ценю тебя, как ты мне дорог. Ты был мне братом. Он постоял немного, причитая, и поспешил зарыть холм. Затем долгое время молча стоял, прижав к груди подвеску и ленточку с волос Анди. Он с тоской и сожалением думал о том, что это все, что он может сделать для друга, который заслуживал лучших посмертных почестей: дубовый гроб, обитый бархатом, ангел в изголовье, держащий за руки детей… Но Анди уготована была другая судьба: его, аристократа и сына богатых родителей, завернули в тряпку, что служила одеялом, дабы не спать на земле. И в изголовье у него не красивый памятник, вырезанный из мрамора, а дерево, в которое ударила молния. Несмотря ни на что, оно продолжало жить. Будучи разделенным пополам, дерево все равно пускало новые ветви и побеги, его хвоя зеленела под шапкой снега. - Вот и ты также, мой друг, - сказал кавалерист, поглаживая кору. – И ты также будешь жить у меня в душе, всегда. Я буду любить и помнить тебя. Всадник обошел дерево по кругу, решив выцарапать похоронную надпись ножом. Но что-то длинное и пафосное вырезать не получилось бы, даже у широкого, нетронутого основания сосны, поэтому вместо «Здесь лежит Анди, лучший человек на свете», «Анди – самый верный друг» или чего-то в этом роде, чего так хотелось сказать воину о своем павшем товарище, Всадник вырезал просто «R.I.P. Andie», а внизу две буквы «H» простым вензелем - подпись. - Знаешь, - Всадник повернулся к Сорвиголове. – А ведь он был последним, кто знал кто я такой на самом деле. От начала до конца знал и не отворачивался от меня. Он долго стоял, смотрел на могилу, а потом вдруг примял землю, как кот подушку лапами, и улегся. Никуда он отсюда не уйдет, он так решил. Всадник завернулся в плащ и сжался в комок, закрыв глаза. Сколько он так пролежал, он не знал. Он старался не думать о том, что ему холодно, что скоро захочется есть, пить или в туалет, но он не собирался уходить. Он хотел остаться тут до конца своих дней, как преданный пес на могиле хозяина. Всадника жрало чувство вины за то, что не был с Анди так учтив и ласков, как тот того заслуживал. Он не видел и половины того, что рыжий к нему испытывает, не подозревал, что насколько стал ему дорог и теперь стыдился, что время упущено. Он корил и ругал себя за то, что Анди погиб из-за него. Но теперь-то уж они никогда не расстанутся, он так решил. Всаднику казалось, что прошел год, пока он лежал, прежде, чем Сорвиголова вытянул шею и хрипло, протяжно заржал. - Нет, нет, малыш, тебе не обязательно ждать меня там, - свернувшийся калачиком Всадник открыл глаза, подобно свившеемуся кольцами дракону, возлежавшему на золоте. Конь отряхнулся, стал покусывать чресседельные сумки, и что-то черное из них выпало на землю. Всадник нерешительно поднялся на ноги, отряхнулся от земли, подошел к темному предмету и встал на одно колено рядом с ним. Это был тот самый пиратский флаг, что он получил от названной супруги в подарок. Всадника словно ударили чем-то по голове. Точно! Рена! Ему надо в Германию! Остолоп! - Молодец, малыш! – Вскричал кавалерист и бросился к лошади. – Умница! Он вспрыгнул в седло, и Сорвиголова встал на дыбы. - Прощай, Анди! Вовек не забуду тебя! Спи спокойно, родной! И он помчался галопом прочь. Постепенно рассветало, по мере того, как он приближался к городку. Всадник нашел еще один указатель, но решил поехать в обход, боясь на дороге стать открытой мишенью. Он решил поберечь коня и перешел на рысь. Теперь ему нужно было в город только ради того, чтобы получить карту, и, возможно, заработать немного денег. Но его надеждам не суждено было сбыться. Кавалерист услышал шорох и хруст, но прежде, чем он успел что-то сообразить и среагировать, громыхнул выстрел, и Сорвиголова, захрипев, повалился на снег. Всадник медленно сел, потом с трудом поднялся на колено – от удара лошадиным телом ноги у него