***
Есть версия, что моя жизнь — стечение не самых лучших обстоятельств. Это «стечение» всегда начиналось и заканчивалось в Форксе. Сколько бы разных судеб не было в это втянуто. Как бы далеко их не забрасывала жизнь. Все линии, тянущиеся из этой точки, если не прерывались, то обязательно возвращались. Однако мое начало было не там. С начала я не знала, почему все так плохо. Почему при загадочных обстоятельствах лишилась матери? Почему мой отец женился повторно на властной суке? И почему он не бросал своих других детей? С начала родилась я вполне себе любимой, как матерью, так и отцом. Возможно, если бы я появилась в другом мире, далеком от бизнеса, все продолжалось бы так же хорошо, как началось. Увы, у моего ненаглядного папочки были совершенно иные планы. Когда моя мама скончалась — на тот момент мне было пять лет, — отец, недолго думая, сдал меня на попечительство маленького, убогого приюта в Бруклине, в самом захудалом квартале (папочка долго искал повод сбросить хотя бы часть ответственности, поскольку испытывал некоторые трудности в жизни, чем и оправдывается по сей день). Это время — эти десять лет — было самым темным и неблагополучным на моем веку. И вместе с тем я бы не променяла эту школу жизни ни на что другое. Возможно, если бы не это пятно в моем прошлом, я бы никогда не оказалась в том месте, куда так долго вела меня судьба. Лучше тернистый путь, ведущий к райским кущам, чем ровная дорога, лежащая в никуда. И я бы прошла свой путь еще раз, все испытания, снова и снова, чтобы в конце, истерзанной, увидеть эти глаза. В них была вся моя жизнь.***
Это впервые случилось в окутанном дымом клубе Нью-Йорка, куда меня пускали, несмотря на мое малолетство, и давали петь. Это заведение было далеко не самым престижным, но в нем мне было не стыдно за свои песни. Там, в потемках на сцене, в своем слишком коротком платье, я чувствовала себя не бесполезной. Было шумно, и я не уверена, что кто-то действительно слушал лирику никому не известной певички, но я пела. Не о самых откровенных вещах, о которых мне только предстояло спеть, но пела. И тогда, среди гудящей толпы я увидела его. Это был только взгляд, как будто бы он имел способность существовать сам по себе. Я встретилась с ним впервые, но, клянусь своими строчками, он показался мне знакомым. Рискну сказать, он показался мне родным. Словно какая-то моя часть, вечно заключенная в этих глазах, наконец, нашла меня. Мне даже показалось, что все, что я пела, я пела ему и о нем. Однако стоило мне сморгнуть, чтобы избавиться от дурмана, помутнившего голову, я потеряла его. Словно его и вовсе не было. Словно от бесконечной тоски я сошла с ума. В те короткие секунды, когда я каждой клеточкой души чувствовала его взгляд, мои тексты вдруг приобрели новый смысл. Теперь же, потеряв его, они не нашли и старого. В конце я сошла со сцены, заиграла такая же бессмысленная песня. Какой-то мерзавец одобрительно приложился большой, липкой ладонью к моей заднице, отпустив сальную шуточку, к чему я, впрочем, уже привыкла. Я лучше буду грязной с головы до ног, но независимой от финансов отца, который неожиданно затесался в мою жизнь снова. — Как же уже хочется свалить. — Когда я вернулась к нашему столику в темном углу, Энн и ее рыжая тень с маниакальной улыбкой все так же пожирали друг друга ртами, с обыкновенной грубостью, не помня о такте в целом. Хотя какой там такт... В подобном-то культурном заведении. — Мне, — поправила я себя, прикончив остатки горячительного в моем стакане. Тем вечером я выпила немного, поскольку все прекрасно помнила. — Расслабься хотя бы разочек, — Энн оттолкнула от себя задыхающегося парня и посмотрела на меня глазами с осыпавшейся тушью. — Хорошо, еще один разочек. Иди и трахни наконец кого-то. Нужен какой-то другой