***
Автомобиль прорывался сквозь бушующую стихию. Дальше, дальше... Грудь все чаще вздымалась, руки била мелкая дрожь. Я со всей силы сжимал руль, опасаясь потерять управление на мокрой дороге. Но и остановиться — нельзя. Только ехать дальше, дальше от этого места. По груди вдруг прошел спазм — я нервно засмеялся, не контролируя себя. Разве от воспоминаний убежишь? И на машине не уедешь, как ни вдавливай педаль в пол. Года помогали, оставляли лишь светлую память. И мрак оседал, отступал. Однако малейший триггер — и он уже здесь. Он со мной, сердце мучительно сжимается и тянет. И ничего ты с ним не поделаешь, поэтому неотвратимо настало время вспомнить. Время нерассказанных историй. Нерасказанных не потому, что времени не было или удобного случая. Нет-нет, и того, и другого было предостаточно. Не было только желания. А те, кто знал, давно потеряли интерес и забыли о былых пересудах. — Не знаю, мне это... страшно как-то. — В двенадцать лет я все еще наматывал сопли на кулак, неискушенный и по жизни отсиживающийся в тылу, пока не тронутый настоящими проблемами взрослых. — А птице не страшно, думаешь? Крылья расправить и взлететь? — Отец как всегда не давал слабины, смотрел на меня серьезно и говорил ровно, требовательно. Меня такие метафоричные вопросы всегда сбивали с толку, до аналитического ума долго доходил истинный смысл. — Ну, это же инстинкт у них... — А, у людей, стало быть, нет инстинкта двигаться вперед, напролом, становясь сильнее? — Есть, — помедлив, ответил я, но звучать старался как можно увереннее. — Да, и у птиц, и у птиц, — папа задумчиво почесал подбородок, всматриваясь мне в глаза. — И не страшно им, думаешь? Вот, птенец, предположим. Сам еще ничего не умеет, а инстинкт, как говоришь, толкает вниз, из гнезда. Ему кажется: все, смерть. Крылья не окрепли совсем, куда там лететь. Страшно, а как же иначе. Но он идет и падает, чтобы взлететь. А все вот почему: страшнее, боясь неизвестности, сгинуть в гнезде от голода. Тогда я понял не весь смысл его слов, и отец смотрел с легким сожалением, ведь так хотел, чтобы именно тогда я понял его до конца. — Я, вообще, думал, мы это лето с пацанами проведем. — Шатаясь по городу без дела, — разочарованно покачал головой отец, откинувшись в кресле. Я, переминаясь с ноги на ногу, пытался придумать меньшее из зол. — Я могу на работу устроиться. — Работа, конечно, хорошо, но по-настоящему тебя закалят эти три месяца, только если ты проведешь их в военном кампусе. Сейчас тяжелые времена, Эдвард, пора становиться мужчиной. В тот вечер, на ковре перед отцом, я и не догадывался, как переломится жизнь всего лишь через месяц, как болью закалится характер. Как он и хотел... — Страх — это нормально, не стоит бояться его, — вздохнул папа, смотрел уверенно и твердо. — Джаспер отвезет тебя. Он в этом варился, ты знаешь. Уверен, он тебе все расскажет, поделится опытом. В общем, без напутствия не оставит, — на последних словах отец глубоко задумался, будто решался, рассказать мне о чем-то или нет. — Да, и вот еще... В тот момент я резко обернулся, разговор оборвался с открывшейся дверью в кабинет. — А, дела семейные, — в туманных воспоминаниях мистер Каллен улыбнулся нам. Он не останавливаясь на пороге пересек кабинет и водрузил на рабочий стол отца кипу документов. Они обменялись взглядами, без слов, он даже не дал указаний, что делать с этим дальше — отец и так его понял. Меня не удивляло, ведь я часто становился свидетелем подобных немых сцен. Очевидно, они не всегда передавали информацию взглядами, только при мне хранили молчание, ни словом, ни жестом не выдавая подробности своих дел. — Обсуждаете, судя по лицу Эдварда, предстоящую поездку, — мистер Каллен снова улыбнулся, убрав руки в карманы брюк. Отец закивал, притворно откашлявшись в кулак, чтобы скрыть смех. Меня эта ситуация тогда сильно разозлила, но эмоции всеми силами пришлось сдерживать внутри. Все-таки мистер Каллен был здесь. — Но Эдвард готов. Я уверен в нем, — уже серьезнее заметил отец, глядя на меня в упор. И даже если это было не так — то, о чем он говорил, — я уже не мог поспорить. Отец говорил обо мне с гордостью, поэтому пришлось поверить в себя, в очередной раз намотав сопли на кулак. — Все в тебя верят, Эдвард, — подхватил Карлайл, одобрительно закивав. Смотрел на меня все так же пронзительно, как и сейчас, однако был другим. Возможно, так казалось из-за перемен слагаемых, которая произошла вскоре после того разговора. Раньше