опять начали ныть. Он склонился над раненной лошадью, не веря в произошедшее. Неужели и черный жеребец, последнее близкое ему существо сейчас умрет! А он ничем не сможет помочь! Всадник медленно поглаживал рукой в кожаной перчатке шею и грудь лошади, наблюдая, словно зачарованный, как медленно утекает из раны на ее плече кровь. Случайно ли в него выстрелили? Может, местные охотники приняли его за шуршащую в кустах добычу? Рядом все-таки лес… А может (и тут в груди у кавалериста похолодело) это гессенцы? Выследили его и нашли? Он продолжал гладить коня, с безумными глазами глядя куда-то мимо. И опять, опять он не хочет уходить от тела! Беги, беги! – кричала какая-то часть его рассудка. Но он словно не понимал, что ему, скорее всего, грозит беда. Сорвиголова жалобно бурчал что-то, покачивая огромной головой. У Всадника не хватало духу бросить преданного коня и спасаться самому. Он ведь вырастил эту лошадь, воспитал, обучил всему, и Сорвиголова стал с ним единым целым – нельзя было представить Всадника и его верного скакуна отдельно друг от друга. Мучаясь в агонии, жеребец скалил белые зубы. В уголках губ его запеклась кровь. Скорее всего, брызнула из раны, когда у лошади наклонилась голова во время падения. Следующий выстрел отрезвил Всадника. Он резко обернулся и увидел, как по одному выскальзывают из ближайшего леса одетые в синюю форму немцы. Некоторые из солдат даже показались ему знакомыми, поэтому он решил бежать. Ему вовсе не хотелось оказаться убийцей своих сослуживцев, его и так есть за что проклинать. Новый злодейский значок «убийца своих же» или «предатель» в коллекцию ему не нужен. Всадник с трудом поднялся на ноги и тяжело побежал, взрывая кожаными сапогами снег. Он скользнул в следующий лесок, в отчаянии хватаясь за деревья. Надо пересидеть, спрятаться и пересидеть, да! Бешено озираясь и принюхиваясь, он, слыша за собой выстрелы и ругань, осторожно крался по лесу. Гессенцы хрустели снегом следом за ним с обнаженными мечами, оглядываясь и выискивая, как свора собак, что охотится на волка. Кавалерист какое-то время шел спиной, и когда он, забредя на какую-то полянку, резко обернулся, он увидел того, кого никак нельзя было встретить в зимнем лесу. Он меньше удивился бы, будь тут волк, медведь, или, на худой конец, крупная кошка вроде пумы или пещерного льва, но перед ним стояли очаровательные белокурые близняшки. Всадник замер, рассматривая их. Первая держала большую охапку хвороста и крупных веток, и в глазах ее читалась смесь ужаса и надежды. Вторая несла всего одну палочку, но смотрела на Всадника, как на кучу дерьма у нее под носом. «Убей их, убей быстро, пока они не выдали тебя!» - заорало подсознание. Но кавалерист его не услышал, потому что кое-что вспомнил. Он вспомнил, как точно также смотрел в лесу, будучи маленьким пацаненком, на невесть как оказавшегося в дебрях солдата. Смотрел, ожидая смерти. Но его пощадили. Затем воспоминания закружились, стали проноситься у него перед глазами. Он вспомнил, он вспомнил, кем был когда-то! Вспомнил прошлую жизнь, которую, казалось, давно закончил и похоронил! Гэн Каен не умер тогда, а долгие годы прятался, и теперь он вышел наружу! Гэн Каен вернулся! Именно поэтому он не схватился за меч, а лишь сощурился, прижал палец к губам и зашипел: - ТССС! Он хотел еще как-то дать понять, что он девчонкам не враг, и что он заберет их оттуда с собой, если они захотят. Может, удочерить их вместо Рейна? Рена его поймет, он был уверен. Но та девчонка, что была со злыми глазами, взяла и с хрустом переломила единственную ветку, что держала в руках. Нет, нет! Как ты могла! Всадник посмотрел на нее огромными от шока глазами: даже какая-то малявка предала его! И это в благодарность за то, что он сохранил ей жизнь! Гессенцы, услышав треск, бросились вперед. На полянке завязалась