ресурс помимо сцены. В любом случае, это должно быть приятно. Со второго раза — определенно. Я была неплохо осведомлена, как вести себя, как шлюха, оставаясь девственницей. Это не красило меня как личность, но добавляло пункт в списке моих талантов. — Я не хочу, — скупо кинула я, вспоминая тот взгляд. Даже глупые воспоминания о глазах, которые, скорее всего, были плодом моего воображения, не позволяли усидеть мне на месте. — Тебе понравится, уверена, за уши будет не оттянуть! — крикнула мне вслед Энн, но продолжения их обжиманий я уже не видела и не слышала, решив напоследок почтить своим визитом бар. Какая же это прелесть — заходить через черный вход. И тут: — Значит, не собираешься влюбляться? — вопрос был явно адресован мне, но голос словно слился с шумом клуба. Сперва я не поняла слов и даже то, с какой стороны они прозвучали. Я тупо ковырялась трубочкой в своем вишневом коктейле. Как идиотка или умственно отсталая. Или все вместе. Пока в мыслях не всплыли слова моей песни, строчки, которые я придумала на одной из крыш Бруклина. One, I won't fall in love, Two, I won't ever stop, Three, I'm partying all night, Four, I'm gonna make it pop! Невольная улыбка тронула мои губы от понимания, что кто-то все-таки слушал. Я не была уверена, что вопрос по-прежнему был актуален, но это не помешало мне ответить, пусть и никому. — Типа того. Я не позволяла себе оборачиваться, потерянно озираться по сторонам. Подумала, что, кем бы он ни был, он уже ушел, когда слева от меня послышался хмык: — Весьма самоуверенно, — прокомментировал незнакомец, но в словах сквозил сарказм. — Хотя я не стал бы разбрасываться подобными заявлениями. Никогда не знаешь, каким будет следующий поворот судьбы. — Благодарю, вы одарили меня великой мудростью, — с придыханием произнесла я, уже настроившись на язвительную улыбку, но обернулась и... Тяжелый взгляд снова пронзил меня, но лишь на мгновения, так что в этот раз получилось рассмотреть обладателя. Высокий мужчина с волосами пшеничного оттенка, уложенными назад, опирался на барную стойку через один стул от меня и покручивал длинными пальцами стакан с виски. Он, как и все важные гости клуба, был в элегантном костюме-тройке, пиджак был расстегнут, как и две верхние пуговицы рубашки. — Но это всего лишь песня, — пробормотала я, отвернувшись к своему коктейлю. Я медленно выдохнула, стараясь очистить разум. Но образ внезапного поклонника моего творчества пульсировал с кровью по венам, словно я видела его третьим глазом. — Я бы поверил, но не стану, — сбоку раздался смешок, и я не успела остановиться — вновь взглянула в его сторону. Он смотрел на меня в упор, без стеснения, как и все здесь, но не так. Он не рассматривал меня оценивающе, как желанный, но недоступный товар на полке. Он просто наблюдал, но, когда я смотрела в ответ, словно в душу заглядывал. И глаза, казавшиеся до этого холодными, загорались, полыхали только для меня. Это была не похоть, как у остальных, что-то другое... Абсолютно слепой интерес, перерастающий в притяжение. Меня, в свою очередь, тянуло в ответ, но вместе с тем пугало — к нему словно толкало шестое чувство, это было почти физически ощутимо. — О, вот ты где, — голос подруги — как раскат грома, — но удержал от падения в пропасть прямо на краю обрыва. Она сжала мою руку, пробежавшись взглядом по лицу. — Мы уходить собираемся. Ты с нами? Словно пропустив через себя поток энергии, я вздрогнула как от холода. — Ничего не случилось? Ты странно выглядишь... — Если это было очевидно нетрезвому человеку, то боюсь представить, как все выглядело без призмы алкоголя. Получилось только уверенно замотать головой, но этого было более чем достаточно. — Смена еще, — с трудом выдавила я, осушив половину бокала. Энн пожала плечами и ушла под руку с парнем, а