я не знал его так близко, как сейчас, и многого не видел, не понимал. Но не исключен вариант, что перемены произошли в нем самом. В тот день мы вместе обсуждали подробности поездки в военный лагерь, неотвратимость которой мне пришлось принять. Было это в конце апреля, а когда май подходил к концу, я как раз готовился к контрольным тестам у себя в комнате, отец открыл дверь и застыл на пороге, весь взмыленный, глядя на меня с ожиданием, будто я его звал. — Собирайся, — жестко сказал он, хотя беспокойные, метающиеся глаза его выдавали. Его появление было таким ярким в памяти, что затмило любые другие мелочи. Например, я не помнил, что тогда играло в снятых наушниках, или к какому экзамену я готовился. Все померкло. — Собираться? Куда? Что-то случилось? — Сердце гулко застучало в груди, только его и свое тяжелое дыхание слышал в тот момент. Так громко, что плохо слышал остальное. Видеть вечно спокойного и рассудительного отца в таком состоянии было сродни сигнальной сирене. — Сейчас, живо. — Что? — я нахмурился, все тело словно сковало, я до боли сжимал ручку пальцами. — Мы должны уйти немедленно, — терпеливо повторил отец, шумно выдохнув. — Быстро доедем до мистера Каллена и покончено. Нужно только поторопиться. Меня со всей силы прошибло осознание: если не убраться из дома в ближайшее время, будет худо. Оглядев комнату, я так и не понял, что нужно брать в экстренной ситуации, и решил ничего не брать. Только куртку накинул и поспешил за отцом, догнав его уже на лестнице. Мы пролетели по ступеням и, вопреки моим ожиданиям, направились к выходу во двор. Тогда в голове зажглась красная мигающая лампа. — А где мама? — За мной иди, — строго отчеканил отец, вставляя ключ в замок. — Она ждет нас уже там? — не унимался я, придумывая причины, чтобы не впускать плохие мысли. — Она уже у мистера Каллена? — В машину, молча, — жестче приказали мне, за шиворот подтолкнув в сторону джипа. Он всегда стоял здесь, видимо, именно для таких ситуаций. Я затаился на задних сидениях, неотрывно наблюдая за отцом через зеркало заднего вида. Он был напряжен, глаза горели, пока он направлял машину к выезду. Казалось, он ожидал пальбы из-за каждого куста или дерева, поэтому активно оборачивался, смотрел во все стороны, а на трассе разогнался так, что обязательно бы кого-нибудь сбил, если бы это был день, а не поздний вечер. Думаю, до нашего бегства я многое не увидел и не услышал. А смог бы уйти так же быстро, сложись бы по-другому? Было страшно, казалось, что кто-то гонится, что вот прямо сейчас и закончатся наши жизни, а дом мистера Каллена был светом в конце туннеля. Словно въехать мы должны были в непреступную крепость, где нам дадут укрытие и защиту. Так было всегда, так было и в тот день, однако непреступные крепости иногда тоже берут штурмом. Поняв, что просчитался, отец резко затормозил, но ненадолго — отступать было поздно. Те минуты я помнил смутно, было так страшно, что тряслись руки и ноги. Меня вытащили из машины и, прикрывая, потащили за руку в дом. В ушах стоял шум автоматной очереди, голоса раздавались глухо. Взгляд метался от лица к лицу, но это не давало никаких объяснений. — Эдвард. — Наконец, различимо услышал я, но звали не меня, а отца. Из дальней двери гаража появился мистер Каллен, он нес в руке какое-то длинное оружие. Вид у него был такой же напряженный, как и у всех, на лице выступали желваки, глаза горели яростью, так мне показалось. Он пробежался взглядом по головам, остановился на мне, затем на папе. — Лиззи?.. — едва слышно спросил он, спокойно, но брови сошлись на переносице. Я проследил его взгляд и остановился на дрогнувшем лице отца, словно постаревшим за считанные секунды. Из него вырвался лишь обреченный выдох, он посмотрел на меня, тогда все и ухнуло вниз. Будто с обрыва в пропасть. Из гнезда с обрезанными крыльями. Кто-то подтолкнул меня подальше от входа, плечо сжала миниатюрная женская рука. Это была Элис, выпускница того года. В школе наше общение ограничивалось приветствием, но, как оказалось, она была готова поддержать в любую трудную для меня минуту. — Пойдем, — ласково позвала она, хотя тогда ее голос был даже тоньше и звонче, чем сейчас. — Здесь небезопасно. — Что? Нет, я должен здесь быть, я останусь с папой! — я выдернул из ее хватки руку, отшатнувшись, словно от чумы. — Эдвард, — одним взглядом мистер Каллен будто прибил меня гвоздями к земле, — ты идешь с Элис. Я обернулся к ним, ожидая встретиться с грозными