Кулаки, дипломатия и драконы

Даже заплатив за комнату и устроившись в ней на вполне законных основаниях, Релнир не был спокоен. Переживания Лидии взыграли с новой силой, когда он представил, как недовольный его поведением корчмарь зашлёт в комнату наёмников… а если кто придёт и спросит, не останавливался ли в таверне крупный нордоэльф, скорее фалмер, он и не подумает его прикрыть. И это ещё не факт, что разъярённые крестьяне не придут к нему во сне и не проткнут вилами — и поминай как звали. Он едва не заснул в доспехах, но, так и не устроившись как следует, всё-таки их снял и свалил в кучу у самой двери — так что, если кто-нибудь вздумал бы её открыть, он бы обязательно проснулся. В «Мороженом фрукте» его завтраком кормить не стали, заявив, что отсутствие оного — плата за постой, учинённый погром, уборку помещения и ритуал погребения невинно убиенного. Как будто пяти кусков, подумал Релнир, мало, чтобы рассчитаться за жизнь этого грубияна, но монеты отсчитывал ответственно, и всё время глупо извинялся, чувствуя себя героем какой-то комичной сценки на ярмарочной площади. Грубиян-то оказался весьма известным деревенским фермером, регулярно поставлявшим куриное мясо в Маркарт и Солитьюд и даже выигравшим какие-то трофеи на фермерских конкурсах — шишка, одним словом, из-за которой Релниру досталась дешёвая, едва ли не дохлая лошадь, и опустевшие карманы. Шишка набила ему шишек, невесело думал он, взбираясь на кобылу. Он удивился, как её слабенький позвоночник выдержал вес его тела в доспехах, да и поскакала она на удивление весьма резво — правда, недостаточно для ездока с жизненно важным сообщением. С тяжёлым сердцем Релнир понял, что ехать нужно без остановок — украдёт слишком много времени. Значит, придётся голодать — или есть на ходу… Кобыле было до фонаря, что там у него за сообщение: она то и дело выдыхалась и даже не пыталась этого скрыть. Для привала она выбирала самые неподходящие моменты — как правило, на пустой дороге, вдоль которой ни звери не бегали, ни деревья толком ни росли, только кустарники с оборванными ветками, на которых и ягод было не найти. Релнир догадывался, что найти пищу можно где-то на холмах, неотрывно его преследовавших, но оставлять лошадь не хотел. Она могла удрать, кто угодно мог её увести… кроме этого, Релнир не мог избавиться от навязчивого ощущения, будто кто-то за ним наблюдает. Его глаза то и дело обращались к небу — никак Алдуин кого-то заслал, но в небе было пусто. Ни один хищник, ни один зверь не выслеживал его из-за куста. Релнир то и дело оглядывался назад, но так ничего и не увидел, а теперь предпочёл бы поголодать, нежели оставить свою кобылу без присмотра. Всяко лучше ехать верхом на слабенькой твари, нежели топать пешком. Тварь, впрочем, не дотянула даже до переправы через Зелёный Ручей. Был уже полдень, а у Релнира так и не было ни крошки во рту. У ручья он надеялся наловить рыбы; сначала в душе его теплилась надежда её пожарить или, может, сварить уху, но он не взял с собой ни котелка, ни вертела — ничего, что можно было бы использовать для готовки; чего уж там, даже огонь сотворить — у него и то не вышло. Он знал, что кучу времени потратит на разведение костра, но даже это не принесёт толку, поэтому, голыми руками поймав пару рыбин (и проклянув всех известных и неизвестных речных Богов), Релнир бросил их в седельные сумки, а сам только пожевал лавандовых листков; знал, что горько и совершенно непитательно, но необходимо, чтобы совсем не сдохнуть с голода. Запачкал губы, поплевался фиолетовым соком, отвёл душу, отматерившись на кобылу, беспечно жевавшую яблоко. Снова двинувшись в путь, прибавил к списку проклятых себя и своего отца; последнего за то, что зелья варить научил, а еду готовить — хрена с два, всегда надеялся на мать. Один его бывший знакомый, разбойник, заявил, что всё дело в его женатости — мужчины любят проводить с сыновьями всё свободное время, оставляя всю заботу о себе родимом на жену, разве что только задницы им не доверяют подтирать. А жена и сама рада окружить «своих мальчиков» заботой; и не замечает, что мальчики растут абсолютно несамостоятельные. Достигнув Драконьего Моста к вечеру, Релнир понял, что ирония сегодня готова его затоптать аки орда взбешённых мамонтов. Шахтёры, грязные, уставшие, небось голодные, с недоверием уставились на две не первой свежести рыбины с налипшими на мясо ворсинками (завернуть их хоть в что-нибудь Релнир почему-то даже не подумал) и покачали головами: — Приятель, мы сами у реки живём, завтра с утра ещё спустимся по склону да наловим на завтрак. Свеженького. Ты лучше сядь, у котелка, брось её да свари… — Хотел же как лучше, не приходить же с пустыми руками ночлега и лошадь просить, — пробурчал тот, скрестив на груди руки, — но готовить сам я ничего не собираюсь. Я… я уху не ем, а деньги мне нужны, на еду и кобылу… у меня монетки три осталось. Ограбили в пути. Релнир становился тем злей, чем глупее звучало его враньё и чем недоверчивей смотрели на него шахтеры. Проще было бы признаться, что он просто не умеет готовить, но на ум невольно пришёл вчерашний фермер и то, что, по-хорошему, он мог бы использовать свои физические преимущества и получить всё, чего бы ни захотел, если бы не глупое обещание не причинять вреда попусту… вчера он его нарушил, и что? Получил. Сполна получил. Несомненно, быть хорошим, когда имеешь все шансы быть плохим — та ещё задачка. — Да за такие немалые барыши, — хохотнул коренастый лысый шахтёр, — ты только пустую бутыль из-под вина купить можешь, внутри, может, капелюшки три и найдётся! — Ты такой большой, — с подозрением произнёс другой, — и позволил себя ограбить? — Позволил, — кивнул Релнир. Чувствуя накипающее раздражение, брякнул: — А я снимаю доспехи на ночь. И очень крепко сплю… да и вообще, понимаете ли, маги были, а я их жуть как не люблю, всё тебе отморозят, а потом… — Торгаш? — презрительно уточнил один из них; Релнир покачал головой и тут же об этом пожалел. Прикрытие само так и текло к