на меня давили стены, музыка, голоса — все вокруг было костью в горле, невозможно трудно дышать. Ноги сами понесли к столу, где остались вещи — сумка и вязаная кофта. Схватив их, к черному выходу, через толпу посетителей, через кухню и подсобные помещения на воздух. Боже, только бы вдохнуть полной грудью холодного воздуха, все сразу будет в порядке. Редкие капли дождя приведут в себя — зима в этом году была сырой. Я уже сделала шаг на землю, как кто-то грубо схватил за руку и дернул назад. Покачнувшись, я осталась стоять на крыльце, вдыхая дым знакомых сигарет — мистер Фэйт курил такие. Мои настрадавшиеся от краски волосы и так желтили, а в клубе все было пропитано куревом — добьет их окончательно. — Ратаковски, ты на время смотрела? — С каждым словом худощавый, рослый мужчина, с вечно угрожающим взглядом, все повышал тон. — Не успела смену отработать — и скорей бежать? Напомню, это тебе нужна работа, а я ее любезно предоставляю, хотя рискую нарваться на огромные штрафы! Сжав сигарету пальцами, он выдохнул дым в сторону и наклонился к моему лицу: — Не забывайся, — процедил он сквозь зубы тихо. — Кроме меня, тебе никто не даст такую возможность... Я до скрежета стиснула зубы, глядя в сторону, чтобы не показывать красноречивый взгляд. Мерзавец был прав. И я могла злиться, орать внутри, впиваться ногтями в ладонь до боли, но ни словом, ни жестом не смела выдать эмоций. Кроме него, действительно, никто не хотел давать работу в темную несовершеннолетней. В заведении, куда даже вход до двадцати одного года был запрещен. Где уж там работа. Но мне это действительно было нужно. — Отпусти ее. — Я вздрогнула от стороннего, спокойного голоса, по позвоночнику пробежали мурашки, а мистер Фэйт, не удивленный, медленно повернулся к выходу, делая новую затяжку. — Она работает у меня, — выплюнул хозяин, определенно окинув гостя взглядом с ног до головы и не признав в нем постоянного посетителя. Но, раз он не грубил и даже разжал пальцы на моем плече, его в этом человеке что-то насторожило. — Я могу и охрану позвать, — вдруг сделал выпад в защиту мистер Фэйт, затягиваясь все чаще. Занервничал, значит. — Я тоже. — Спокойный, настойчивый голос мужчины бросал вызов похлеще. Я, наконец, подняла взгляд, любопытство победило. Оказалось, за его спиной уже стояло несколько человек, но из-за темноты я не видела их лиц. Незнакомец выразительно поднял руку, словно готовясь подать им знак, однако лишь поправил воротник рубашки. А мистера Фэйта вся эта игра явно напрягала. — Хотя я уверен, что это лишнее, — мужчина расслабленно улыбнулся, сцепив руки за спиной. — Я не собираюсь срывать ее с рабочего места. Просто сегодня она будет петь только для меня. Из груди будто выбили весь воздух, я тяжело сглотнула, снова встретившись взглядом с ним. Мистер Фэйт, поняв, что не хочет распалять конфликт, изогнул губы и помахал рукой, мол, делайте, что угодно. Чувства были противоречивыми: то ли плакать, то ли радоваться. Мистер Фэйт выкинул окурок и ушел дальше во двор отвечать на важный звонок. И кроме нас двоих тут, оказывается, никого больше не было. Сделать всего несколько шагов стоило немалых усилий, тело слабо слушалось, налившись тяжестью. Мужчина отступил в сторону, чтобы я смогла пройти. И началось все в обратном порядке: подсобка, кухня, толпа и музыка, особо остро действующая сейчас на нервы. Я ускорила шаг, пробиваясь наружу, в другое тихое место. Через основную зону, VIP-зал, морщась в кальянном дыму, к заветному балкону на улице. Мы поднялись по внешней лестнице и оказались на небольшой террасе. Второй этаж не обещал потрясающего вида, но ночной Нью-Йорк в огнях даже отсюда слегка завораживал. — Зачем вы вмешались? — я обернулась, вздохнув и пожав плечами, потому что на самом деле недоумевала. — Вы действительно