Интермедия

      Петляя между бесконечных груд хлама, они проскальзывают в разномастную дверь, прямо под неоновой вывеской. Желтоглазый облегченно выдыхает и уже собирается свалить по своим делам, как вдруг Ник хватает его за ремень. В иной ситуации схватил бы за рукав, но рукавов Желтоглазый не носит — только черные бинты, защищающие руки почти до плеч.       — Пойдём, познакомлю тебя кое с кем.       Ник уверенно идёт к рассыпающемуся кирпичной крошкой Капитолию, и Желтоглазый послушно семенит следом. Ему любопытно, с кем это его собрался знакомить небезызвестный детектив.       — Глядите, какие люди, — фыркает Фаренгейт, завидев знакомую фетровую шляпу, и метким щелчком отфутболивает окурок в урну. — У нас что? Праздник какой-то?       — Ваш мэр на месте? — Валентайн пропускает остроту мимо ушей. Зря. Перебранки здесь почти что вежливость.       — На месте, куда уж ему деться от вездесущей ищейки, — недовольно скалится она.       — Наверху?       — Как всегда.       Ник поспешно поднимается по лестнице, топая так, что сыпятся щепки, а Желтоглазый незаметно кивает Фаренгейт. Та отлипает от стены и придирчиво его разглядывает.       — Чего это ты с жестянкой шляешься? — с подозрением спрашивает она.       — Подобрал, — уклончиво отвечает тот. Из-за платка на лице получается глухо, но он его не снимает. Не сейчас. Позже.       Сверху доносится суфлерский кашель, и он тоже поднимается наверх, туда, куда стягивается весь дым Капитолия. Кумар обволакивает его, встречает как родного. Запах табака, прожжённых досок и, конечно, сладковатый дурман винта. Смешиваясь с ядовитым туманом, он ползёт по рукам, щекочет шею, ластится, словно соскучившийся по хозяину щенок. Единственная форма этой дряни, которую Желтоглазый искренне любит.       — Нужно бы узнать у Дэйзи, где она достаёт эту дурь, — хрипло и безразлично произносит Джон. — Мне чудятся Валентайны! Безобразие.       Мэр Добрососедства качает головой, и его треуголка тоже качается, распарывая волны клубящегося дыма пиратским галеоном.       — Хэнкок, я действительно здесь, — терпеливо объясняет Валентайн. Он отходит на шаг, и указывает на Желтоглазого. Тот коротко кивает, и его горящие, как фары, глаза смеются, скачут и предвкушают. — И я не один. Хочу познакомить тебя с отличным парнем. Он вытащил меня сегодня из скверной передряги. Знакомься, Желтоглазый, это…       — Он знает, — обрывает Джон.       Хмурится, переводит внимательный взгляд с одного на другого. В комнате повисает тишина. Ошивающиеся рядом охранники из своры Фаренгейт смотрят и не дышат. Ждут, когда весь этот концерт для одного зрителя закончится.       — Как это? — Ник оглядывает Желтоглазого, но тот молчит.       Молчит и улыбается, что за платком совсем не видно. Остальные уже научились угадывать его улыбки по жутким светящимся глазам, но Ник этого пока не умеет. Джон её тоже видит и хмыкает. Понимающе скалится, сощуривая черные мутные глаза, и шуршащие под ногами псы повторяют его гримасу. Хэнкок с восхищением смотрит на самокрутку в своих руках:       — Нет, вы только подумайте! Какая вещь! Это ж что в ней такое заныкано, что даже у синта крыша поехала? Вездесущий и всезнающий Валентайн, а совсем не в курсе?       — На меня не действуют наркотические вещества, — флегматично отзывается Ник.       — Разве? А иначе зачем бы тебе представлять мне Желтоглазого, когда тот и так живёт здесь уже пару месяцев? — интересуется Джон и подманивает того к себе. — Иди-ка сюда. Рассказывай, где это ты умудрился подобрать нашего детектива?       — В подземке, — буркает Желтоглазый, послушно приближаясь.       Сквозь ткань его слова звучат неразборчиво. Джон хмурится и ловким, быстрым движением стаскивает с его лица платок.       — Терпеть не могу эту гадость! И слов не разобрать, и лица не видать!       — Так на то и расчёт, — хмыкает Желтоглазый, совсем не стесняясь этого жеста. Платок с него дёргали частенько, но право на это имел только Джон. Остальные слишком боялись лишиться пальцев.       — Так вы знакомы? — Ник не смущён и не удивлен, просто переваривает информацию. Ему не нравится быть не в курсе.       — Да уж сложно не познакомиться, когда прямо над головой топчут, — Джон тащит Желтоглазого на диван и даёт ему свою сигарету.       — Я живу на чердаке, — поясняет тот, затягиваясь.       — Почему не сказал?       — Так ведь и ты не спросил, — пожимает плечами Желтоглазый и улыбается. Лицо у него симпатичное, и Ник не понимает, зачем ему эта бандана.       Он выпускает густой дым из приоткрытых губ, и выглядит это удивительно неприлично. Белесая муть липнет к коже, путается в соломенных длинных волосах и расходится завитками около уха. Ник вдруг понимает, что пялится слишком долго, как и все присутствующие. Даже Джон. Особенно он, ведь ему видно лучше остальных.       — Я пойду наверх, — Желтоглазый устало потирает плечо и, повернувшись к Хэнкоку, едва не сталкивается с ним носом. Если бы у того вообще был нос, конечно. — Ты приходи. Я ведь не только по метро шлялся, да от Доходяги с его парнями бегал. Принес пару вещиц.       Джон заинтригованно присвистывает, и обшаривает его взглядом с ног до головы. Затыкается о прорванную штанину и багряные разводы. Взгляд становится вопросительным.       — Фигня, — отмахивается Желтоглазый и вспархивает с полыхающего красным дивана, ретируясь прочь, не забыв прихватить и рюкзак, на который уже начали облизываться загребущие рты своры.       — Красавчик, да? — спрашивает Джон, задумчиво пялясь ему в след.       — Зачем ему это? — Ник подбирается ближе и садится на край низкого разваливающегося столика.       — Платок? Ясное дело, лицом не светить.       — С такими глазами светить лицом не обязательно. И так узнают.       — Тут ты прав, — Джон серьёзно кивает и шарит руками за диваном. Раздается звяканье стекла, шуршание, и на свет появляется почти полная бутылка скотча.       — Но тряпку эту он не для этого таскает. Ты его видел? У него же все на лице написано. Хитрая морда, знает об этом, вот и прячется. Терпеть этого не могу! Никогда не угадаешь, говорит ли эта шалапендра серьезно или ржёт над тобой втихаря!       — Прям и не понять никак?       — Да нет, вообще можно, конечно, — Джон наливает им обоим, хоть Нику пить без толку. — Глаза выдают. Поживешь с ним с неделю, пообсираешься горящих зенок в потёмках коридора во время трипа и привыкаешь. Начинаешь угадывать, когда фары улыбаются, а когда злющие, как стадо кротокрысов. Тут главное опыт.       — А светятся почему?       — Так кто же его знает. Может, радиация, может, ещё что. Говорит, раньше такими не были, а как проснулся, то всё.       — Проснулся? — Ник постукивает железными пальцами по краю стакана.       — Да. Проснулся, — Джон вдруг мрачнеет. — Но об этом ты сам его спрашивай. Захочет — расскажет. Лучше поведай мне, детектив, с какого такого рожна тебя занесло в этот гадюшник в сто четырнадцатом?       Ник изобразил страдальческий вид и начал говорить.       Через час любопытство Джона отпустило, и они потащились наверх, на чердак. Ник там уже был как-то раз, и не понимал, как в такой дыре вообще можно жить. Но судя по тому, что он увидел, не был он там слишком давно. Темный, заваленный грудами хлама чердак исчез. Сквозь доски лился теплый свет прожектора, разбиваясь на длинные полоски, раскрашивал диваны и матрасы, скакал по пепельницам и полчищам бутылок. Направо вела большая дверь, которой раньше не было. За ней тихо бурчало радио, и местная шваль туда не скреблась. Вместо этого они очень тихо и пугливо разгребали бутылки, стаскивая пустые в коробки.       — Гляди, совсем освоился. Разнёс мне весь чердак, свил тут гнездо, и объявил его своей территорией. Теперь попробуй устроить тут свинарник или пожар. Сожрёт, — с восхищением шепчет Джон, тыкая Валентайна под ребра.       