нему в руки — ну почему ума не хватило за него схватиться?! — Нет, я… я шёл в Солитьюд, хотел вступить в Империю. В Легион, то бишь. Воевать за Скайрим и за… единство Империи, вот. А они напали посреди ночи, и… Сокола, коня моего, увели, гниды, и оставили вот эту дрищатую! Шахтёры не произнесли ни слова, только переглядываясь и будто именно так обмениваясь мыслями, и Релнир был уверен, что на ночлег его они не пустят и пошлют куда подальше — уж больно жалко он смотрится. И столько всего нагородил, мать честная, барды и то честнее врут! От стыда и чувства унижения он готов был под землю провалиться, но вместо этого спросил: — Ну что мне вам, дрова порубить, что ли? Ну помогите, а. Чего вам будет? Релнир боялся, что шахтёры взвалят на него половину своей работы, но те, слава Богам, отнеслись к нему с пониманием и проводили его до пня, рядом с которым валялись срубленные брёвна. Релнир валился с ног от усталости, но был рад наконец-то применить силу, хотя и чувствовал, что рука уже не так крепко держит топор. Когда лезвие взлетало, и щепки летели во все стороны, Релнир наконец-то возблагодарил Богов за дарованное ему терпение, ведь убить может каждый, а вот договориться… Будь Релнир сыт, он бы, должно быть, управился с брёвнами в два счёта, но, изголодавшийся, он провёл с ними в два раза дольше времени. Бессилие само по себе так страшно его напугало, что он проворочался всю ночь, отмахиваясь от назойливых мыслей об Алдуине, Изгоях, всяких подземных тварях вроде фалмеров… в его беспокойных видениях, несмотря на бултыхавшуюся в желудке рыбу, у каждой твари хватало наглости и сил одолеть его; на входе в Совнгард северные воины смотрели на него с отвращением за позорную смерть, а из горла не вылетало ни единого звука, даже шёпоточка. Релнир надеялся, что наступит новый день, и идиотские мысли уйдут. На дороге он наткнётся на бандитов и свернёт им шею. Выпустит кишки. Измажет лезвие меча пурпуром. Не опозорится перед героями Скайрима. Обещание завтрашнего дня, впрочем, ничуть его не успокоило. Шахтёры не только не тревожили его сон, но поутру даже разрешили доесть остатки вчерашнего ужина. Уха была невесть какая питательная, и, всё же, Релниру не пристало жаловаться. Когда все разошлись по шахтам, ему оставили даже лошадь — бурого мерина, явно страдавшего ревматизмом. В конях Релнир немного разбирался, и едва не ляпнул что-то о неблагодарности, о том, что ему нужен боевой конь, а не крестьянская кляча, замученная перевозкой сыра и камней… он почти жалел, что отнёсся к хозяевам с добром и не выбрал в конюшне лошадь по своим габаритам и целям. Едва ли, впрочем, там был бы кто-то, кто ему подошёл… добро же никогда не бывает неуместным, так ведь? Даром, что рабочие ему этого коня оседлали даже, и седло повесили не какое-нибудь, а с креплениями для ножен с одной стороны и для шлема — с другой. Чего-то подобного ему и правда не хватало, но благодарности за одно седло надолго не хватило — едва выехав за пределы поселения, Релнир предался мечтам о встрече с генералом Туллеем, о роскошном пиршестве в честь визита такого почтенного гостя, как Довакин, единственного, кто может одолеть Алдуина и кого, в связи с этим, обязательно следует снабдить хорошей лошадью и откормить как убойного хряка… Организм, впрочем, довольно скоро напомнил о бедственности положения и несбыточности мечтаний на этом (пока что) отрезке пути. К полудню, когда до Солитьюда оставался целый день пути, желудок выверенно, как по часам, снова заурчал. Остановившись у небольшого озерца, Релнир без особого удовольствия принялся жевать смятые в пюре томаты с огурцами, подаренные ему рабочими в Драконьем Мосту, а мерину оставил россыпь яблок — красных сладких и зелёных кислых. Релнир даже понаблюдал за тем, что именно конь выберет, посулил ему за капризы и понял вдруг, что сам-то капризен до отвращения. Томаты, и без того уже не такие свежие, внезапно стали совсем безвкусными, а собственное отражение в воде показалось отвратительным. Он бы плюнул самому себе в лицо, но уважение всё-таки пересилило, и очередной приступ самобичевания снова окончился без жертв. По пути ему почти никто не попадался; завидев вдалеке пепелища бывших деревень, он подгонял коня и доводил его до изнурительного галопа, даже не задумываясь о том, что где-то здесь, посреди обгорелых трупов домашнего скота, людей, детей, питомцев, здравого смысла, могла бы найтись еда. Благородством сыт, конечно, не будешь, но от одного вида таких деревень ему становилось дурно. Он, конечно, Довакин, с этим никто не поспорит (если поспорит, разговор будет короткий, состоящий всего из трёх слов на крайне повышенных тонах), но прежде чем он исполнит то, что должен, сколько погибнет людей, сколько будет сожжено деревень?.. Дейенерис правильно делает, что хочет это всё прекратить, пускай и по собственным причинам, а значит это, что ему стоит поторопиться. Ночь он надеялся провести в седле, чтобы нагнать время, но в темноте лошадь боялась каждого шороха и всё время норовила его сбросить. Под вечер, заехав в рощу в объезд очередной деревни, он вдруг горячо захотел сделаться богатым, или хоть бы и увести у кого коня, породистого, ездового, чтобы при свете дня и ночи мчал быстрее ветра… а не так, чтобы он ехал на крестьянской паховой лошади, в жизни не видавшей ничего дальше собственной морды. Мерин этот был добрый, послушный, не такой дохлый, как кляча из Рорикстеда, но, зараза, пугливый. Релнир едва сдерживал злобу и несколько раз чуть не ударил его совсем уж жёстко; но шанс топать до Солитьюда на своих двоих до сих пор не улыбался. Они набрели на полянку около почти усохшего ручейка, заваленного сухими ветками и жухлой листвой. Беззвездное небо спряталось за елями, переплётшими свои ветви, и Релнир усмехнулся собственным мыслям: «Если Алдуин будет здесь пролетать, он меня не заметит… ни Алдуин, ни кто другой. Обойдусь, значится, без сражений, если, конечно, никто из леса не выскочит». Лошадь он привязал в том месте, где изобильно