хотите, чтобы я для вас... спела? Незнакомец улыбнулся уголком губ, фыркнув, и отвел от меня взгляд, осматривая балкон. — Нет, — просто ответил он. — Только хотел, чтобы он тебя отпустил. К моменту, когда я переварила его слова, мужчина уже стоял около ограждения, оперевшись боком на металлическую перекладину. На руке сидели классические часы, не вычурные, но за время работы в клубе я стала видеть разницу между швейцарским качеством и подделкой. Очень часто за скромным дизайном скрывался длинный ценник. — Тогда спасибо, — я кивнула и зачем-то добавила: — Вообще-то я не собиралась уходить, просто подышать. В зале всегда душно. Бившееся дрожью тело, наконец, стало успокаиваться. Видимо, холодный воздух делал свое дело, и вспыхнувшая вдруг страсть улеглась на дно. Теперь можно было смотреть не затуманенным взглядом, прямо в суть. Мы не были знакомы, как можно было ощущать чужие глаза родными? Своим взглядом он словно проникал под кожу, поджигал все внутри... Нет, смотреть в суть. Не сбиваться. Его взгляд скользнул ниже и вдруг покинул меня, мужчина повернул голову к городу, улыбаясь уголком губ. Поправил волосы, немного задержав на затылке пальцы, затем медленно оттянул воротник рубашки. О каком самообладании речь? — Да, с посещаемостью у вас проблем нет. — Я вздрогнула от мурашек, слабо понимая смысловую связь. — Это пятница, — я пожала плечами, когда наконец дошло. Облокотилась на перила в метре и склонила набок голову: — Вы здесь впервые? Боже мой, я и так знала, какой бессмысленный вопрос. — Проездом по бизнесу, — туманно ответил он, снова посмотрев на меня. Я перевела взгляд на соседнее здание, пытаясь сосчитать горящие окна. Вдруг дверь из второго этажа клуба распахнулась, и на балкон высыпала шумная компания обдолбанных мужчин, на каждом висело по паре местных шлюх. Все были в пьянящем дурмане, однако новые косяки уже были на гало и постепенно начинали поджигаться. Самый веселый и разговорчивый уже заприметил меня, простреливая похотливым взглядом с головы до ног, как обычно было, когда я пела. Выдохнув, я уже стала перебирать варианты тактичного ухода из ситуации, а то мало ли — важная шишка. Но мой знакомый вдруг оказался рядом, частично закрывая меня. Контакт. Дыхание перехватывает. — Уйдем? — Да. Я зашла в открытую для меня дверь, совершенно не понимая, куда идти. Казавшийся бесконечным узкий коридор, вызывающе красные стены, освещения почти нет, полутьма. Снизу доносится музыка. Опять слишком много людей, они говорили, целовались, и глазам открывалось все больше с каждым шагом, но табачный дыб не рассеивался, а лишь затягивал нас в свои объятия. Тело плохо слушалось, сбиваясь с траектории. Я попыталась вдохнуть поглубже, сконцентрировавшись, но тут же была чуть не сбита с ног таким же нетрезвым телом. Только я была пьяна совсем не тем. Сзади подхватили крепкие руки, поддерживая за талию, и сложилось ощущение, что земля сейчас совсем уйдет из-под ног. Но оно тут же пропало, когда он убрал ладони со спины, слегка подтолкнув вперед. Мы прошли еще семь дверей, прежде чем это снова стало невозможным из-за людей, стоявших в проходе, и компании, двигающейся на выход. Нас прижало к стене, шею обожгло горячим дыханием, пуская серию импульсов в низ живота. Я чувствовала себя раскаленной, и не было совершенно терпения: я повернулась и тут же была схвачена в объятия, прижата к стене и... Он целовал так же нетерпеливо, словно срываясь, порывисто оглаживая спину горячими ладонями, под кофтой, задевая завязки платья. Не испытывая ничего подобного прежде, я несдержанно простонала в губы, подаваясь навстречу. Сжимала пальцами его плечи, когда губы скользили по моей шее, распаляя сильнее, когда руки прижимали к себе, ближе, теснее. С губ срывался не первый стон, но я даже не думала