битва. Вторая близняшка швырнула свою ношу и удрала. Первая спряталась за деревом и стала смотреть на драку. Увидев предателей, Всадник обнажил оружие, раскрутил, бешено крича. Он готовился дорого продать свою жизнь. С одного удара он рубил головы до тех пор, пока из одиннадцати не осталось двое. Сражаясь, он чувствовал, что руки будто бы не его – он не хотел, не хотел драться! Но выбора у него не было. Сдаваться было еще хуже. Поэтому он продолжал яростно рычать и рубить головы предателям. Брызгала кровь, падали тела. Наконец Всадник сцепился с одним из парней, поднял меч и топор, блокируя удар, и вдруг заглянул в лицо солдата. Им оказался Дик, один из учеников Каена. Кавалерист посмотрел на него со смесью неверия, гнева и боли, как будто б самая быстрая лошадь, что всегда выигрывала в гонке, вдруг оступилась и сломала ногу, и теперь не сможет участвовать в скачках. В это время к Гэну сбоку подошел еще один солдат и вонзил саблю ему в живот. Всадник страшно закричал и согнулся пополам, выронив меч. - Гляди-ка, - хитро захихикал Дик. – Теперь-то ты не такой сильный и храбрый. - Кончай, - второй солдат сплюнул, но его по голосу Каен не узнал. – Давай уже убьем его. - Подожди, надо же насладиться моментом. - Долго будешь ждать, он встанет и даст сдачи. - Да тьфу, он такой слабак, - Дик поднял Всадника за лицо и плюнул ему в глаза. – Что, киска, тебе отрезали хвостик? Гэн зарычал, встряхивая головой, а Дик ударил его ногой в живот, вынуждая снова упасть на четвереньки в снег. Каен тяжело дышал, чувствуя, как бьет из раны горячая кровь и как задувает в нее ледяной ветер. Он неуклюже пытался зажать ее, но кровь упрямо сочилась сквозь пальцы. Гессенцы куражились и ржали. Спутник Дика развеселился и отвесил Всаднику пинка. - Говори последнее слово, - прошипел он Каену на ухо. - Подожди, я еще не получил удовольствия, - Дик гадко заржал, но в его голосе была и некая нотка, которую Гэн все-таки смог распознать. Страх. Дик надеялся победить свой страх глумлением. - Тоже верно. Предатели стали награждать Всадника пинками по ребрам, он плевался кровью и гнулся, но был еще жив, еще сжимал рукой рану. Кто-то из гессенцев (он уже не сообразил, кто), отвесил ему мощный удар наотмашь по лицу, и зрение у Каена от удара помутилось. - Хватит с него или еще? - Нет, не хватит. Ты, змеюга чертова, помнишь, как гонял меня по плацу, а? – Дик взял Всадника за волосы. - Не больше, чем других, - прохрипел тот. – Какие еще претензии? - Шутишь. Ничего-ничего, унесет тебя твоя тропка юмора подальше от этого света. Ты много жизней загубил, дерьма кусок. Но теперь ты заплатишь. - Я делал то, для чего был сюда прислан, - холодно ответил Гэн. – Я был тем, кого во мне хотели видеть. И никем большим. А вы решили убить меня в тот момент, когда я окончательно сорвал свой ярлык, готов отделаться от клейма и искупить грехи, - тысячник рассмеялся, но смех этот был похож на судороги. К тому же ему с задранной насильно головой смеяться было тяжело. - Надо же, обезьянка хочет поговорить! Ну, говори! Что еще скажешь? – Дик отпустил его голову и стал глядеть ему в лицо, наклонившись. - Проси у него последнее слово, и все, - оборвал второй гессенец. - Ну, последнее слово? - Может, еще последнее желание выполните? – опять прохрипел Всадник. - Такие негодяи, как ты, его не заслуживают, - отрезал спутник Дика. - А за предателями возвращаются из ада, - парировал Каен. Силы на один, последний бросок, возвращались к нему. – Может, и я за вами вернусь. - Удачи, - сказал Дик. – Я бы сам вернул тебя из ада для того, чтобы своими руками отправить обратно. - Хватит, кончай уже с ним! - Я убью тебя, дракон, - пообещал Дик и схватился за саблю. Он замахнулся оружием, и Всадник зажмурился, ожидая удара. Но его не последовало, и Гэн открыл глаза. - Не, не могу я так… – тяжело дыша, Дик