росла трава (да ещё и зелёная!); сам же, не снимая доспехов, лёг шеей на поваленное дерево, убившее ручеёк, и задрал голову к небу. Релнир приготовился спать в надежде на то, что его разбудит первый луч солнца, проткнувший лиственную тьму как остриё меча натянутое полотно. То ли Акатош, то ли какая другая божественная шишка, кто бы там им ни занимался, берёг его жизнь: в ту ночь всякие битвы обходили его стороной, и даже волки проходили в шаге от того места, где могли бы учуять его запах. Но спокойствие так мимолётно, за тишиной всегда приходит буря: непонятная тревога и пустой желудок мешали ему уснуть. Может, и он, как этот бедный ручеёк, подохнет здесь и сейчас? Этого же нельзя допустить. Нельзя же, чтобы звери растащили части его тела, выгрызли глазницы, чтобы доспехи покрылись ржавчиной. Когда кости его истлеют, когда мясо его переварится и выйдет обратно через задний проход какого-нибудь волка… сюда придут какие-нибудь мародёры, рано или поздно; доспехи уже будут непригодные, а вот мешочек с последними монетами на жизнь… они выкинут за ненадобностью. Скаредный скарб, нужен он кому? Дурацкое воображение. От раздражения на то, что всё идёт не по плану, отрывисто стучало сердце, перетягивая на себя всё внимание. Релнир встал, зашагал по поляне, проверил ножны на случай, если кто-то захочет напасть ночью и попытается слямзить меч. Проходя мимо очередной сосны, он вдруг сжал кулак и ударил по стволу; это неожиданно помогло, расслабило, и он ударил ещё, и ещё, пока несколько засохших пластинок коры не стали отлипать от ствола. Одну из них Релнир потянул на себя и легко отодрал, неохотно положил в рот и стал жевать. В то мгновение он возненавидел лошадь ещё сильнее, ибо ей-то было достаточно пожрать травы да попить грязи из ручья, а вот ему требовалось что-то посерьёзнее. А что, если утро наступит, и он заблудится и не сможет выйти вовремя? Будет бродить по лесу, жрать кору и ягоды, если повезёт, кричать… Крики, впрочем, может, и помогут смять пару деревьев (жаль, что в охоте они не помогают). Может, Седобородые услышат его зов, догадаются, что он в беде, и наконец-то спустятся со своей высокой горы и вдарят ему ремня за плохое поведение, как пацану нашкодившему. Именно так он себя и ощущал. Интересно, в их мантиях вообще есть ремни? Будет чем бить, или опять обойдутся назидательно-философскими сентенциями? С утра, впрочем, Релнир встал с чувством несправедливой жалости к себе. Он не имел права сдаваться; Боги избрали его Довакином, а значит, им плевать, если он суп варить не умеет, или не знает, как кролика свежевать. Зато он хорош в другом! В скорости! В силе!.. Ему бы не помешала, впрочем, сила сдерживать голод и не позволять ему завладеть телом. Драконья кровь драконьей кровью, но вот человеческие потребности в конце концов доведут его до смертного одра. Радовало только то, что до Солитьюда оставалось всего каких-то полдня, а там ему… мысль о радушном приёме казалась уже менее осязаемой, и всё же, стоит ему переговорить с генералом, и он, быть может, распорядится… а если нет, можно по-быстрому кому какую работу провернуть, те же дрова порубить, или бандитов парочку. Он ещё пребывал в хорошем настроении, расшнуровывая сумку и вытаскивая из неё последние яблоки для мерина. — До чего же я рад, животина, что тебя так просто накормить, — сказал Релнир, подбрасывая одно из них в воздух. Лидия бы тут же поймала его и покромсала в похлёбку; Эйла, желая в очередной раз перед ним покрасоваться, молнией бы выхватила лук и прямо в воздухе рассекла бы яблоко на две половинки. Он сам же, не имея ни кинжала, ни простого кухонного ножа, просто сунул яблоко лошади в рот; яблоко упало, но кобыла опустила морду и доела его прямо с земли. По крайней мере, раздумывал Релнир, с её пропитанием вопрос решён. Он критически оглядел себя и своё крупное, неповоротливое тело. Почему он не научился охотиться из лука? Не научился ставить капканы, высекать огонь из сухих веток? Потому что все делали всё за него. Всегда. И потому что он думал, что если ты мастер одного дела, или даже двух, уметь остальное совсем необязательно. Лошадь дожевала, и они пошли дальше, мечтая кто о тёплой конюшне и свежей воде, а кто — о гостинице с бренди и мягкой постелью. Будь он хоть капельку сыт, в этой постели лежала бы одна особа… но несбыточные мечты — роскошь наевшихся. Мысли об отдыхе очень скоро уступили место голоду, и Релнир, как ни пытался, не мог прекратить думать о еде и способах её добычи. По старой бандитской привычке он полагал, что еду гораздо проще украсть, чем поймать. И, хотя он обещался оставить это в прошлом, Боги сами послали ему спасение в виде дорожной башни. Лучше ему было воспринять это как испытание, но не как знак, но как бы мы теперь ни пытались схватить его и оттащить назад, у нас бы ничего не вышло; чему быть, того не миновать. Он твёрдо решил, что если увидит стражников, то еду попробует выторговать… если же их не будет, впрочем, голодать он тоже не намерен, раз подвернулась такая возможность. Релнира насторожило, что чёрный ход никто не сторожит, но голод был громче рассудка. Привязав лошадь между деревьями, он пошёл к башне, то и дело бросая взгляды то наверх, то по сторонам; должны же были в какой-то момент появиться солдаты… остановить его… он постучал в дверь, несколько секунд подождал. Никто не отвечал ему. Может, в городе что произошло, и все силы пустили туда, оставив границу без прикрытия? Релнир постучал снова. Среди стражников может оказаться кто-то сговорчивый, ему может даже… Шорох. Позади него, не внутри; позади него раздался шорох. Релнир развернулся так быстро как сумел, и по привычке схватился за рукоять меча… кто бы это ни был, впрочем, если то был враг, он уже успел спрятаться. Над ухом прожужжал комар, опустившись на шею и присосавшись к открытому участку кожи, на что Релнир быстро его шлёпнул и размазал по пальцам, ибо повторного жужжания не услышал — убил, значит. Может, ему и вовсе мерещится от голода, но дверь