о посторонних, поскольку они занимались тем же, а я уже почти ловила искры, за веками расплывались красные пятна. Не было контроля и в том, как я бесстыдно двигала бедрами навстречу, молясь, чтобы восхитительная пульсация не прекращалась ни на мгновение... — Пожалуйста... — пробормотала я между поцелуями, сама не понимая, чего конкретно желаю. С трудом подняла словно свинцовые веки, и новая волна не заставила себя ждать, когда в глазах напротив увидела то же невысказанное желание, ту же лихорадку, от которой не можешь найти себе места — хотелось, только чтобы трогали везде, сжимали до красных следов. Если раньше от вида этого мужчины перехватывало дыхание, то сейчас, когда он был так разгорячен, с взъерошенными волосами, одурманенным взглядом и руками, гладящими и сжимающими там, где нужно, то сейчас... Сейчас я не могла надышаться, порывисто втягивая носом воздух — ртом он отдышаться не давал, терзая губы поцелуями. — Боже, я... Сейчас, — рвано пробормотал он, подхватывая меня под бедра и прижимая к себе теснее. Чуть было не задохнувшись от захлестнувших чувств, я вцепилась в широкие плечи, чтобы не упасть. Я резко втянула носом воздух от неожиданности: за мной была не стена, а дверь, которая открылась. Никого не было, и свет не горел. Но было ли важно сейчас? Может быть, это чьи-то апартаменты, а может, их как обычно не закрыли. Господи, какая разница, когда тебя любят?.. Нет, естественно, не в том возвышенно-духовном смысле, сейчас это было чем-то приземленным, действием, на которое хотелось отвечать взаимностью, впервые хотелось. И только это имело значение. Дверь с глухим звуком захлопнулась, по телу пробежали мурашки, инстинктивно все ухнуло вниз, но... Time to give in to the kindness of strangers. Странное, необъяснимое доверие. Мозг пытается опровергнуть, пробиться через возведенную стену возбуждения, и у него ничерта не выходит. Из окон просачивался холодный свет уличных огней, а внутри все горело пламенем, им будто бы искрилась вся кожа, руки хаотичными бессознательными движениями притягивали ближе, касаясь самых воспаленных мест. Происходящее было импульсивно и, возможно, неправильно. Но я хотела. Я никогда так ничего не хотела. И никогда не чувствовала себя так, как рядом с этим невозможно горячим, незнакомым мужчиной, до одурительного страха казавшимся близким. От его горящих желанием взглядов замирало дыхание, прикосновения теплых рук словно оставались глубоко под кожей, а от окутавшего запаха подкашивались колени. Сквозь влажный, горячий поцелуй в пульсирующую на шее вену, слышится слегка хриплый голос: — Тебе хотя бы есть двадцать?.. Сердце пропускает удар. На секунду неприятно сжимается. — А как иначе? Я же здесь работаю, — усмехаюсь с дрожью, которую можно списать на возбуждение. — Никому ведь не нужны проблемы с комиссией по делам несовершеннолетних... Он больше ничего не спросил, поверив, но меня эта небольшая встряска выбила из колеи, и сердце колотилось теперь не только от поцелуев и импульсивно сжимающих движений. Завязки платья стали ослабевать, бретельки под натиском сползали, а все, чего добилась я, упавший к ногам пиджак и еще несколько расстегнутых пуговиц. Я усилием воли подавила скованность, надеясь ничем не выдать неопытности. Хотя паника нарастала, когда мы были все ближе к самому важному, о чем я в деталях знала в теории и не питала ложных наивных надежд — первый раз может оказаться очень болезненным — но почему тогда мне все еще хотелось? Казалось, что бы ни было на кону, я все равно бы пошла на это. Поэтому основным страхом было оплошать и проколоться. Инициатива, взятая в руки, избавит от любых подозрений. Комнаты на этом этаже были общедоступными и, в связи с этим, скудно обставленными, только по необходимости. Небольшая кровать у стены