глазами отца, но увидел лишь его спину, скрывшуюся за дверью на улицу. Куда и направился следом мистер Каллен, раздавая по пути указания остальным. Здесь было много людей, как казалось в стенах гаража, между машинами стояли ящики с чем-то. Все были сосредоточены на своем, постоянно менялись: приходили и уходили. Где-то в углу навзрыд плакал ребенок, женщины пытались его успокоить, прижимая к груди своих детей. А на меня выжидающе смотрела Элис, не скрывая во взгляде сожаления. Но обижаться на это в тот момент казалось так мелочно — мамы больше не было. Элис не успела меня сдержать, я прытко вырвался и рванул туда, в самое пекло, рискуя поплатиться жизнью, и не только своей. Одну гаражную дверь сокрушали пули, но не проходили сквозь, а вторая была на половину поднята, под ней была баррикада из ящиков и узкий проход наружу. Из него-то я почти и вылетел, но был подхвачен под руки людьми мистера Каллена. Меня дернули назад, в укрытие, легкие словно схлопнулись от рывка, однако увидел я достаточно. Там, в пыли, огнях и шуме выстрелов, на руках у мистера Каллена истекал кровью отец. Их двоих обступили плотным полукругом, прикрывая от пуль. Закинув руку отца на плечо, Карлайл довел его до входа, протащил через него за ящики. — Элис, сумку сюда! — рявкнул он, несвойственно в ее отношении, но творился ад на земле, так что она через мгновение безропотно принесла сумку с лекарствами и не отходила, готовая в любой момент помочь. Что происходило в те минуты? Я очень долго задавал себе этот вопрос, силясь вспомнить. Но из-за шока память подвела. Я смотрел в дрожащие глаза отца, но не видел. Ничего не видел. Я отказывался это понимать. И сколько прошло минут, я не знаю, прежде чем мистер Каллен посмотрел на меня, остановившись. Пытаться дальше не было смысла, это я понял. И то, что он сделал все, что было в его силах, тоже. Чтобы спасти друга, он бы костьми лег, в том сомнений не было. Он все не вставал с колен, продолжал сидеть около тела, словно у него пропали силы, хотя в такое никто бы не поверил. Такого и быть не могло, никто не допускал и мысли. А потом была тишина. Все стихло, казалось бы, в мгновение, хотя прошло несколько часов. Тучное небо просветлело, был час рассвета. Я сидел уже в доме, рядом Элис держала меня за руку. Все, кто остался, сидели в стороне, в другой гостиной. Никто не кричал и не плакал, был только шум воды из крана — это мистер Каллен на кухне, закатав рукава, отмывал кровь. Рядом стояли Эммет, Джаспер и еще двое, их имен я не знал. Я думал, так будет вечно, но Карлайл подошел ко мне, хотел что-то сказать, но не решался. Вероятно, рассчитывал, выдержу ли я. А что еще страшнее могло случиться сегодня? Для меня уже ничего. — Вы едете в дом, — догадался я, хотя обычно не был столь проницателен. — Я поеду с вами. Мистер Каллен кивнул, не мог отказать, даже если хотел. Еще издалека дом на окраине, такой родной, показался чужим и заброшенным. Но еще вчера жизнь в нем текла как обычно. Мама готовила пирог с мясом на ужин и писала статьи на ноутбуке в столовой. Папы не было, но он скоро должен был вернуться. Мы бы сели и обсудили что-нибудь за едой. Вернее, родители бы обсудили: я обычно молчал в том возрасте и по возможности слушал. — Будь рядом, — сказал мне мистер Каллен, как только мы вышли из джипа. Эммет пошел вперед. Очевидно, ни тут, ни в городе, в целом, опасности уже не было, иначе бы мы никуда не поехали, но всегда было принято соблюдать осторожность. Мы ждали снаружи, пока парень не вышел с трауром на лице. — Я думаю, ему туда не стоит, — выдавил он, загородив вход. — Я пойду, — настаивал я на своем дрожащим голосом, но пытаясь выглядеть крайне уверенным в себе. Мистер Каллен снова думал дольше обычного и снова не стал мне мешать. Кто-то скажет, что стоило бы меня оставить дома и отстранить от происходящего вообще. Поберечь от последствий. Но мистер Каллен решил иначе, не став утаивать от меня правды. Было тяжело, было невозможно до ломки, однако я был и остаюсь благодарен ему за это право самому решать, как далеко зайти. В доме был погром — раньше я этого и не заметил. Чтобы увидеть больше, нужно было пройти через столовую на кухню, я это чувствовал. — Я не могу, — обессиленно прохрипел я, сжатый тисками страха, будто прикованный к месту, где остановился. Мистер Каллен обошел меня, взял крепко за плечи. — Ты не должен, — в спокойном, уверенном тоне сообщил он. — Это не признак слабости. Я бы тоже не смог, — добавил он, как я предполагаю, специально, чтобы успокоить. Меня била крупная дрожь, и мистер Каллен прижал к себе, крепко обняв. Там, на кухне, как я узнал потом из разговоров, у стены полулежала мама, обескровленная, с раной, по случайности, почти в том же месте, что и у отца.***
