contrast

      Чэн, прислонившись, расслабленно стоит в дверном проеме, когда Ли щелкает выключателем. Даже не жмурится от внезапного света. Черная рубашка сидит упруго, впиваясь в бицепсы скрещенных на груди рук; серые брюки, явно шитые на заказ, повторяют силуэт ног. Все как обычно: стальное спокойствие, вселенское высокомерие. Темная прядь выбилась из общей картины зачесанных назад волос и тычется в глаз — не беспокоит. Все как обычно: этот мудак не меняется.       Ли пытается проглотить ком в горле — не выходит.       Последнее сотрудничество вылилось в кровавое месиво вместо лица, с прилипшей к виску багрово-пепельной челкой, в пробитую арматурой голову, в разломанные ребра, после чего, отлежавшись пару месяцев в их охуенной, мать ее, больнице, Шэ Ли сказал, что подвязывает далеко и надолго. Попрощался с Чэном после этого на добрых два с половиной года. Не самым лучшим образом, конечно. Кажется, он тогда пил прямо из бутылки какое-то огненное пойло и орал на него благим матом — помнит плохо. Квартиру снял, в салон устроился и в последнее время наконец-то смирился со всем, питая надежды, что их двоих больше ничего не свяжет воедино. До этого момента.       Ли не спрашивая ставит перед Чэном кружку с крепким горячим кофе без сахара, потому что знает, что он не откажется. Беспокойство занимает в грудной клетке свою ячейку, и Ли, нервно пожевывая зубами сигарету, трижды пытается подкурить. Зажигалка закончилась, и он шумно ищет в кухонных ящиках спички, перемещая сигарету языком из одного угла рта в другой.       Спасибо Чэну — он молчит. Но наблюдает. Шэ Ли чувствует это на своем затылке, на своей шее и лопатках. Тут браслета бусины перебирай-не перебирай — до задницы, не успокоиться. Он боится признаться себе, что скучал по этому высокомерному ублюдку. Сука, скучал! Но лучше будет, если он засунет признание себе туда же — в задницу. Холодное выражение лица натянуть не проблема, пока ситуация контролируема. И, как по волшебству, спички наконец-то прыгают в руку, янтарные глаза на миг зажигаются настоящим пламенем, и струйка дыма тянется к потолку. Ли выдыхает шумно, со свистом, бросает спичку в умывальник, прикрывая глаза. Столешница с размаху упирается в поясницу.       — Допивай свой кофе, если зашел именно за этим, и вали на хрен. Мне на работу завтра, — кривится Ли.       Чэн, довольно зажмурившись, неспешно делает аккуратный глоток. С этим проблем никогда не было — Ли варит божественный кофе. Руку с кружкой на стол опускает, ногу на ногу закидывает, удобнее на стуле усаживаясь, и явно не собирается торопиться.       Поспать сегодня не удастся.       — Так вот как ты мне рад после всего, что нас связывало? — в голосе едва заметное потепление.       — Нас больше ничего не связывает, Чэн. Я больше не у дел, — Ли крепко затягивается и тянется рукой к окну, приоткрывая и впуская холодный ночной воздух.       Чэн хмыкает и снова прикладывается к кружке.       — Жаль, тебя обратно в детдом уже поздно сдавать.       Ли злобно зыркает из-под челки. Больная тема.       Он всегда будет благодарен Чэну за это. Давным-давно тот вытащил его из кромешной тьмы издевательств, грязи, наркомании и навсегда упущенного счастливого детства.       Ли до конца не знает, как вышло так, что этот головорез рассмотрел в нем потенциал. Что выбор пал именно на него и что вообще пал. Потому что с какой такой радости — тайна вселенной. Зеленый пацан видел в нем своего неправильного героя, наблюдая за тем, как парочка внушительных ребят в черном заталкивают в машину какого-то жалкого жирного мужика, заламывая ему руки. Чэн, прикуривая, стоял в черном шерстяном пальто возле машины, и его взгляд из-подо лба случайно упал на забор через дорогу, за которым стоял Ли со столбиком пепла на давно дотлевшей сигарете и жадно впитывал глазами происходящее сквозь кованные прутья. Глазами с тенью многолетнего изнеможения, из-под ресниц которых контрастом било янтарное солнце.       