contrast

      От качественно проделанной работы внутри каждый раз уверенно разливается приятное чувство, которое можно описать как нечто сформировавшееся; нечто, что наконец приобрело истинный облик твоих ожиданий. Страх и сомнения со временем сменяются спокойствием и уверенностью. Рука, в черный латекс затянутая, больше не дрожит и движется умело. Скальпель ложится в кисть, будто всегда там был. Погружается легко и искусно вычерчивает кровавые узоры на коже, которые потом в изящные шрамы преображаются. И хочется большего. Хочется постоянно совершенствоваться.       Шэ Ли именно такое чувство испытывает, когда приходит в салон. Не снимая наушников, открытой улыбкой приветствует администратора и коллег. Видит, как они одними губами в ответ произносят: «Привет Ли!», «Как оно, Ли?», и руку ему жмут, по плечу дружественно похлопывают — он своя змейка в этом чешуйчатом логове. К своему залу проходит, ветровку небрежно стаскивает, путаясь в проводах наушников и лямке от рюкзака. Любовно подготавливает свое рабочее пространство: неспешно и тщательно протирает кушетку, затягивает пленкой, загружает инструмент в сухожаровый шкаф, кладет поблизости все необходимые мелочи... Он настраивается.       Ли всегда приезжает к открытию. Лениво потягивается после приготовлений, накидывает ветровку на плечи и, сидя снаружи салона на оконном отливе, пьет кофе из автомата, курит и наблюдает за утренней жизнью. Медитирует.       А после всех ритуалов, карандаш в руках оказывается, и рождаются новые эскизы. Ли кажется, что он в гармонии. Кажется, что он на своем месте. Именно оно ему тогда понравилось больше всего, в отличие от нескольких пробных вариантов, где в подвальных помещениях затхлый запах пыли, крови и резины по переносице бил. Да и люди там были соответствующие. А здесь... Огромное пространство тату-салона наполнено светом, легкой, едва ощутимой атмосферой больницы в белых стенах и высоких потолках и такими же запахами антисептиков, вперемешку с дорогими парфюмами и яркими разукрашенными телами. Все это на грани контраста ассоциативных сопоставлений. Как и сам Ли — выделяется на их фоне относительной «чистотой» тела, белизной своего естества.       Ли часто ловит себя на мысли, что выбрал вид деятельности, который причиняет людям боль, а сам он от этого испытывает глубокое удовольствие. Отличие нездоровых ассоциаций лишь в том, что боль эта осознанная и добровольная, а удовольствие — исключительно эстетическое. Это как постоянно ковырять почти зажившую ранку — больно, но необъяснимо приятно. Элемент саморазрушения. С этим, наверное, все же к психологу нужно. Потому что Ли сейчас о Чэне думает. И о себе, как о почти зажившей ранке, с которой снова только принявшуюся корочку содрали. Но вот проблема: если физическое удовлетворение удалось на славу, то моральное точно не определилось и мечется, какой-то необъяснимой тревогой и болью пульсирует.       В то утро Чэн ушел так же, как и появился. Ответом на вопрос о Би решил не утруждать себя вовсе. Только бровью удивлённо повел. Ли под струями воды стоял и будто выпал из реальности от количества мыслей в голове, от усталости. Ночные ласки стекали с его тела в сток вместе с холодной водой. Закончив с попытками прийти в себя под контрастным душем, он услышал только звук закрывающейся двери и ухмыльнулся сам себе:       «Пошел ты, Хэ Чэн!»       Погода щедро одаривает осенние улицы новой порцией ливня. Совать нос за порог салона нет никакого желания. Ли на своей рабочей кушетке лежит, закинув ногу на ногу, и в альбом с эскизами пустым взглядом смотрит. Карандаш в руке вертит, иногда концом с резинкой своих губ касается, зубами прихватывает задумчиво и после добавляет какие-то недостающие штрихи. День обещает быть особо унылым: единственная запись, которую не отменили — на вечер остается.       Его коллега Ксу — худощавый темноволосый парень, забитый татуировками по самый подбородок — рядом на стуле сидит и, высунув кончик языка, остервенело ведет переписку в Line. Ерзает, иногда на Ли поглядывая, вздыхает, а затем, руку с телефоном опустив, не выдерживает:       — Ли? Случилось что-то?       «Да, мать твою, случилось что-то. Хэ Чэн случился. Но откуда тебе, дружище, об этом знать?» — думает Шэ Ли и, голову повернув, с улыбкой обворожительной отвечает:       — По мне так видно?       Ксу почему-то краской заливается и бормочет себе под нос что-то похожее на «Ты слишком тихий сегодня, а я просто так спросил».       Ли подружился с Ксу почти сразу, как в салон пришел.       — Привет, красотка! Я Дин Ксу.       Он вводил его в курс дела, спрашивал о знаниях и практике в медицине и хирургии, с улыбкой обещал многому научить в области шрамирования. Научил и в довесок половиной своего зала щедро поделился. Скальпелем они работают вдвоем, но не всегда делят рабочее пространство. Только если по графику совпадает. В такие дни после работы они пропускают по стаканчику в баре неподалеку, и Ли думает, что с этим всем его жизнь кажется какой-то ненастоящей. Нет напряжения, нет азарта и чувства опасности. Все спокойно, все слишком положительно. Не так, как было с Чэном и Би. Общение с Ксу изначально давалось очень легко, он почти всегда улыбался и заражал всех и каждого своим обаянием, будто сиял изнутри и удивительным образом вписывался в рабочую атмосферу и повседневность Шэ Ли.       Ли внимательно смотрит на Ксу, пока тот, переключившись, снова ныряет в свою переписку и не замечает на себе пристальных глаз.       Смотрит на Ксу, а думает: «От Хуа Би наверняка не скроется моя с Чэном веселая ночка» — и, улыбнувшись, пальцами челку назад зачесывает, широко раскрытыми глазами в потолок смотрит. Опомнившись, взгляд на друга скашивает снова и упирается прямо в его удивлённые ярко-синие глаза:       — Чего?       — Без челки ты совершенно иначе выглядишь, ты знаешь? — говорит коллега и тушуется. С этим у него явно беда и конкретная потеря контроля.       — А ты запал, что ли? — Шэ Ли отбрасывает альбом в сторону, на бок переворачивается, устраивается поудобнее и, подложив руку под голову, уже откровенно на Ксу смотрит.       — Нет, Ли. И прекращай одними вопросами общаться! — фыркает друг и неопределенно рукой в воздухе выписывает, мол, отвали.       — Как и ты, — смеется Ли. — Мы сегодня как обычно?       — Да, как обычно, если лить перестанет.       Через некоторое время клиенты Ксу вытесняют его безделье, а Ли мается ожидая своей единственной записи и то незначительной: клиент на дополнительный осмотр должен показаться. Мается и никак не может совладать с тем тревожным чувством, поселившимся у него в груди с момента, как Чэн исчез из его квартиры утром. Оправдать подобные колебания внутри грудной клетки его внезапным вторжением в жизнь Шэ Ли спустя время тоже не выходит, это что-то другое… Интуиция снова в деле? За большим окном в студии постепенно становится темно, и дождь наконец-то прекращается.

