Гомосексуалисты в Венгрии

      1961 год.              То было в Линце. В Австрии.              В Линце был дом, в котором жили евреи, - целый дом с евреями! - и я должен был очистить этот дом, посадить всех его жителей в грузовик, который ехал до железнодорожной станции. Там евреи должны были сесть в вагоны товарного поезда и отправиться в ближайший местный лагерь, Маутхаузен.              Мои люди выгнали всех евреев из их квартир и затолкали в грузовик. Работу они выполнили, но меня все равно что-то беспокоило. Я решил сам зайти в дом и проверить, не осталось ли там кого-нибудь, кто схоронился, надеясь, что чистка обойдет его стороной. Итак, я вошел в дом и стал по очереди заходить в каждую квартиру. После того, как дом обработали мои солдаты, все двери были для меня открыты.              Я поднялся на последний, четвертый, этаж того дома. Я подошел к последней двери и нажал на дверную ручку. Дверь не поддалась. Я попытался еще раз, но, очевидно, квартиру заперли изнутри. Тогда я достал из кармана набор замочных отмычек - я всегда брал его с собой, когда выполнял подобные поручения, на всякий случай - и поковырял одной металлической закорючкой в замочной скважине. Наконец, я мог войти в квартиру.              Квартира, по моим меркам, была весьма неплоха: не слишком просторная, - трехкомнатная, но какая-то тесная, все комнатки крохотные - но очень светлая, буквально наполненная солнцем. То было весной, в мае, день выдался чрезвычайно жарким и солнечным. Пот катился с меня градом, я даже расстегнул ворот кителя на несколько пуговиц и снял фуражку.              Я заглянул в каждую комнату, в каждый угол, в каждый шкаф, под кровать в спальной... Осмотрев квартиру, я прикинул, что там жила одинокая молодая девушка. Еврейка. Ни одной фотографии я нигде не увидел, так что о внешности хозяйки квартиры мне оставалось только гадать. Я посмотрел везде и всюду и уже приблизился к двери, решив, что уж об одном помилованном еврее никто не узнает, но вдруг остановился: я не побывал в ванной комнате.              Я развернулся и подошел к двери в ванную. Предсказуемо, что еврейка, на жизнь которой я уже было собрался закрыть глаза, закрылась изнутри в ванной. Но и для защелки у меня нашлась отмычка. Справиться с таким препятствием, как защелка в ванной, было для меня раз плюнуть! Я убрал связку отмычек в карман и отворил дверь.              Как и ожидалось, хозяйка квартиры была там - спряталась за душевой занавеской. Я подошел к задернутой занавеске, взялся за левый край и дернул вправо. Обнаруженная, еврейка тут же попыталась покуситься на мою жизнь. В руке у нее был крупный и смертельно острый осколок зеркала, но я пресек ее попытку убить меня и спастись. Я схватил ее за оба запястья. Колени у нее тут же подкосились, но она не упала, потому что я тянул ее вверх за запястья.              Мы смотрели друг на друга. На ее огромные черные глаза навернулись слезы. Я с силой дернул ее вверх, поставил на ноги и грубо заставил вылезти из ванной и вообще выйти из комнаты. Она билась в моих руках, как пойманная в сети рыбка, и почти не издавала никаких звуков, за исключением всхлипов. Иногда мне в лицо прилетали ее соленые слезы.              Когда мне надоело бороться с нею, я прижал ее к стене и посмотрел в лицо. Я то открывал, то закрывал рот. Я хотел что-то сказать, но не знал, что. Она пускала слезы и тоже ничего не говорила. Я не знал, что мне делать с нею: с одной стороны, я жалел ее и хотел оставить в покое, а с другой стороны, у меня был приказ: выдворить из того дома всех евреев. Я вздохнул и уронил голову.              Вдруг она подняла руку и дотронулась ею до моей влажной от жары шеи. Я поднял голову и заглянул ей в глаза, которые больше не источали слезы. Тогда я понял, что нужно делать.              За годы жизни и службы я повидал немало красивых евреев, немало очень красивых евреев, и несколько невообразимо красивых евреев, но та еврейка была непревзойденно красива. К тому же, она была девственницей - это я понял с первого взгляда, едва она стала раздеваться передо мною. Так стыдливо и нехотя раздеваются только невинные девушки, которые еще ни разу не показывались обнаженными перед мужчиной. Я рассмотрел ее. Ее кожа была белой и чистой, а тело стройным и даже худощавым. Многие евреи тогда недоедали из-за того, что потеряли работу, и денег на хлеб у них не было.              Она прикрывала грудь и пах ладонями и старалась не смотреть на меня. Я подошел к ней и мягко взял за плечи (тут ее кожа покрылась мурашками), надавил, и она села на кровать. Мы легли на спину, плечом к плечу. Смотря в потолок, я сказал только одно слово: "Нет". Затем я тут же встал и прошел до двери. Взявшись за дверную ручку, я обернулся. Она разочарованно смотрела мне вслед. Я напутственно произнес: "Живи". И вышел за дверь.              Снаружи я сказал моим людям, что все чисто, сел в грузовик рядом с водителем, остальные - охранять собранных евреев, и мы поехали на железнодорожную станцию, чтобы уже оттуда послать евреев в Маутхаузен.       07. 02. 19