так и не открывают, значит… значит, нужно рисковать самому. Он взялся за ручку, потянул на себя и оказался, судя по всему, в каморке. Помещение было крохотное, свет в него проникал только через открытую Релниром дверь… сверху доносились смеющиеся голоса и, кажется, даже звуки лютни. У этих стражей порядка застолье, понял Релнир с неожиданной злобой. Надо полагать, у них там пироги, вино рекой… впрочем, будь оно рекой, то явно протекало бы и на нижний этаж. Нечего их клясть, пусть делают что хотят — только ему пусть не мешают. Звать их, конечно, бесполезно, поэтому придётся порыскать здесь самому. За поисками съестного Релнир уронил пару кувшинов, прогремел парочкой предметов столового серебра и выронил пухлый горшок, неожиданно оказавшийся слишком горячим, и поймал себя на мысли, что убитый комар был его единственной и последней удачей за сегодня. Не хочется никого расстраивать (Релнира — меньше всего), но он был недалёк от правды: еды в каморке не оказалось, поэтому он принял совсем отчаянное решение — подняться выше. Чуйка требовала вернуться обратно и уносить ноги, наесться в Солитьюде и остановиться у Туллея в качестве почётного гостя… вот только пока задница, мечтавшая дожить этот день, приводила свои аргументы, голод уже привёл Релнира на следующую площадку — круглую, с каменной кладкой… и выходом на улицу. И гомон голосов, и лютня стали громче, но Релнир продолжал свою безумную затею. Круглая горница была обставлена всякого рода мешками, бочками, сундуками, на стене висели пустые полки… первым делом Релнир открыл бочку, и — о, чудо! — всё-таки наткнулся на залежи помидоров. Да, несвежих, ну и что! Да, за ними пришлось вытягивать руку, из-за чего Релнир кряхтел, громко шевелился и привлекал к себе совершенно ненужное, хотя и, как ему казалось, незаметное внимание. Вот только в том и проблема, что ему казалось. Нам бы вовсе не хотелось прерывать его трапезу, но… — И чем это ты тут, позволь узнать, занимаешься? — раздался стальной голос за его спиной, и Релнир подскочил как ужаленный, развернувшись лицом к говорившему. Помидор выскочил из его рук и тут же обречённо шлёпнулся о пол. Перед ним как из-под земли выросло четверо стражников — в полной экипировке, но Релнир был так голоден, что первым делом заметил не это, а булочки в их руках. — Я… прошу простить меня, служивые. Я искал чего-нибудь перекусить… — Его рука сама по себе потянулась к одной из чужих булочек, но вот с актёрством он слегка переборщил: стражник не только ему не поверил, резко отпрянув и спрятав сокровище за спину, но и ударил его по рукам — чтоб не повадно было: — Эть ты чево это, голодный что ль? А на нищего и не похож. Да и куртёха у тебя, чего и говорить, уж больно хороша для бродяги-то… Релнир решил не уточнять, что никакая это не «куртёха», и что его доспехи стоят в десять раз дороже, чем их лёгенькие кираски чуть-чуть толще шёлка. Но он об этом только подумал, пожалев, что сказать не может, вкладывая всю силу своего сарказма в следующие слова: — А что, я голым обязан ходить? — Ходить не ходить, — хмыкнул самый мелкий из стражников, нагнувшись и заглянув Релниру в глаза, — а разденем мы тебя по-любому. «Да это не стражники, а бандиты какие-то», промелькнуло в его голове. Впрочем, всегда ли велика разница? Он встал на ноги, с вызовом посмотрел на обидчика… снова метнул взгляд на булочку. Этот обидчик пониже его ростом и, сразу видно, язык у него длинный, а вот мечом махать он толком не умеет. Если начнётся драка, он её совершенно точно выронит, и она станет уже несъедобной… — Ну что вы… так сразу? Понимаю, что война, не хочется расшаркиваться в ухаживаниях, и там… ну… хочется всего и сразу, ага? — будь Релнир осмотрительнее, он бы заметил, как скривилось лицо другого стражника. — Даже имени моего не спросите? — С тобой очень хочет познакомиться мой кулак, — пробурчал верзила со стальным голосом, закатывая рукав и отталкивая товарища в сторону. Этот соперник оказался примерно одного роста с Релниром и, судя по измазанному рту, сытый — это давало ему огромное преимущество. — Так что хайло зашей, собака, не то быстро с ним снесётесь. — Да что ж такое-то… — забормотал Релнир, несмотря на предостережения. — Хочешь с вами по-нормальному… просишь хлеб разделить со своими братьями, а… — Ты не брат нам! — вновь заголосил коротышка. — Ты домушник херов, оборванец! — Да вы ведь меня даже не выслушали! — заверещал тот в искреннем недоумении. — Я же пытаюсь к вам… дипломатично, разговором, перемирием. А вы на меня с кулаками! — Релнир развернулся к верзиле и, даже не чувствуя уверенности или даже воли к победе, грозно выставил перед ним указательный палец. Он стянул брови и, чтобы смысл его слов дошёл быстрее, склонил голову: — Хочешь верь — хочешь — нет, но твой кулак не первый, кто проявляет ко мне интерес… Вполне очевидно, что мой опыт больше вашего, и так ли необходимо проливать кровь, когда здесь и так уже… томатное побоище? — Свинья, — услышал Релнир тихое оскорбление, поступившее от стражника, державшегося позади… был ли он, впрочем, стражником? Одетый во всё чёрное, легкое, он не носил знаков отличия… вот только пока Релнир разглядывал эту белую ворону (что поразительно — в чёрном оперении), верзила решил покончить со светской беседой: удар пришёлся в подбородок. Ну учили же его, учили не лясы точить, а бить сразу, не дожидаясь, пока придётся защищаться! Ноги его не удержали, и он упал прямо на открытую бочку. Она бы стала, пожалуй, его опорой и помогла бы выиграть время, если бы не размазанная по полу томатная мякоть… коротышка быстро подхватил Релнира под мышки; атаковавший грубо схватил его за подбородок и принялся вглядываться в лицо: — Глянь на него, — пробурчал он, — эльф. Зенки-то бесстыжие. Небось думаешь, что сможешь… — Релнир не позволил ему закончить, снова вспомнив совет старого друга: с силой мотнув головой, он шибанул верзилу в нос и заставил его отшатнуться. Коротышка закричал, но Релнир, радуясь тому, что его локти свободны, двинул