***

      Ксу очень забавно смеется. Его смех чертовски заразительный, и Ли уже не знает, слушал ли он вообще его историю или нет, но смеется искренне, стоя рядом с другом под ярко-красной неоновой вывеской бара «Red Dog» с изображение бегущей собаки.       — А потом… Потом он говорит: «Чувак, я женат вообще-то», представляешь? ЖЕНАААТ! Придурок! После всего, что было-то… — потухает, пополам сгибаясь в спазме от смеха. Ладонью с зажатой в пальцах сигаретой по колену себя хлопает.       Выпрямившись, слезы небрежно, по-детски, вытирает. Остаточно хихикает и затяжку делает. От пары бокалов коньяка он сияет пуще прежнего, и Ли думает, что — хоть это все и кажется ему ненастоящим — сейчас это лучшие моменты его жизни. В голову закрадывается мысль о том, что, чем громче смех у человека, тем больше боли у него в душе. И сам затягивается, щурясь от дыма и внимательно за Ксу наблюдая. А тот, продолжая во все эмоции рассказывать о своих неудавшихся делах в интимной сфере, таким инфантильным кажется. Таким искренним. У него ямочки на щеках пирсингом зафиксированные и волосы из-под капюшона торчат небрежным пучком.       Они бредут вдвоем в каком-то легком настроении, дурацкими шутками перебрасываясь, сквозь переулки к главной улице. Пиная мусор, под ноги подвернувшийся, и уже насквозь промокшими кедами на лужи наступая. Ксу всегда Ли до метро провожает, а сам в другую сторону идет — живет неподалеку. Вывернув из переулка на обычно оживленную улицу, Ли вдруг останавливает Ксу за плечо непроизвольным жестом и жадно впитывает глазами происходящее неподалеку. Друг вопросительно оборачивается, в его лицо, хаотичным пляшущим светом стробоскопов освещенное, всматривается, и улыбка постепенно гаснет на его губах.       Там, в метрах тридцати, на проезжей части мотоцикл раскуроченный лежит и периметр обломками усеян. А еще чуть дальше - стертый шлем, будто всеми забытый.