Хоронили в тот раз, конечно, не только моих родителей, на кладбище было полно народу. Из того дня я совсем ничего не помню, кроме горечи. Я пытался вынести этот удар судьбы, но и только. Теперь, вспоминая, я не мог не задумываться, что не испытывал страха — мне не было страшно за свою дальнейшую жизнь. Я не боялся попасть в приют или неблагополучную семью, потому что ни на миг не сомневался в мистере Каллене и его планах. Я был уверен, что он меня не отдаст. Однако прошел месяц, все утихло, и настал день, когда моя уверенность пошатнулась. Хотя не по отношению к Карлайлу, а к обстоятельствам. Мне, вывернутому нервами наружу, вдруг показалось, что обстоятельства могут его сломить. Так уж повелось, что внезапные гости, нагрянувшие с утра пораньше, ничего хорошего не сулили. «Ведь, если все хорошо, какого черта заявляться ни свет ни заря?» — рассуждал я, выйдя из комнаты на звуки голосов внизу. Притаившись на лестнице, в самом незаметном месте, я стал прислушиваться и пытаться высмотреть, кто же все-таки приехал. Эти люди, которых терпеливо выслушивал Карлайл, были смутно мне знакомы, но я знал точно, что прибыли они из Чикаго, поскольку лишь там были наши единственные родственники. Это был именно тот вид родственников, которых не видно и не слышно до похорон: они либо гонятся за наследством, отписанном в завещании, либо, на худой конец, за сиротой, которая должна вступить в право собственности. Заслышав их требовательные голоса, я сразу решил, что мистер Каллен вышвырнет их, как только лопнет терпение. Но все развивалось иначе. Вскоре приехал Джаспер, выслушал все то же самое, а потом по распоряжению начальства отправился размещать мою новоявленную родню в Форкс-Холл. Карлайл же прошел мимо меня, словно не заметил, и скрылся в своем кабинете. Весь день я сидел в своей комнате и прислушивался к дверям, ждал, когда же он выйдет, но это случилось только поздно вечером — слишком поздно, чтобы донимать вопросами. А на следующий день он сам пригласил меня в кабинет. — Эдвард, ты смышленый парень, я думаю, ты все видишь, — рассчитывая на понимание, начал мистер Каллен. Он облокотился на стол, нас ничто теперь не разделяло. Я закивал, опуская взгляд. В голове никак не укладывалось, что эти люди могли вот так просто сдвинуть мистера Каллена в сторону. — Пока те фамилии, которыми направо и налево угрожают эти люди, мне не нравятся, — честно признался он, нахмурившись. — Другое дело, если они считают, что мы не копнем глубже и не проверим. — А что если, — я запнулся на полуслове, — они правду говорят? Я поднял взгляд прямо на него, чтобы понять заранее известный, неутешительный ответ, но был встречен лишь уверенностью в уставших глазах и внезапной твердостью намерений, будто мистер Каллен только что для себя решил, что не предаст память друга и пожертвует всем, если потребуется, только бы я остался дома. Через неделю родственников и след простыл. Все обошлось без жертв, разве что долгими переговорами на повышенных тонах. Я, конечно, в них не участвовал, но по возможности подслушивал. В последний день их отпуска в Форксе глава семейства Мейсонов-Редбертов вылетел из кабинета Карлайла весь в пылу, покрывающий матом все, на чем свет стоит. Меня это славно позабавило, но, подумав, что и мистер Каллен в разгневанном состоянии, тут же сник. Думал, найду его таким в кабинете, даже заходить было страшно. А на деле застал его в преспокойном расположении духа: он по-хозяйски развалился в кресле за столом, потягивал из стакана виски и читал какой-то медицинский журнал. Он тогда подошел и сказал мне серьезно: — Если сможешь принять это, можешь считать меня отцом. Но даже если у тебя не получится, я сделаю для тебя все, что бы сделал Эдвард. Эти слова стали для меня неожиданностью, да и Карлайл, наверное, ожидал от меня большего, чем пару кивков, но я их никогда не забывал. Неминуемость ухода родителей было сложно осознать, но он был рядом всегда, когда было нужно. И к концу лета, когда горечь в душе немного осела на дно, я поменял фамилию, обретя поддержку и опору в лице мистера Каллена, которого в последующем я не стеснялся и не считал оскорблением памяти ушедших называть отцом.