правым тому в бок; коротышка пошатнулся, выронил его, но не успел Релнир толком подняться на ноги, как подоспел третий: тяжёлый сапог двинул его в подбородок — и, когда Релнир зашипел, свалившись на землю, ткнулся в шею, сдавив дыхательные пути. Это был чёрный, невозмутимый, взиравший на него одновременно с презрением и любопытством. — Эльф не эльф, — произнёс он скрипучим голосом, — а Легиону всё равно пригодится. — Он знал, что ещё немного, и его жертва рискует задохнуться, поэтому отнял ногу и опустил колено на его грудь — её-то, к счастью, кираса ещё защищала. — Я, сука, твоих кулаков не боюсь, я, если надо, и увернуться могу, так что отвечай, если жизнь дорога. Мечом махать-то умеешь, или только помидоры по мешкам без присмотра воровать? — Чего? — переспросил Релнир. Солдат сплюнул. — Да чего переспрашиваешь, дубина! Не понял, что ли, голод бошку совсем отшиб? — А что, если отшиб?! — зарычал тот. — Ты хоть знаешь, сколько я шёл, не жрамши? Ты хоть знаешь, кто я… — Имон, да чего ты его расспрашиваешь ещё, — вдруг подал голос четвёртый стражник, — потащили в Солитьюд. Свяжем, чтобы не брыкался, положим его в телегу и довезём, а? Ты глядь, какой он крепкий. — И наглый, — согласился верзила, размазывая слюну по голой ладони. Релнир высунул язык от отвращения и повернулся к тому, кого назвали Имоном: — И это меня ты зовёшь свиньёй? — Сам идти можешь? — Релнир скорчил недоумённую рожицу, и Имон спокойно пояснил: — Если не считать томатного сока на твоём лице, ты крайне бледен. — Я хренов фалмер и пришёл мстить. Если костыль свой уберёшь — я сам пойду, не надо меня тащить, я и так к Туллею собирался… Всё ещё явно ему не доверяя, Имон освободил его грудную клетку. Быть может, и правда стоило просто прикончить их здесь и сейчас, съесть все их запасы… но ноги, совершенно внезапно, отказались его держать. Не было ни жгучей боли перелома, ни режущей, ни даже никакого нытья — сила просто исчезла. Релнир снова упал, раздавив ещё несколько помидоров, и лихорадочно заозирался по сторонам. В глазах помутилось, лиц он больше не различал. Хотел спросить, какого чёрта, что с ним сделали и кто, но в горле тоже пересохло, словно он не съел только что кучу помидоров… проклятье, точно, вся беда в них, нужно было их хотя бы смочить для начала… он зашарил по собственным бокам, резко забыв, с какой стороны висит сумка с зельями, вытянул бутылочку и на мгновение остановился. Её цвета он не видит; что, если он выпьет яд, и ему станет ещё хуже? Чувствуя, как стекло дрожит в одеревеневших пальцах, он втянул носом запах. Слава Талосу, нюх ещё не отказал, а вот с координацией начались проблемы — даже открыв рот, Релнир пролил добрую половину зелья мимо рта. Он облизнул пару капель с подбородка, зажмурился, посчитал до трёх… Это сон, возможно, просто сон. Его сила с ним, рядом. — Во дела, — вдруг донёсся до него, как издалека, голос верзилы. Релнир открыл глаза, увидев перед собой всё того же Имона, вглядывавшегося в него так внимательно, что стало не по себе. — Так сколько, говорите, эти помидоры там пролежали? Пять дней? Я говорил, нечего магам доверять, пусть своими делами занимаются, а на огороды ручонки свои на простирают! Релнир всё ещё молчал. Если уж совсем откровенно, он боялся открыть рот и снова не почувствовать воздуха. Немота внезапно показалась ему страшнее, чем немощь; кем он станет, если его лишат Голоса вот так, ни с того ни с сего?.. Имон так и всматривался в его лицо, пока остальные спорили, стоит ли доверять магам выращивание овощей, или нет. Релнир слышал каждое слово и хорошо видел физиономию перед собой… эльф с остро подчёркнутыми скулами на осунувшемся лице. Эта аристократическая худоба превращала его серые глаза, противоестественно большие, в нечто жуткое — потому неудивительно, что под их взглядом Релниру было так неуютно. Он шевельнул рукой, всё было в порядке, но вот горло так и было сковано цепями. Имон заключил: — Что ж. Видимо, нам придётся тебе помочь. Сам ты идти точно не можешь. Он встал на ноги, и у Релнира наконец-то появился шанс отдышаться без любопытных взглядов. Он прижал руку к тому месту на груди, где под доспехом висел амулет Талоса — его собственный оберег, напоминание о том, кто он такой… он всё ещё Довакин, Драконорождённый, пускай и чертовски измученный долгой дорогой, голодный… Коротышка попробовал подхватить его под мышки, но ему не удалось, и верзила поспешил на помощь. Релнир думал крикнуть… убить? Избавиться. Нет, просто убедиться. Поесть без посторонних глаз. Он хороший человек. Крикнуть… он открыл рот, попытался сделать вздох; лёгкие его были свободны… Фус… Фус… Ф… — Вы может… может хоть, а… придух’ки, поесть… кх-кх, дадите? — Нет уж, мы будем придерживаться нашей легенды, — хохотнул коротышка. Релнир чувствовал, что его тащат назад. — Мы придумали, что ты не нищий, значит, богатый с полным желудком. Если понадобится, то… Несколько мгновений он видел свои ноги отчётливо, но тревожно ощущал, что что-то не так. Что-то неправильно, сила не могла его оставить. Фус… Фу-у-у-у-у-у-у-у-ус-х-х-х-х… — Вспорем живот, — кровожадно хмыкнул верзила, правда, самого хмыканья Релнир не услышал, словно уши заложило. — И что за… что за людей… б’р… — забормотал он, но не договорил: его шея совсем обмякла, подбородок стукнулся о грудь, в глазах потемнело… — Ребят, чего это он? С голодухи что ли? — Эй, шершавый, кончай комедию ломать! Подымайс… Мозг взорвался невыносимым свистом, и Релнир потерял сознание. *** А когда очнулся, то пожалел об этом в ту же секунду. Мало того, что без доспехов он чувствовал себя почти голым, так на него ещё и уставилось круглое как луна лицо — разве что не такое серебристое; скорее серое. Над лицом не было ни намёка на волосы и только глаза странной формы отдалённо (лишь отдалённо!) напоминали человеческие. Релнир огляделся по сторонам, хотя так и не пришёл в себя; всё перед ним расплывалось, но ему удалось увидеть очертания больничных коек весьма цивилизованного вида (значит, он хотя