Связи и деньги — все кричало об этом при одном только взгляде на Чэна. Дорогие часы на запястье, как сейчас выбившаяся прядь из аккуратно уложенных гелем волос, идеально выглаженная белая рубашка с черным галстуком и стрелки на серых брюках. Он тоже контрастировал. Контрастировал своим внешним видом на фоне Ли, контрастировал своим необъяснимым поведением, внушая страх и доверие одновременно. Это длинное пальто из грубой шерсти, насквозь пропахшее холодом и дорогим парфюмом, накинутое на худые плечи Ли, он помнит — стоит глаза закрыть и вдохнуть. В салоне машины тогда тоже пахло: крепкими сигаретами и алкоголем, еще кровью немного и каким-то моющим средством. В зеркале заднего вида хитрым прищуром поприветствовали светлые, почти прозрачные глаза и оценивающе уставились на Шэ Ли — крепкий короткостриженый парень с такими же пепельными волосами за рулем. Ли хорошо помнит, как тот развернулся к нему и, широко улыбаясь, подмигнул. И все резко наладилось, улеглось в грудной клетке.       Чэн дал ему крышу над головой по соседству с Хуа Би, экстернат, первое в его жизни огнестрельное, навыки боевых искусств и какую-то необъяснимую братскую любовь с восхищением, поселившимся в сердце Шэ Ли перед этим человеком. Он и Би стали для него неким подобием семьи, которой у Ли никогда не было. Забавно, но с Би они даже внешне были похожи. Поэтому легенда о двоюродном брате Хуа Би с легкостью прижилась в виде быстро расползающихся сплетен и предположений.       Шэ Ли влился в их тандем, придерживаемый властной рукой Хэ Чэна за поводок со строгим ошейником. Работал в команде редко, но если работал, то с максимальной отдачей. Приманкой по большей части. Красивой приманкой для развязывания языков и дальнейшего выбивания дерьма из задолжавших Хэ Чэну. Он пользовался своей внешностью — заботливо отретушированной и вылизанной Хэ Чэном от тяжелой жизни — на всю катушку.       Его хотели все: и женщины, и мужчины. Он выглядел как чертов экспонат, к которому даже пальцем прикасаться было запрещено. Только смотреть и общаться на высокоинтеллектуальные темы на громких и масштабных или же, наоборот, закрытых и отдаленных мероприятиях. И это всегда работало.       До последнего раза.       На последнем его выходе к нему прикоснулись не только пальцем. Так, что восстанавливаться пришлось исключительно на больничной койке. Стоит ли говорить, что сделал Чэн с его обидчиками?       Тогда, лежа в больнице, с катетером в вене и распухшей головой, без возможности сделать полноценный вдох и нормально видеть, он решил, что с него хватит. Он давно знал, что когда-нибудь все закончится таким образом — а то и похлеще, — пожелай кто-либо добраться до Чэна. Красивая картинка, которая всегда рядом со старшим из братьев Хэ, не могла не разжечь искру любопытства у нажитых лицемерных врагов.       Настало время «выпорхнуть из семьи», и Чэн отпустил его. И… Продержался всего два с половиной чертовых года.       И вот он здесь, сидит на его кухне, всем своим видом выражая: «ты должен мне».       — Пошел ты, Чэн, — вяло отзывается Ли, выбрасывая окурок в умывальник и чувствуя подкатывающую досаду.       Пальцами машинально тянется к браслету, чтобы не выдать себя, и тем самым выдает еще больше. Чэн задумчиво рассматривает пустую кружку, перекатывает круглое донышко по столу, а затем плавно поднимается со стула и подходит вплотную. Руку, к браслету тянущуюся, своей перехватывает и легонько сжимает. В глаза смотрит несколько долгих секунд и, к уху наклонившись, спрашивает хрипло:       — Скучал же, да?