Комната, в которой обитал Желтоглазый, светилась так же, как и его глаза. Многочисленные лампочки рябили, били по сетчатке беспощадным калейдоскопом цветового спектра. Хлам исчез, зато появились шкафы, ящики и верстаки, забитые под завязку. Желтоглазый тащил к себе в гнездо все, что только мог найти. И всё это пестрело, поблескивало и валилось, запутывая в многообразии различных мелочей.       — Сокровищница! Ворюгу, которому посчастливится здесь побывать, хватит инфаркт. Бедняга не доживёт до сбыта всего этого добра! — хмыкнул Джон.       — Руки оторву, — негромко прошипел Желтоглазый.       Он стоял посреди комнаты около стола, заваленного бумагами, и перекладывал голозаписи из рюкзака в потрёпанную коробку.       — Уймись, даже свора сюда сунуться не посмеет, — успокаивает его Хэнкок и заглядывает в рюкзак. Оттуда он с ловкостью рыбака выуживает листок пожелтевшей бумаги с намалеванным на нем сердцем. Ник отмечает, что вместо краски явно использовали кровь. Джон смотрит некоторое время, хмурится и обвиняюще тычет посланием в нос Желтоглазому:       — А это ещё что?       — Подарок, — тот отчего-то смущается.       — От Пикмана? Опять туда шастаешь, зараза! К этому мяснику!       — Ну да, — Желтоглазый закусывает губу. Видимо, в приличном обществе к Пикману ходить не полагалось.       — Он же поехавший на всю голову! Привяжется ещё. Сначала его мерзкие картинки, теперь вот любовные писульки! А завтра он начнет обивать наш порог и притащит дохлого рейдера?! — Джон раздражённо стучит ногой.       — Это он может, да, — бормочет Желтоглазый, и его ладонь тянется к платку, чтобы привычно скрыть лицо. Но Джон его опережает, ловко стаскивая красную тряпку прямо с шеи.       — Эй, отдай!       — Вот уж нет! — тот демонстративно прячет красный платок под шляпу и нахлобучивает поглубже. Разглядывая разозлённое лицо напротив, он ехидно показывает ему средний палец, и демонстративно удаляется на диван. Тут он тоже есть. Такой же красный и вырвиглазный. Вокруг собрание бутылок, но, в отличие от тех, что внизу, полных.       Уместив на нем свое седалище, Джон выбирает что-то из стеклянной армии, срывает зубами пробку и нюхает. Оставшись довольным, пьет и только после этого интересуется:       — Снова голозаписи?       — Да, — нервно огрызается Желтоглазый и косится на Валентайна, который с преувеличенным интересом разглядывает гарпун на стене. Без банданы ему неуютно. Он чувствует себя беззащитным, словно голым, под чужими взглядами.       Джон это знает. И ждёт.       — И снова они будут безумно печальные. Не пойму, зачем ты их собираешь?       — Чтобы голоса на них не пропали, — Желтоглазый подходит к нему и устраивается рядом, угрюмо отнимая бутылку.       Джон не против. Его взгляда уже не боятся, и это он тоже знает.       Поэтому ничуть не удивляет, когда к нему подползают поближе и устраиваются под боком. Желтоглазый устал и это видно, но оставлять его нельзя. Тогда он снова сунет нос в голозаписи и прослушает их до рассвета. А затем впадет в оцепенение на несколько дней. Будет шататься с каменным лицом и отсутствующим взглядом, словно призрак старого мира, пугать в темноте своими фарами свору, и разбивать Джону сердце больным неприкаянным видом.       И тогда опять придется торчать с ним в каком-нибудь мрачном месте и слушать то, что он расскажет. О мире, который уже не вернуть. О людях, которых давно нет в живых. О вещах, которых уже не увидеть. Обо всем, что было реальным какие-то жалкие полгода назад и что уже успело стать сказкой.       Джону этого совсем не хотелось. В такие моменты перед ним сидел вовсе не ехидный Желтоглазый, а живой мертвец. Потерянный и одинокий. Пусть уж лучше сидит и зевает, рассеянно разглядывая его жёсткие пальцы, и спрашивает у Ника какую-то белиберду про гангстеров.       Так они и сидят. Ник прямо на полу, в окружении бутылок и микросхем, милостиво презентованных ему для починки. Желтоглазый с ногами на диване, примостившись под боком. И Джон, с нахлобученной на глаза треуголкой. Быть может, так остальные не заметят, что он дремлет под тихое хихиканье и методичное поскрипывание отвёртки.