бы не в лагере бунтарей) и синие пятна цветов у кровати. От возмущения Релнир едва не задохнулся, из-за чего раскашлялся — какой-то умник притащил к его постели колокольчики, хреновы погребальные цветы! Релнир потянулся вперёд и попробовал схватить этот чёртов веник и скинуть его, как вдруг длинный и вонючий ноготь ненавязчиво вонзился в его щёку и водворил его голову на место. Чёрные глаза — единственное, что Релнир видел отчётливо — вспыхнули нездоровым огнём, и существо самодовольно прохрипело: — Т’пя укусиль кымаль. — Ч-ч-ч-чего? Камаль? — Кымаль, — повторило лицо, широко распахнув глаза, внезапно налившиеся кровью. Релнир поёжился, но всё равно спросил: — Камаль? Снежный демон? Акавирский, да? — Я ШКАЖ’ЛА КЫМАЛЬ! — существо болезненно выдернуло коготь из его щеки (Релнир вскрикнул), и из неестественно длинных пальцев начали расти плоские когти — они заставили Релнира увернуться и продырявили наволочку рядом. Санитарка (?) занесла руку (лапу?!) вновь, но вдруг заверещала и задрала голову, словно кто-то перехватил её шею верёвкой и потянул назад: у входа, одетая в тёмно-синюю мантию придворного мага, стояла женщина. Релнир по привычке схватился за грудь, но вот спасительного золота амулета на ней не оказалось. — Мойра! Как ты сюда попала? — нападавшей позволили отдышаться. Релнир заметил, что её пальцы приобрели более-менее человеческую форму, глазам вернулся прежний цвет. Даже лицо слегка вытянулось, и на нём проступили вполне человеческие черты. — Плышу плыштить… — захрипела Мойра. — Шибыла… Быше не пывтылыца… — Что у вас тут за порядки? — возмутился Релнир. — Пациентов что, не лечат, а добивают? Мойра, сгорбившись и неестественно выгнув локти, захромала к выходу. «Шибыла» тяжело вздохнула и, присев на стул рядом с Релниром, произнесла: — Я прошу нас извинить. Мойра — экспериментальный образец, она… бывшая ворожея. Мы пытались вернуть ей человеческий облик, чтобы найти лечение… если оно есть. Мы полагаем, что сейчас она в переходном состоянии и наблюдаем за ней… и она проявляет известное любопытство к нашей медицине, нашим средствам… это не так уж важно, впрочем. Меня зовут Сибилла, я придворный маг ярла Элисиф. Как самочувствие? У Релнира всё ещё были трудности с ориентацией в пространстве, и даже если изредка его глаза выхватывали какие-то объекты, общая картина всё равно ускользала. Элисиф… амулет, эксперименты… — Эта ваша Мойра сказала, что… что меня укусил камаль. — У неё проблемы с речью, как вы могли заметить. Она хотела сказать «комар». — Оу. Так я грохнулся в обморок из-за комара? — Мы полагаем, что вам в шею попал ядовитый дротик, — Релнир пощупал заднюю сторону шеи, но следов не обнаружил. — Вам повезло выжить. Признаться, я подумала, что дело в вашем голоде: желудок так хотел есть, что воспринял яд как еду. И переварил её. Релнир издал нервный смешок: — Такое вообще возможно? — Я не рискнула проверить, — магика хитро улыбнулась, и её глаза превратились в щёлочки. В которых Релнир, как херово себя ни чувствовал, всё же приметил нечто бесноватое. Он гадал, о чём стоит заговорить первым: об амулете? Или, может, сразу перейти к делу? Что, если она сказала про Элисиф, а… а на самом… — Вы в порядке? — Цвету и пахну, — фыркнул тот, и в следующий же момент ему стало легче. Никак Сибилла постаралась и, наверное, ждала благодарности. Повернув к ней голову и наконец-то её отчётливо увидев, Релнир задумчиво кивнул. — Ваших волшебных рук дело? — Для моих вопросов вам потребуется чистый, ничем не замутнённый ум. Я, можно сказать, просто… немного вам помогла. — Помогли? — тупо повторил Релнир. Ничего необычного он не ощущал, но никак не мог избавиться от мысли, что, вообще-то, должен. Сибилла всматривалась в него так внимательно, что он едва не решил, будто она читает его мысли; если бы она просто пыталась прочесть его застывшее в недоумении лицо, это бы ещё куда ни шло!.. Наконец, вдоволь насладившись ожиданием, она произнесла: — Я записывала ваши… ваши слова во время сна и… не могу не предположить, судя по всему, что вы выпили какое-то зелье, которое и… остановило яд от распространения по венам. Яд, такой сильный, вы… вы алхимик, верно? — Релнир неуверенно кивнул, словно говорили о том, кого он даже не знал. Магика довольно засмеялась: — Да, я так и думала! И, надо отметить, алхимик вы неплохой, я… заглядывала к вам в сумку, вы уж простите меня. Значит, приняли яд, потом зелье… Очень сильный эффект, усиление… крепости кожи? Застывания крови в венах, или… — Теперь её глаза загорелись нездоровым любопытством, и всё бы ничего, если бы Релнир понимал, о чём она говорит. Сибилла выждала паузу и продолжила: — Как видимо, ваше зелье дало и обратный эффект, одарив вас… манией величия и бредовыми идеями… или это всё яд?.. — Бредовыми идеями?! — лицо Сибиллы сделалось непроницаемым. — Вы говорили, что вы Драконорождённый, избранный… — Так оно и есть! — запальчиво проговорил Релнир. Он замотал головой, проверяя, чтобы ничего не разрушить доказательным криком, но полноценное объяснение показалось куда более уместным: — Слушайте… да, я Довакин, и… и у меня важное сообщение для генерала Туллея… — О переговорах? На Высоком Хротгаре? — весело промурчала та, скрестив руки на груди, и Релнир закивал. Сибилла рассмеялась и, положив обе ладони на его щеки, заговорила как со слабоумным: — Это я уже слышала! — Значит, вы ему сообщили? — Разумеется. Релнир, вообще-то, не был силён в намёках, но Сибилле всё равно верил с трудом. Было что-то эдакое в её манере говорить… и в том, как она смотрела на него с непонятным желанием… поиграть? Позабавиться? Да, на это было похоже; сильнее его «мании величия» её интересовало зелье, точно так же несуществующее. Она всё ещё наблюдала за ним, пока Релнир пытался сообразить, говорит ли она с ним всерьёз, или всё-таки издевается. Он даже спросил бы напрямую, но она его опередила: — Интересное всё-таки дело… — произнесла магика, склоняясь над Релниром. — Любого другого человека такая концентрация яда убила