contrast

      Бывают такие дни, когда, открыв утром глаза, ты некоторое время не понимаешь, что происходит сейчас, что произошло вчера, и где ты вообще находишься. Мысли постепенно загружаются в голову и сознание проясняется. Не случилось ничего, ты дома, в своей уютной постели, твоя рутина ждет тебя, как только твои ноги коснутся пола, как верный пес, которого нужно накормить и хорошенько выгулять. А бывают и такие, когда, открыв глаза, ты понимаешь — пиздец. Яркий белый свет больничных светильников режет и отдает болью в висках, и желание просыпаться отпадает, желание понимать и обрабатывать загруженные мысли раннее произошедшего прячется глубоко внутри. И, вот так, лежа с прикрытыми веками, ты пытаешься собраться, пытаешься сосредоточиться на боли и понять ее локализацию, понять, почему все так произошло и успеть миллион раз обвинить себя за те несколько минут постепенного пробуждения.       Симпатичная медсестричка приоткрывает окно для проветривания, и Би чувствует, как в палату просачивается свежий осенний воздух с ароматом чего-то сладковатого и пряного. Это она так пахнет? Ему нравится. Его ноздри расширяются, втягивая запах. Она ходит бесшумно и также бесшумно суетится возле больничного столика, проверяет необходимые лекарства, и нежно улыбается, заметив, что Би наконец открыл глаза.       — Доброе утро, мистер Цю. Прошу прощения, не хотела будить вас, — смущается немного, когда взгляд падает на его грудь с татуировкой, переползающей аккурат с правой руки. Приподнимает его заботливо и подушку поудобнее под спину кладет. И он чувствует ее приятный аромат так близко. Значит живой, значит не все так плохо.       У Би фиксация руки к телу, вместе с частью груди и ребрами в гипс затянута, масштабные ссадины на левой стороне и ком в горле размером с яблоко, который появился сразу же после пробуждения и осознания. Медсестричка ему простынь поправляет, проверяет капельницу и, поджав губы в сочувственной улыбке, выходит из палаты. Би слышит голоса у двери и ждет, ждет, ждет… Он ждет, что сейчас в палату зайдет Чэн с поломанной рукой — это максимум — и улыбнется ему, как обычно это бывало в таких ситуациях, своей ироничной улыбкой. Мол, обошлось, все обошлось, Би.       Но голос за дверью — только что покинувшей палату медсестрички, и мужской, на Чэна не похожий вовсе. Стрелка на часах напротив не успевает и минуты отсчитать, когда в палату заходит доктор. И Би думает, что у него дежавю. Только обстоятельства не те, причина, по которой он сейчас здесь, не такая веская, как раньше. Просто глупость, подумаешь — не справился с управлением, авария. Это тебе не пулю из плеча выковыривать или ножевое латать. И Би усмехается своим мыслям, пока вынырнуть из них одно единственное слово не заставляет. И он глазами хлопает часто, будто попало что-то, здоровой рукой трет, зажимает пальцами переносицу у самых бровей, а затем вновь смотрит на доктора, который с серьезным выражением лица на край его кровати присел, сунув планшетку под мышку. Темные, почти черные, глаза за стеклами его очков никогда не врут. Би знает этот взгляд. Такой взгляд бывает, когда плохо все, когда ситуация критическая. Критическая, но не фатальная, так ведь, доктор Цао? Би смотрит прямо в эти уставшие, но холодные глаза и понимает — он не ослышался. Просто ему сейчас хочется обратно в сон погрузиться и проснуться не здесь, а в их клубе за барной накануне, взять Чэна за грудки и причесать наконец ему лицо кулаками. А после лизаться с ним на диване на фоне панорамных окон у него дома и трахаться самозабвенно, до изнеможения, чтобы вышибло. Правда, вышибло уже итак, сполна. И ему, и…       — Чэн в коме, Би.