положил оружие. Каен воспользовался моментом, отполз на пару сантиметров, и тут же его ребра снова встретили сапоги. - Дай-ка я, - фыркнул его приятель и схватил меч Всадника. Он размахнулся и резко опустил оружие на шею Каена. Остро заточенный меч сделал свое дело. Отделенная голова Гэна Каена упала в снег, подобно сорвавшемуся со скалы тяжелому камню. Из тела толчками стала рваться кровь, будто бы из шланга. Оно зашаталось, а потом рухнуло в сугроб и какое-то время еще рефлекторно дергалось. На часах стояло пять утра. Несмотря на зимнее время, рассвело неожиданно рано. Душа покинула тело Всадника в этот час, и больше он не шевелился. Друг Дика поднял его голову и отвратительно заржал: - Отнесем ее в лагерь, пусть все плюют ему в лицо. А тело забросаем снегом, и пойдет. - Нет, - решительно заявил Дик. – Мы не можем так поступить. - С чего это? - Он – погибший человек. Надо его похоронить как следует. - Он не человек, а зверь! - Даже зверь достоин могилы. - Хочешь копать, копай. Дик принялся за работу. Его стараниями яма получалась на редкость глубокая. Копая, он вдруг увидел, как его товарищ, сидя на снегу, взял голову Каена и занес над ней нож, видимо, намереваясь изуродовать лицо. - Не смей! – взвизгнул Дик. - А то что будет? – усмехнулся тот. – Всадник восстанет из могилы и отомстит? - Нехорошо над мертвыми измываться, - неуверенно обронил солдат и неуклюже вылез из ямы, извозившись в земле. Он перевернул тело Гэна и взял его за ноги, пару раз порезавшись о шпоры. – Помоги мне! Его приятель нехотя подошел и взял обезглавленный труп под мышки. Кряхтя, они потащили мертвого Всадника к яме. - Бросаем на счет три, - скомандовал другой гессенец. Дик кивнул. - Раз!.. Два!... – они раскачивали тело. – Три! Убитого Гэна швырнули в яму, как грешника в пасть Амт. Товарищ Дика поднял голову Каена за волосы: - Ну и рожа! – хмыкнул он и неуклюже бросил голову в мо-гилу. Она упала чуть правее высокого воротника, но все равно казалось, что Всадник просто прилег отдохнуть и спит. Потея от тяжелой работы, гессенцы стали забрасывать могилу землей. Дик молчал скорее пристыженно – то он чувствовал вину за то, что предал Каена, то за то, что наоборот, не смог его убить. Иногда в его голову закрадывалась мысль, что нужно было бы и сказать напоследок погибшему что-то приятное, и он точно попрощался бы, если бы не был одним из убийц Всадника. Дик старался закапывать свою совесть как можно глубже, и до поры до времени у него это удавалось. Забежим немного вперед – он стал одним из тех, кто не смог ночью спать от преследовавших его кошмаров. Пожизненным одиночеством, бессонными ночами и страшными видениями Дик потом расплачивался за содеянное. На тридцать седьмом году жизни он не выдержал десятилетних мук совести и перекинул веревку с петлей через балку. Его бездыханное тело нашли соседи в тот день, когда трупная вонь стала нестерпимой, и мимо окон его дома невозможно было пройти, особенно в жаркий день. Его друга ждала другая судьба – смерть оставила его лежать в канаве с перерезанным горлом, когда поздно ночью он возвращался с кучей монет, вырученных за чужое убийство. Грабители забрали все его деньги, а тело оставили валяться, не удосужившись даже забросать листьями. Но пока они просто покинули место, где под безымянным курганом остался лежать задумчивый великан Гэн Каен, и где в изголовье его могилы в землю был вонзен Проклятый меч, Окаянный клинок, меч Отсекатель, лишивший жизни своего хозяина. Они ушли, а некоторое время спустя на поляну явился огромный черный конь. Левый бок у него был прострелен и алел блестящей кровью. Этим же цветом и горели некогда черные глаза. Пустое седло зловеще поблескивало на конской спине, позванивали низко опущенные стремена. Конь встал возле кургана и закричал, роя копытом землю. Он оплакивал своего седока.