бы. Если бы дело было не в зелье, то… полагаю, в нечеловеческой удаче. Вам не говорили, что вы родились в рубашке? — Чего? — спросил тот недоумённо, на что та стянула губы в презрительную усмешку. — Да нет, я… голенький родился, как все… — И что, — её брови поползли на лоб, — и после не производили никаких обрядов? Не ели волшебных растений и не пили зелий? — Пил… обычные, я… ну вон, в сумке у меня были же, вы сами же видели… Послушайте, я не понимаю, о чём вы. — Конечно, вы не понимаете, — проговорила та и, поднимаясь, обречённо вздохнула. — Что же, дело ваше. Разочарование и неверие в её голосе Релнира разозлило, и он попытался было встать, но магика выбросила ладонь и впечатала его обратно в постель. Хуже всего было то, что упал он словно и не на подушки, но на камень, и боль эхом отозвалась по всему телу. — Говорю же вам… — обречённо забормотал Релнир. — Королева Дейенерис… она не хочет войны, она… позвала Ульфрика, он… он ждёт… — Конечно, голубчик, — сочувственная улыбка магики едва не вынудила Релнира двинуть ей в зубы, — а эльфы научились кричать ту’умы. Не сомневаюсь, что так оно и есть. — Хорош гнать, ворожея, — лицо Сибиллы обиженно скривилось. — Тебе что, так тяжело за Туллеем послать? Как невежливо, — пробурчал Релнир, пытаясь подняться. Бесполезно — магика припечатала его как следует. — С вашей же стороны неразумно не сотрудничать, — проговорила та звенящим от стали голосом. — Сила Голоса перестала быть преимуществом, привилегией, и люди используют её для исполнения своих амбиций… Ульфрик, мне казалось, он такой единственный, но теперь, оказывается, и вы. Я имею полное право содержать вас в лазарете, пока не затянутся ваши раны. Точнее, пока вы не скажете мне то, о чём я хочу узнать. Возможно, вы и правда тот, о ком вы говорите… — Приведите мне дракона, если нуждаетесь в доказательствах, — выплюнул тот, чувствуя, как стальная пластина давит на грудь, не позволяя подняться, — но будет лучше, если вы просто дадите мне переговорить с Туллеем. Сибилла посмотрела на него ещё несколько секунд, невозмутимо вздёрнув нос, и удалилась, так ничего и не сказав на прощание. Релнир только застонал — ну почему, почему у него сегодня всё идёт через задницу? Да ещё и это проклятое головокружение вернулось. Релнир упал на подушки и почувствовал их под своей головой, но продолжал падать… куда-то далеко, где всё шло именно так, как надо. Где он оказывался прямиком в Солитьюде, сытый, довольный, принятый с распростёртыми объятиями. Драконорождённый, избранный, единственный, кто может спасти этот мир от грядущего конца. По крайней мере, он больше не чувствует голода. Может, они накормили его, пока он был в отключке… может, Сибилла дала ему одно из этих херовеньких зелий, утоляющих голод. Если так, то голод, конечно же, скоро вернётся, и последняя радость уходящего дня для него будет потеряна. Дейенерис же потеряет последнюю надежду на мир во всём мире… и одному Талосу известно, что это значит для каждого из них. Только оставшись в одиночестве и закрыв глаза, Релнир наконец-то понял, что произошло. На него напали. И не просто напали, но выждали лучшего момента, пока он совершенно изголодается, окажется обессиленным и… и даже тогда, доведя его до исступления, на него не напали напролом, но избежали боя… попытались убить исподтишка, и… это значит, что он до сих пор в опасности, ведь так? Нечего и сомневаться, что дротик ему всадил кто-то из солдат, потому что с ними он как-то совсем… он был совершенно, абсолютно, неоправданно плох, и это едва не лишило его жизни. Кажется, и Лидия была права, и чуйка, и задница… в следующий раз нужно всем троим доверять больше. Он, конечно, придурок, но придурок с опытом — и чувствует, когда что-то не так… Если это, конечно, поможет. Впрочем, если ему повезло раз, не факт, что повезёт и в другой. Амулет у него отобрали, значит, Талос не будет рядом, чтобы защитить его… и думать нечего, что его здесь, в Солитьюде, окружают друзья — друзья не тронули бы его амулет; друзьям не было бы до этого никакого дела, они бы его послушали, поверили бы и поесть бы дали что-нибудь… съестное, а не эту жижу на муке. Релнир догадался, что накормили его скверно — к вечеру (а то и вовсе к ночи, понять он не мог) голод снова принялся беспокоить его, словно уже готовый сожрать стенки желудка. Может, впрочем, тебе и не нужен амулет, чтобы твой Бог был рядом, потому-то у Талмора никогда не выйдет… Вдруг, без предварительных шагов, стуков, хоть каких-то звуков из коридора, открылась дверь. Релнир это понял по косому лучу, лёгшему на мрачный пол, и тут же перестал ворочаться, повинуясь старой детской привычке. Когда ты не спишь, родители не имеют права узнать об этом. Если же это враг, притвориться спящим — значит обмануть его бдительность. Дверь закрылась так же тихо, как открылась, но Релнир не торопился закрывать глаза, пяля их в темноту и пытаясь понять, кто вошёл. Или, быть может, что вошло? Нечто невидимое, мрачное, пришедшее по его душу. То самое, что всадило ему дротик в шею… задержало его здесь… до чего жаль, что ярость не позволяет видеть лучше в темноте. Жаль, что лишь глаза у него кошачьи, но не зрение. Это страж Алдуина? Драконий жрец? Рядом не было ни меча, ни доспехов… Релниру ни с того ни с сего захотелось спрятаться, залезть под одеяло; если бы только это помогло!.. Рядом с ним — только, разве что, потухший светильник, но его разве достаточно? Впрочем… может, выйдет убежать и позвать на помощь, если… если это и правда враг, столь же тихий, незаметный… точнее, оставался бы незаметным, если бы не оконный свет, неожиданно выхвативший облаченные в тёмное человеческие ноги и кинжал, блеснувший в руке. Убийца совершает ошибку, решив, должно быть, что яд, усталость, или и то и другое, Релнира в конец усыпили. Боги улыбаются ему, значит, нельзя в самый ответственный момент пустить ветра прямо им в лица. Значит, бояться он не имеет права. Выходит, интуиция его не подвела, кто-то пришёл по его душу… было бы хорошо, если