Всадник

LXII

      Набросившая свой покров, подобно черному плащу ночь, роковая ночь, пригрела под собой два совещания в двух разных шатрах. В одном созревало воскрешение, в другом – падение. Два разных шатра, как два вражеских лагеря, два настроения. Только в них царила жизнь, несмотря на то, что даже фонари были зажжены лишь в одном. В том, что был поменьше, сидели двое. Там царил минор. Двое уставших мужчин – вот его обитатели. Они говорят вполголоса, и от этого тревожнее. Возле койки стоит табурет, на коем навалены всякие книги и карты. На постели сидит высокий, некогда красивый мужчина. Теперь он кажется изможденным стариком – симпатичное лицо более обезображено печалью, нежели голодом, пытками и шрамами. Тихий ветер колышет края шатра, разбросанную бумагу и одежду, треплет черные с проседью волосы.       - Поговори со мной. Я вижу, ты тревожен, - раздается мягкий баритон рыжего.       - Есть у меня одна мысль. Я долго шел к ней, - хриплый, сорванный голос Всадника отдает безнадежностью. Он на краткий миг поднял совершенно зачумленные застывшие глаза, а потом снова уронил взгляд в пол.       - Что ты надумал? – верный товарищ присел на какой-то ящик напротив измученного воина.       - Я устал, - еле слышно прошелестел Всадник. – Я больше не могу.       Он вдруг вынул из ножен меч и швырнул в пустоту.       - Я устал и больше не хочу быть злодеем. Я не могу… Сил нет жечь людей, рубить головы! – вскричал вдруг он. – Плыть в чужой крови, казнить… Сколько я ждал! – Всадник вскочил на ноги и заметался, раздираемый болью. – Всю жизнь, Анди, ждал, ты представляешь! Горел в аду! И ради чего? Видишь, кем я стал!       - Успокойся, - в голосе Адлера зазвучала боль. Ему хуже всего было видеть, как родное существо мучается, не понимать, отчего и не мочь сделать что-то, чтобы облегчить страдания. Он понимал, что просьба уняться бесполезна, но он не знал, как помочь другу.       - Я двадцать лет был убийцей, врагом был! – голос воина надломился. – Запихивал вглубь все хорошее, что хранил и берег, сражался, и ради чего! Никогда, никогда не отмоюсь…       - Ты слишком долго хранил боль, - Анди положил руку ему на плечо. – Но теперь тебе не нужно. Не прячься больше.       - А как не хранить? Рассказывать каждому о моем позоре? – Всадник снова сел на койку и обхватил голову руками.       - Делать ошибки – не позор. Это людское свойство, - Анди горько ухмыльнулся. – И перед кем ты стыдишься? В моей жизни тоже было много дерьма, даже в детстве. Например, однажды Флориан Шефлер рассказал всему классу, что я целовался с Райнхольдом в уголке…       - Ты целовался с мальчишками? – казалось, кавалерист начисто забыл о своих проблемах.       - Ну, знаешь ли! Когда тебе четырнадцать, у тебя буйство гормонов, а корпус института благородных девиц далеко, так что вылезать каждый день не получится…       - И как оно? – лицо Всадника приобрело скептическое выражение. – Есть разница?       - А ты как думаешь? – Анди выпятил нижнюю губу. – Нет, конечно. Языки-то у всех одинаковые.       Всадник рассмеялся против воли.       - Я тебе про свои грехи рассказать собрался, а ты меня смешить вздумал.       Рыжий недоуменно воззрился на него.       - Расслабься, я не с претензией. Я благодарен тебе, что ты разрядил обстановку.       -…Я тогда не мог показаться на глазах у класса, - продолжал вспоминать Анди. – И мне было обидно – почему о моей личной жизни должны знать все?       - А мне везло – я жил у отчима с любимой девушкой, - неожиданно признался кавалерист.       - Вот! У тебя был выбор! А у меня либо мальчики, либо ничего!       - Ох, бедняжка, - саркастично фыркнул Всадник. Потом ему вдруг взгрустнулось снова, и он тихо сказал: - Уж лучше это, чем любить, терять, переживать это годами, потом находить в себе силы любить снова, и терять заново…       - Расскажи мне, расскажи мне все, - Анди подсел рядом. Кавалерист поглядел на него и медленно, севшим от волнения голосом выдавил:       - Услышь же историю человека, что стал рабом своей должности, совсем как Пилат Понтийский некогда.       Он замолчал немного, а потом уронил в пустоту:       - Я не знаю даже, с чего начать… Ладно, начну с того дня, когда я впервые потерял все.       И Всадник начал свою исповедь.       А тем временем в другом шатре царило совсем другое настроение. Не было там покаяния, горести и боли от прожитых дней. Словно змея, подымающая шею, чтобы укусить, вздымалось там негодование, перерастающее в бунт.       - Всаднику нельзя среди нас оставаться, - разъяренный фельдфебель мерил шатер шагами перед глазами гессенцев, как разъяренный посетителями лев в клетке зоопарка. – Нужно избавиться от него! Но ничего, ничего, - голос его понизился, но приобрел угрожающие змеиные интонации. – Недолго нам осталось терпеть этого монстра! Бедный, бедный Всадник! – Шнайдер фальшиво застенал, нарочито заламывая руки. - Недолго ему осталось!       - Он заболел? – спросил кто-то в группе добровольцев.       - Нет, мы его убьем, - ощетинился Шнайдер. – И Анди тоже.       - Зачем?       - Нельзя, чтобы он предупредил этого урода! – проорал фельдфебель, потеряв терпение. – Нужно разделаться с ними сегодня же! Нужно убить Всадника! Убить!       Шнайдер опять стал ходить взад-вперед, подогревая толпу своей яростью:       - Всадник убьет ваших детей! Он придет за ними ночью! Вспомните, что он натворил с Трентоном! Вспомните тех детей, которых он убил! Вспомните вообще всех, кто пострадал от него!       - Всадник – чудовище, не просто убил Беккера, уничтожил, - припомнил единственный оставшийся в живых из его шайки.       - Да, да, да! – прошелестел фельдфебель. – Мы не будем в безопасности, пока он жив! Никто не может держать этого монстра под контролем! Машина смерти сошла с ума!       - Нужно его остановить!       - После ваших детей он примется за женщин, - шипел Франц Шнайдер. – Он изнасилует ваших жен и будет упиваться собственной жестокостью!       - Он перебьет и весь наш полк, коль не посадить его под замок!       - Да разве ж замок его остановит? – гессенцы принялись спорить между собой, а довольный фельдфебель выжидал паузу, когда можно будет снова сказать гадость.       - Он сбежал из американского плена, и ходят легенды, что он откусил кому-то руку, чтобы удрать!       - Вы вспомните, как он избил Дирка за лошадь! - вклинился Шнайдер. – И это самое безобидное из всех его жестокостей!       - Он опозорил нас на переговорах!       - Он лезет вперед фельдфебеля!       - Упырь!       - Волкодлак!       - Некромант!       - Надо срочно что-то делать! – ощерился Шнайдер. – Нужно избавиться от него, от проклятого анархиста и самодура! Пусть теперь это будет мертвый анархист! Защитим свои души от этого урода! Кто со мной!       Толпа взорвалась приветственными криками.       - Убейте Всадника! Принесите мне его голову, и я осыплю вас такими деньгами, какими вам и не снилось, - прошипел Франц Шнайдер. Он достал несколько мешочков с монетами и побросал в толпу гессенцев. – Это аванс, - небрежно сказал он, а потом снова вскричал: - За убийство Всадника каждый из вас получит втрое больше!       Под очередной взрыв приветственных воплей солдаты вскинули оружие.       - Так вперед, на коней! Мои верные войны, где мне найти еще таких парней!       - Не смейте! – Йорн Лангерберг, молчавший все это время, наконец решил, что пора прекратить проявлять страх и сделать то, что велит совесть, а не должность офицера, правой руки фельдфебеля. – Я вам не позволю! Очнитесь, страх и ненависть застлали вам умы! Всадник на войне делает то, для чего мы его прислали! Он убивает, потому что мы его для этого купили! Да, он бывает жесток, но ведь все мы жестоки, не лучше него! И хороших поступков он совершал немало, он ведь и спасал людей!       Но никто не пожелал его слушать.       - Кажется, кто-то хочет сохранить жизнь чудовищу! Но мы защитим детей и жен, вернемся с головой урода! – заорали гессенцы.       - Ах вы, сволочи! – Йорн бросился на выход, к шатру Всадника.       - Не дайте ему уйти! – фельдфебель выхватил револьвер и выскочил следом.       - ВСАДНИК! – кричал офицер, мчась настолько, насколько ему позволял возраст. – ВСАДНИК, БЕГИ!       Это были его последние слова. Их оборвал выстрел из револьвера фельдфебеля. Офицер закашлялся, упал, сраженный пулей, но пока был жив. Из круглой раны на белый снег толчками билась кровь.       - Уничтожьте этого монстра! – понукал рассерженный Шнайдер.       Монстр сидел, опечаленный, на кровати, и завершал свою повесть.       - Так-то, Анди, и стал я проклятым…       - Уж не такой проклятый как я.       - Ты?.. А что ты?..       - Я на самом деле не такой, как обо мне думают.       - А какой?       Анди помолчал.       - Хотя бы намекни, - попросил кавалерист.       - У меня… есть странности. Я скрывал их от тебя все эти годы. Боялся, что ты не поймешь.       Всадник поразмышлял над его словами и вдруг тихо выдал:       - Феликс был прав. Вот почему ты так реагировал на его дурь.       Адлер кивнул, чувствуя, как терзает его изнутри боль.       - Но ты ведь не сделал ничего плохого, верно? Так что я не считаю тебя каким-то грешником.       Они оба замолчали, терзаемые своими чувствами.       - Вчера во сне я снова был драконом, в третий раз, - заговорил Всадник после этой паузы. - В третий раз не смог спасти сына. И только сейчас до меня дошло – сколько бы я не убивал, не жег, не уничтожал – я не верну Рейнара и…       - Вот что я тебе скажу, Гэн. - Анди положил руку ему на плечо. - Когда я узнал, что меня не вылечили, и даже особенно не пытались, и я буду теперь одноглазым, я точно также, как и ты, пришел в ярость. Я стал метаться по лазарету и разносить все на своем пути. И потом до меня дошло – эй, а все работает! Я же вижу! Я вижу! Одним глазом, но я могу видеть. Понимаешь, в чем смысл? Даже если мы что-то теряем, нужно продолжать…       Всадник не выдержал и кинулся к нему в объятия, изнывая от покаяния и своих терзаний. Ему важно было только то, что рядом есть существо, которое понимает и любит его несмотря на то, что он натворил. И ему не хотелось отрываться от Анди ни на минуту.       - Мне все равно, что ты такой. Меня все устраивает. И знаешь, что? В тебе одном куда больше святости, чем во всех нас, - прошептал он штабс-ефрейтору в ухо, и рыжий ощутил, что слезы сдерживать больше не может. Он беззвучно плакал, неспособный себя контролировать, и чувствовал, как укает, прижавшись к нему, бедный Всадник, не пожелавший отрекаться от друга.       Шум, крики и выстрелы отвлекли его. Рыжий Адлер тоже навострил уши. Переглянувшись, оба немца похватали оружие и выскочили на улицу. Всадник, увидев, как пронзают саблями еще хрипящего Лангерберга, выставил меч и бросился на защиту. Зазвенело оружие, грубые вопли и звуки ударов вскрыли ночную тишину. Всадник до последнего не хотел убивать своих. Однако то, что те зарезали Лангерберга и на полном серьезе атакуют его и Анди, подстегнуло его и заставило драться против его воли и желания. Остановив своих противников, он обернулся к другу и увидел, что тот, видимо, желая увести толпу подальше от Всадника, отбежал подальше и взял на себя больше бойцов, чем рассчитывал. Он начинал сдавать позиции.       - Анди! – вскричал кавалерист и бросился к штабс-ефрейтору. Он бежал, но сапоги его скользили, а больные ноги плохо слушались. Оступившись, он вдруг почувствовал, как серебряная молния боли скользнула по его ногам, ударила – и вот он уже со стоном рухнул в снег. Кавалерист попытался встать, но ноги словно не принадлежали ему. Всадник полз, периодически стараясь подняться, но ноги были ватными, разъезжались и не слушались, а схватиться ему было не за что, поэтому он просто барахтался в снегу и кричал.       Вдруг все происходящее замедлилось. Всадник увидел картину, будто явившуюся из его страшного сна. Анди пропустил удар, и лезвие сабли вонзилось в его живот. Он скорчился и упал на колени. Рука гессенца в синем мундире взвилась, чтобы нанести выпад, который, скорее всего, станет для штабс-ефрейтора последним.       - НЕТ! ТОЛЬКО НЕ АНДИ! НЕТ! – заорал Всадник, срывая голос.       - Вон он! – предатели тут же оставили рыжего в покое и бросились на тысячника. Каен зажмурился, ожидая, что в него, подобно клыкам дракона, вонзятся мечи и сабли, измелют его в клочья. Но этого не произошло. Он услышал глухой удар, нечеловеческий вопль, немецкую брань и открыл глаза. Ширли, слабоумный дурачок, бросился под ноги предателям, чтобы они не трогали его! Он же безоружен! Рыча, кавалерист попытался встать, но у него снова не вышло. Он пробовал еще и еще, до тех пор, пока ноги не обрели способность стоять снова.       Всадник замер, решая, что делать: броситься на помощь Ширли, видя, как его избивают ногами или оставить его и мчаться к Анди, спасая его жизнь вместе со своей.       - Беги! – прохрипел мальчишка, словно читая его мысли.       - Прости меня, - бросил Всадник и тяжело побежал к Анди. Он схватил согнувшегося пополам штабс-ефрейтора, взял на руки, как спасенную из замка дракона принцессу, и помчался к коновязи.       - Вон он! Он убегает! Убейте его! – заорал Шнайдер. – Оставьте мальчишку! Убить Всадника!       Кавалерист припустил изо всех сил. Бежать было трудно – раненный Анди с его весом, больные ноги и снег со льдом осложняли ему дорогу, но Повелитель Теней все равно бежал. За ним разверзался ад – лагерь проснулся, и некоторые присоединились к погоне. Радовало только, что большинство солдат не проснулись, не понимали, что происходит и не спешили бросаться вслед за кавалеристом.       Сорвиголова, увидев, что любимый хозяин в беде и бежит к нему, заржал, стал рваться, стремясь освободиться. Тысячник нащупал у Анди в голенище сапога нож, и его рука стала судорожно искать и пытаться вытащить оружие. Он слегка подбросил Адлера, правой рукой метнул этот нож, молясь, только бы попасть. Оружие перерезало привязь, пускай и не совсем в том месте, в коем хотелось Всаднику.       - Ко мне, малыш! – скомандовал кавалерист, хваля себя за то, что увлекся разговорами с Анди и забыл расседлать лошадь.       Сорвиголова помчался ему навстречу.       - Анди, в седло залезть сможешь? – встревоженно спросил тысячник. – Нужно продержаться всего мгновение, всего одно мгновение, дальше я прыгну в седло и возьму тебя, слышишь?       Адлер слабо кивнул.       Всадник выждал момент и подсадил штабс-ефрейтора, а тот неуклюже вскарабкался в седло, вцепившись в луку и повесив голову. Воин вскочил следом и подогнал коня громким «ХА!», после чего пара испуганных и загнанных солдат покинула лагерь гессенцев, чтобы больше никогда в него не вернуться.