приветливо скрипнула, когда он сел, потянув меня за собой. Часть нервных клеток покинула меня в тот момент, когда я, дрожа всем телом, подалась вперед, расставляя бедра шире. Колени с одной стороны касались холодной простыни, а с другой — ткани брюк, источавшей жар. Опираясь ладонями на плечи, я смотрела из-под ресниц, пыталась запомнить каждый дюйм его прекрасного лица. Невесомо обводила подушечками пальцев чувственные черты... Тонкие губы, с которых срывалось прерывистое дыхание, гладкие щеки, прямой, острый нос и выразительные глаза, в которых плескались какие-то невысказанные слова, что-то непередаваемое, что толкнуло его соединить губы и рывком прижать к себе, пустив всю меня в головокружение. Ватное тело было как под кайфом — словно не здесь, его уносило куда-то в поднебесье. Нижнее белье уже насквозь мокрое, горячим, распухшим губам было немного надо, чтобы достигнуть точки невозврата, а он практически нажал на спусковой крючок, прижав именно это место к твердой выпуклости на брюках. Не в тот момент, но счет буквально пошел на секунды, если не прекратить. А он даже не собирался, обхватив узкую талию руками и ритмично двигая на себя. Я вынужденно разорвала поцелуй, откидывая голову и жадно хватая воздух, потому что все никак не могла надышаться. Бедра жили своей жизнью, я не отдавала отчета, двигая ими навстречу. Контроль над ситуацией (если он был) окончательно терялся, нить, связывающая с реальностью, медленно рвалась. Веки налились тяжестью, и взгляд подернулся дымкой, а потом за мгновения нарастающее напряжение внизу живота достигло пика, и все заполонили галлюциногенные узоры... С губ сорвался вымученный стон, ощущений было так много, они словно переполняли извивающееся тело... Интенсивность чувств была такой сильной, что на секунды нервные окончания будто отключились, затем медленно восстанавливаясь. Первое, что я ощутила, — широкие теплые ладони на голой спине, слегка колющие щеку волосы на груди, к которой я обессиленно прильнула. Сердце в ней билось почти так же бешено, как мое. Я прикрыла глаза, пытаясь отдышаться. Усталость накрыла с головой, практически унося в бессознательное состояние. Пока мысли дрейфовали где-то в другом мире, тело ощутило изменения. Я распахнула глаза, почти в панике пытаясь понять, куда пропадает тепло. Мужчина снимает меня с колен так, что только ноги остаются переплетенными, но ложится набок рядом, опираясь на согнутую в локте руку. Протест насчет перестановки уже созрел и готов был вырваться. Однако тут же забылся неприятный холод простыни, стоило лишь встретиться с ним взглядом — на меня никто никогда так не смотрел. С таким обожанием, желанием меня как меня, а не очередное женское тело. Я завороженно наблюдала его в полутьме, но воспоминания оставались самые яркие. Он скользил возносящим над другими взглядом, о существовании которого я даже не подозревала... Осторожно убрал с лица прядь волос, поглаживая пальцами щеку, наверняка разгоревшуюся румянцем. Провел пальцами от уха к шее и декольте, затем сменяя траекторию, следуя по неизвестному пути. Лишь позже понимаю, что нашел взглядом несколько редких родинок, соединяя их в созвездие. И возвращается к щеке, накрывая ладонью, к которой почему-то хочется прижаться губами. Наружу рвутся какие-то слова, но так и не произносятся, я не могу понять, что чувствую, как это называется. Однако лучше, чем в этот момент, я себя никогда не чувствовала. Как громко сказано. Но что делать, если так оно и было? — Почему ты на меня так смотришь?.. — почти неслышно с губ сорвался вопрос, едва ли осознанно. В уголках глаз собирались морщинки, когда он улыбался. Так, что и мои губы трогала легкая улыбка. Мужчина глубоко вздохнул: — Не могу налюбоваться этой живой красотой, — на выдохе произнес он, и все тело