***

      Запах больничного отделения привычен — он похож на запах рабочего пространства. И свет такой же. И цвета эти блеклые. Вот только больно здесь. Больно не по согласию. Больно не по прихоти. Тишина голову сдавливает, и тиканье часов заставляет рефлекторно моргать при каждом движении стрелки.       Ли просидел в зале ожидания всю ночь, пальцами на подлокотнике нервно выстукивая в такт музыке в наушниках, но совершенно не слушая. Ему просто было необходимо, чтобы в голову ненужные мысли не лезли. Нужно было дышать, полную грудь воздуха набирая, и выдыхать максимально медленно. Дежурная медсестра около четырех часов принесла ему травяной чай и сунула в руки подушку со словами: «Дождись утра».       А утро, вот же оно, уже здесь, но не время еще. И Ли затяжку на запястье дергает, браслет снимает и в подушку под шеей затылком вжимается, глаза прикрывая. Ерзает на сидении, устраиваясь поудобнее, и пальцами бусины шершавые перебирает. Время покорно продолжает тянуться: один час, второй, третий… Кеды промокшие высохли уже давно, и пальцы на ногах согрелись наконец-то. Только тело ознобом все равно бьет, щекочет и волоски на руках приподнимает. И когда на смену дежурной медсестре приходит другая, он выныривает, глазами с вопросом в них застывшим, мечется.       Спустя еще некоторое время он в нужной палате оказывается и стоит у закрывшейся за спиной двери, отдышаться пытается, прислонившись и пепельную голову опустив. Полученную от доктора информацию переварить невозможно, она не усваивается, не лезет в голову и всячески сопротивляется. Как и воздух не желает поступать в его легкие, будто дышать разучился, будто мешает что-то.       У Чэна кома вследствие черепно-мозговой травмы. Чэн в коме.       Ли думает: это что, шутка какая-то?       Думает: Это же Чэн, мать его! Эй там! Вы знаете, кто такой Хэ Чэн?       По телу волной холод проносится, одним всплеском - от шеи к пояснице. Там, напротив, нет привычной, такой родной и похожей улыбки. Там брови светлые к переносице сдвинуты и боль в глазах читается, губы поджаты и ткань больничных штанов в кулаке скомкана. И Шэ Ли решается, руки в карманы прячет и, контакт глаз не разрывая, делает несколько неуверенных шагов, а потом еще несколько, медленно, пока у койки Би не оказывается впритык. Свое помрачневшее утонченное лицо к окну отворачивает, нервно челку отбрасывая, и думает, думает, думает… Пытается слова подобрать. И молчание затягивается.       — Я рад, что ты... почти в порядке, — наконец выдавливает он из себя, обращая свои солнечные глаза на Хуа Би.       У Би все тот же аккуратный ежик пепельных волос, все те же светлые глаза и аристократичное лицо, только сейчас обремененное гримасой отчаяния. У него ключица сломана, левая рука и два ребра, открытых участков его кожи выше пояса мало на фоне специальных повязок и гипса. Виднеются мелкие ссадины на щиколотке из-под свободной больничной штанины, скрывающей там выше под тканью реальные «масштабы разрушений». Судя по всему, он метров сорок полировал собой асфальт, прежде чем наткнулся на преграду. Хуа Би смотрит в ответ смело, будто ждет, что Ли в любую минуту набросится на него. Но Ли только раздраженно цокает языком и уже взгляд отводит, как Би, приоткрыв рот, медленно говорит:       — Я долго еще буду ждать? Ты же видишь, я не могу…       И Шэ Ли, застыв на месте на долю секунды, вдруг приходит в себя. В два шага огибает койку, присаживается рядом и, по-братски приветствуя его за здоровую руку, другой аккуратно обнимает его огромные плечи, лбом в его лоб утыкается и выдыхает наконец-то:       — Придурок! Мне не хватало тебя, «старший брат»! Решил меня снова сиротой заделать?