contrast

      Вагон метро в этом время суток почти пустой.       Пепельные волосы, касаясь кончиками, назойливо щекочут переносицу. Усталость разливается под веками, и стоит их прикрыть, как…       — Что ж ты так стонешь-то?       …снова и снова.       Губы растягиваются, обнажая хитрый оскал с ровными жемчужинами зубов со слегка выделяющимися из ровного ряда клыками. Глаза сперва закатываются, а затем медленно закрываются. И, достаточно слегка закусить губу в полной фокусировке, аккуратно лезвием подцепив, как этот задушенный стон забирается под пояс, въедается в кожу снова и снова.       Мешает.       Долгий и мучительный. Так стонут, когда кончают, утопая в оглушительном, долго сдерживаемом оргазме, не в силах подавить рвущееся изнутри наслаждение.       Латекс на руках черный, чтобы кровь не бросалась в глаза. Чтобы максимум эстетики в это грязное дело. Чтобы максимум сосредоточенности на процессе: тонкая полоска кожи податливо отделяется от фасции и, слишком мягкая, тянется за пальцами, тянется с лёгкостью.       — Чертов кретин… — рука в перчатке тянется вверх, так что браслет сползает к предплечью, и тыльной стороной ладони устало по брови мажет, задевает белокурую прядь, упавшую на глаза. Кровавый размашистый росчерк остается на коже чуть выше глаза. — Будешь так стонать — я заткну тебе рот!       Смех с нотками восхищения и новая порция боли под блестящим лезвием. Кровь заполняет идеально ровные дорожки, вычерченные уверенной рукой. Переливается через края и стекает тонкими ветвистыми струйками по ребрам.       Глаза усилием воли открываются — неяркий свет вагона все равно отдает болью в висках.       Браслет на руке — связка из крупных бусин — носит не просто так. Это помогает избавить голову от лишних мыслей, когда едешь в метро. Ли медленно перебирает пальцами бусины, периодически касаясь гладких колец на среднем и безымянном левой руки. Контраст шершавой глины и гладкого металла успокаивает. Браслет — это уже стабильная, отточенная привычка: потянуть за кожаную затяжку, снять с запястья, одна бусина, вторая, третья… Длинные пальцы привычно совершают одни и те же движения каждый раз. Черная ветровка поверх белой футболки с растянутым воротом. Нараспашку. Темные ресницы и золотисто-янтарные глаза. Говорят, самый редкий цвет на планете. Смуглая кожа и пепельные волосы — контрасты.       Вагон метро в этом время суток почти пустой.       Не считая парочки заезженных рутиной пассажиров. Ли, осторожно зыркая глазами, вскользь рассматривает их из-под своей длинной челки. Рыжеволосый парень устало свесил голову, уснув со спортивной сумкой в обнимку. Наушники разрываются отголоском тяжелой музыки — слышно даже отсюда, — а лицо безмятежное, спокойное. Ли хмыкает про себя: ему знакомо это. Не важно, какая жесть звучит в твоих «ушах», если ты с ней един душой. В этом случае — сну не помеха.       Высокий молодой мужчина в деловом костюме с кейсом в руке стоит возле выхода из вагона. Держится за поручень, нервно постукивая указательным пальцем, разминает шею. Типичный офисный планктон, но и у него, наверное, своя история, раз домой в такое время возвращается. А может, не домой вовсе?       Шэ Ли отводит ленивый взгляд от его спины, когда мужчина выходит на своей станции. И бусины перебирает снова. Одна, вторая…       Теперь они с рыжеволосым остались вдвоем. В школьные годы он знал одного рыжего парня. Этот чем-то отдаленно похож на него. Но сейчас у Шаня так жизнь повернулась, что на метро он точно не ездит. У него теперь все так, как у людей со знаком отличия, блестяще: на капоте, на идеально чистой кухне элитного заведения в центре города, на безымянном пальце. Ли знает, он видел. И общего у них стало еще меньше, чем было раньше, практически со знаком «минус». Но, пересекаясь по необъяснимой случайности на улицах или в заведениях, они всегда понимающе и выдержанно кивают друг другу.       