обдало жаром снова. Обычно в своей внешности я всегда была уверена, но никогда бы не подумала, что кто-то мог думать так. — П-почему? — пробормотала я прежде, чем успела передумать. — Потому что так хочу, — тут же нашелся он. — Хочу смотреть только на тебя. Хочу только тебя. По телу прошлись мурашки от сокровенных слов и чувственных поцелуев, оставленных после на припухших губах. Я не знала, что сказать, но ощущала в этом острую потребность. Пошевелила ногой, прислоняясь ближе, чтобы не замерзнуть, и опустила взгляд вниз. — Прости, я, кажется, немного испортила твои брюки, — что-то сказанное с сожалением превратилось в усмешку. Он проследил мой взгляд и остановился на небольшом влажном пятнышке, оставленным мною несколько минут назад. — Я бы так не сказал, — он вновь склонился надо мной, целуя в уголок растянувшихся в улыбке губ. — Думаю, они стали даже лучше... — коленом развел бедра, устраиваясь между и припадая губами к шее, рисуя языком возбуждающие руны. — Возможно, — нервный смешок вырывается из груди, но тут же сменяется тихим стоном, — но лучше все-таки их снять... Застав меня на полуслове, он качнул бедрами навстречу и прижался к моей разгоряченной промежности, жалобно отозвавшейся пульсацией, почти моля о большем. Я медленно прошлась руками по груди, перемещая их на спину, то посасывая нижнюю губу, то сплетаясь языком с его. Инстинкты опережали мозг на несколько шагов, и с пуговицами было покончено — жилет от костюма с рубашкой отпихнуты куда подальше. Теперь был простор для творчества. Пальцы скользили по гладкой, слегка влажной коже, пытаясь запомнить каждую неровность или родинку. Но вернувшееся возбуждение мешало мыслить ясно, все было как во сне. В какой-то момент и брюки покинули нашу компанию, падая куда-то вниз, поверх сброшенной ранее обуви. Мои руки замерли, когда его легли мне на бедра, неспешно продвигаясь вверх. Отодвигая юбку легкого платья и останавливаясь прямо там, где жизненно необходимо. Невольно дергаюсь, на секунду разрывая поцелуй, когда большим пальцем он накрывает пульсирующий клитор и слегка надавливает. Дышать становится все труднее. Чувствую, что он едва сдерживается, но находит силы не торопиться, смакуя каждое движение. Дразнит покрасневшую кожу языком, до мучительной дрожи прижимается бедрами к моим, с плотно сжатых губ срываются глухие стоны, в унисон с моими. Вдруг рывком переворачивается, утягивая меня за собой, вызывая бессмысленный смех и тут же затыкая поцелуем. Перебирает пальцами волосы у корней, отчего по всему телу проносятся мурашки, а потом ими же сминает грудь, отодвигая спавший лиф платья. Боже, как хорошо... Но все равно склоняюсь ниже, к губам, немного промазываю, однако быстро оказываясь у цели. Лежать на груди было мягко, баланс мышц и мягких тканей был идеальным, однако желание снять болезненное напряжение внизу живота было сильнее. Крепкие руки сжали задницу, выражая ту же мысль. Он снова направлял, задав томный, медленный темп и прижимая до тех пор, пока я не начала хныкать, бессвязно умоляя о большем. Доведенная до полуобморока, я временно ничего не осознавала, а прозрела уже когда из одежды на нас ничего не оставалось. Он снова был сверху, нежно целуя плечо и массируя напряженные соски. Неожиданно все дошло до главного, и, осознав, я успела лихо испугаться. Возможно, нужно было что-то предпринять — оттянуть момент или, на худой конец, оттолкнуть. Возможно, так было бы лучше, но что сделано, то сделано. Страх не побудил к действиям — наоборот, сковал все мышцы. Осторожный, но настойчивый толчок — из груди словно весь воздух выбили, ногти впились в широкую спину, вероятно, глубже дозволенного. Было влажно, рваться уже было нечему, но это не отменяло острых ощущений. Паническая боязнь отстраниться мешала что-то сказать, мешала заглянуть в глаза: я вцепилась мертвой хваткой в плечи, бедра плотно сжала вокруг его. Возможно, он что-то почувствовал, я не знаю. Но лихорадочный темп сменился плавными поступательными движениями, и я, наконец, могла заострить внимание на чем-то кроме. Горячее дыхание на плече, щекочущие щеку волосы, крепко прижимающие руки, на спине и внешней стороне бедра... — Мне остановиться? — Тишина нарушается его обеспокоенным голосом и моим прерывистым дыханием. Почему я хотела, чтобы он не останавливался? Почему мысли и чувства не соединялись, все было так нелогично? Вместо страха перед очередной вероятной болью, был страх конца. Все продолжилось, как я хотела, но неприятные тесные ощущения медленно отступали, позволяя зародиться знакомым импульсам где-то в глубине. Это не стало сейчас для меня лихорадкой, однако, когда получалось расслабиться, меня словно подхватывал порыв ветра, а сознание уносилось по спирали. Глаза закрывались в сладкой истоме, и мы действительно сплетались в одно целое, пока с задушенным стоном в мою шею все не завершилось развязкой. Сколько длилось забвение, я не знала. Это было похоже на неглубокий сон после укура, будто мозг отключается на какое-то время, и мысли превращаются в ощущения, скользящие по всему телу. Я перевернулась на бок, дурманящий морок медленно отступал, оставляя эхо непроизнесенных слов. — Ты очень красиво поешь, — грудная клетка под щекой передала вибрацию от глубокого тембра. — Что это? — Пока не знаю, — лишь погодя отвечаю, поскольку не сразу понимаю, что мелодия, пустая, без слов, но такая наполненная чувствами, вырывается тихим напевом. — Я бы слушал твой голос, — бессвязный шепот сорвался с губ. Точный смысл был скрыт, однако туманного набора слов хватило, чтобы сердце забилось чаще, словно пытаясь сорваться со своего места. — Спой еще, пожалуйста... Baby, put on heart-shaped sunglasses, 'Cause we gonna take a ride, I'm not gonna listen to what the past says, I been waitin' up all night... Приглушенный голос в пустой, молчащей комнате волнительно отражался от стен. Дрожал, лился с осторожностью, будто опасаясь темноты. Take another drag, turn me to ashes, Ready for another lie? Says he's gonna teach me just what fast is. Say it's gonna be alright... Горячие руки согревают надежнее одеяла. Прижимают ближе. Вздрагиваю от приятного, неизведанного чувства в груди, когда он приподнимается на локте и смотрит. Сердце сжимает и тянет куда-то вниз от этого взгляда: в полуприкрытых глазах трепещет сияние, и, наверное, это он и есть — улыбающийся взгляд. От него тепло и спокойно на душе. Не страшно всецело доверять. Diet Mountain Dew, baby, New York City, Can we hit it now, low-down and gritty? Do you think we'll be in love forever? Do you think we'll be in love? Я никогда не считала себя мнительной, а годы в приюте научили не питать ложных надежд. Лучше их вообще не иметь. Поэтому я понимала, что все. Это был конец. Любой взгляд или прикосновение хотелось сохранить навсегда под кожей. Все, чего касалась я — в памяти. Все бы отдала, чтобы не разрывать объятия, впитав все исходящее тепло внутривенно. Вдруг все это забудется, растворится в рутине дней?.. Да, боюсь, так и будет. Однако никогда не затмится. Никем другим. Затаившись, слушала размеренное дыхание. Отчаянно хотелось так всю ночь — лежать и слушать, просто слушать, в последний раз. Только глаза слипались, и бросало в сон. Как наяву видела: в окне уже светает, оттуда и шум доносится — один цикл в городе сменяется другим. Медленный, дрожащий выдох. Вместо приятной тяжести теплых рук — одеяло. Протягиваю руку за спину — холодная, смятая постель. В изножье кровати аккуратно лежит одежда и сумка. И все, ничего лишнего или забытого, мольбы, слез, надежд. Пусто. Только было это наяву.