Наверное, это называется быть взрослыми. Когда в один момент что-то понимаешь и начинаешь вести себя иначе. Когда не хочется разминать кулаки о чужое лицо, стесывая кольцами на пальцах кожу, а если и хочется, ты просто подбираешь необходимые слова, и оно работает. Работает не в пользу побоев, ссадин и кровавых пятен на одежде.       Скучно.       Но, по правде сказать, он никогда не был сторонником проделывать грязную работу собственноручно. Только если мера становится крайней или того требует самозащита. Но когда-то все меняется, и вещи, которые ты даже не рассматривал, избегал или отрицал в прошлом, становятся очень даже привлекательными в настоящем. Тяжесть складного ножа все так же привычно оттягивает карман хлопковых брюк цвета охры. Исключительно по привычке. Потому что Ли теперь другим пользуется. Скальпель с резной ручкой удобнее, изящнее. Теперь, это его работа — кровь пускать ради искусства.       Наблюдательность Ли — это тоже еще одна его привычка. В общественном транспорте всегда есть лица, за которые его взгляд цепляется с жадностью, впитывает понравившиеся черты, а мозг тут же придумывает возможную историю жизни объекта. В крайне редких случаях, даже знакомится, ненавязчиво плечом задев, и из дальнейшего разговора понимает, что попал в десятку. Тогда его внутреннее существо ликует. Шэ Ли в такие моменты усмехается сам себе.       Думает: надо было на психолога учиться.       А затем пытается представить себя в расслабленной позе в кожаном кресле с планшеткой в руках, «что вы чувствуете по этому поводу?».       Господи, нет.       Это совершенно другое. Самому бы к психологу. Он так устал извиваться змеей под шинами этого жизненного грузовика, что моменты, когда он вот так просто едет в метро в ночное время, кажутся ему остановкой времени.       Правая нога автоматически выбивает ритм доносящейся из наушников рыжеволосого музыки. Нравится. Они сидят в нескольких метрах, друг напротив друга. Янтарные глаза изучают лицо парня, медленно, стараясь запомнить и впитать в себя его заражающее умиротворение. У Шэ Ли возникает азартное желание незаметно сунуть ему свою визитку в карман, но он отгоняет эту мысль. Он оставит ее здесь, в нескольких станциях от конечной. Рыжий внезапно открывает глаза — в лице читается испуг. Он хлопает руками по карманам, нащупывая мобильный. Быстро, хаотично. Перехватывает спортивную сумку и поднимается, закидывая ее на плечо и направляясь к выходу. Задевая провод от наушников, трет свободной рукой красные сонные глаза. В последний момент замечает Ли и осоловело смотрит на него пару секунд, так и не опустив руку от лица. Их взгляды пересекаются, и Ли, не удержавшись, задирает подбородок, широко улыбается и откровенно подмигивает ему в момент, когда парень выходит из вагона. До своей станции едет с этой улыбкой, разглядывая носки кед, бусину в пальцах прокручивает задумчиво.       Он выходит на предпоследней, на ходу заправляя затяжку браслета в рукав. Зависает на светофоре, поежившись от холода, широко зевает. В городе середина осени и глубокая ночь. Наглухо застегивает ветровку, сует руки в карманы и направляется к дому, не спеша шагая по улице. Ветер треплет его длинную челку, щекочет нос запахами давно завершившегося дня. Ли чувствует груз усталости на плечах, мышцы ноют. Огромное желание прийти домой, упасть на кровать, не раздеваясь, и уснуть. А завтра снова, как прежде — американо с парой сигарет, долгий день с черными латексными перчатками, острым лезвием и метро на ужин.       С грохотом кинув ключи на тумбу возле входной двери, стягивает кеды, наступая носками на пятки, и в полной темноте заворачивает на кухню. Берет стеклянный графин с водой, обхватывая длинными пальцами широкое горлышко, и пьет прямо из него.       — Я устал ждать тебя, Ли, — ровный и холодный голос пробегается по спине мурашками.       — Хэ Чэн… мать твою, — поперхнувшись от неожиданности, Шэ Ли шумно ставит графин на стол и судорожно пытается откашляться.