бы это оказалось только галлюцинацией, тогда то, к чему он приготовился, было бы просто глупостью… лекари бы его поняли, но… но надо подпустить эту тварь к себе, подобрать момент, а она, как и прежде, не издаёт ни звука. Релнир сознавал, что должен зажмуриться, притвориться спящим, но не мог потерять последнего шанса что-то увидеть, услышать; атаки не миновать, так что есть ли разница, когда? Он закрыл глаза, оставив небольшую щель, трепетно вспоминая молитвы, поминая Акатоша, Стендарра, Мару, не зная, к кому именно обратиться за защитой, не имея рядом амулета Талоса; но кто-то, видимо, всё же помог ему учуять плавное движение над его телом; быть может, инстинкт самосохранения затрекотал в груди, заставив выбросить руку из-под одеяла и голой ладонью схватить зависшее над горлом лезвие, вырывая его из рук оцепеневшего на секунду убийцы. Кто бы это ни был, он тут же шмыгнул обратно во мрак, так что Релнир не питал ложных надежд на собственное превосходство. Сейчас ему просто повезло, но спустя секунду всё может быть менее удачно; он схватил погасший светильник и крикнул в пустоту: — ФУС РО ДА! — в горле у него тут же запершило, и грудь стянуло тугим узлом, но несколько секунд он всё же вырвал. Если у этой суки холодное оружие (а любой хороший убийца всегда носит с собой запасное), на рукопашный лучше не напрашиваться, потому и выход только один — бежать. Изобразив прицельный удар, Релнир швырнул кинжал в темноту, надеясь, что ему повезёт снова, и он достигнет цели; в освободившуюся руку он схватил с тумбочки зелье и ринулся к выходу. Ладонь всё ещё кровоточила, но боли не было, и Релнир, надеясь не оставлять следов, измазал кровью всю рубашку. Свободными пальцами он неуклюже повернул ручку, едва ли не чуя горелый запах секунд, выскочил наружу, и как раз вовремя: прямо там, где ещё секунду назад была его голова, влетел кинжал. Как хорошо бы было, мелькнуло у Релнира в голове, заморозить замок и не выпускать эту суку из лазарета, прижать спиной дверь и не получить при этом лезвия в спину… звать на помощь? Надеяться на других? Он знал только то, что в следующую же секунду убийца выскочит из-за двери, тогда он его подстережёт, и это будет победой окончательной… он свалит его, набьёт морду; может, ему удастся его обезоружить… Как Релнир и думал, дверь открылась; ему снова хватило сил и внимательности хряснуть убийце светильником по голове; он отлетел назад и упал обратно, в тёмную комнату, но теперь Релнир его видел, мог придавить, зная, что теперь всё зависит от его кулаков. Он зажал убийцу между своих бёдер, ударил его в грудь, заставив барахтаться как умирающего паука; убийца в плотной коже, черной, с красными вставками, кулак то и дело натыкается на что-то твёрдое, но голова мотается из стороны в сторону; немудрено, что в темноте его не было заметно. Ещё удар в грудь, чтобы совсем лишить воздуха; какой смысл бить в челюсть? Схватил голову обеими руками, со всей силы ударил об пол, поднял к себе и ударил лбом… если попытаться, сможет ли закричать, покончить с этим, как… как… Убивать… не убивать… Релнир задумался на мгновение, и именно в эту секунду его бок пронзила резкая жгучая боль; именно она, видимо, прочистила его горло и заставила закричать прямо убийце в лицо: «ФУС РО ДА!» Ульфрик, сука, наврал всё-таки, мелькнуло в мыслях; кто бы этот сука ни был, это оглушит его на несколько мгновений; Релнир же вскочил, судорожно хватаясь за покалеченный бок, покачнулся, решил наградить убийцу ещё одним пинком в живот, промахнулся и уже занёс ногу над почками, как что-то в его голове потребовало бежать, пока ещё осталось время. Чуйка, задница, мать-перемать — чем бы ни было, бежать надо. Он не в себе, его шатает, у него галлюцинации, в горле настоящая пустыня, возвращается голод, он может свалиться в любой момент, и добить его на полу будет проще — из этой схватки он победителем не выйдет. То ли фортуна вернула ему должок, то ли он сам был виноват в подобной глупости, Релнир не знал, и всё же, быстро набрёл на дверь, быстро же закрыл (это задержит убийцу на мгновение) и оглянулся по сторонам, не отпуская уже налившийся кровью бок. Он истекал, капал кровью ровно как раздавленный томат; куда бежать, он и понятия не имеет, но лучше делать хоть что-то, чем стоять на месте, и он рванул влево, спотыкаясь, не способный набрать скорость… если бы только он сам умел швыряться кинжалами, он бы тут же вытащил тот, что застрял в нём самом; ноги не слушались, лёгкие дрожали и сжимались чаще обычного, требуя больше воздуха, зато боль притупила чувство страха. Как убого, что убийца, как только выскочит из палаты, найдёт его сразу же по этому дурацкому кровавому следу… он капает словно свежее жаркое, словно паникующая девочка, открывшая в себе менструацию. Вот только он медленней. Вот только сил у него меньше. Он услышал, как позади хлопнула дверь, и как за ним устремились чьи-то быстрые ноги. Раз, два, три; он набрал воздуха в лёгкие как смог, развернулся и выкрикнул: «ФУС РО!», и тут же закашлялся, согнувшись пополам. Полудохлая поза спасла его от очередного лезвия, прицеленного то ли в его голову, то ли в шею. Сколько у него теперь времени? Несколько секунд? Нужно бежать, бежать, бежать… ползти, если надо… кричать, пока сам ещё не онемел… Должно быть, именно благодаря звуку бега его озарило, что он сам никаких звуков почти не издавал. Не стоило уж слишком уповать на то, что у этого убийцы не острый слух, но и отпускать единственную надежду Релнир не хотел. Он догадывался, что преследователь уже рядом, что ещё немного, и даже его «бег зигзагом» не спасёт… это ведь предсказуемое поведение. Он уже не мог ни развернуться, ни набрать в лёгкие воздуха и сделать единственное, на что был способен в тот момент — закричать снова. Он запыхался, но не мог остановиться; не теперь, когда до поворота осталось совсем чуть-чуть… мимо пролетел ещё один кинжал, с силой броска которого просто переборщили; он упал всего лишь в паре метров впереди, заставив Релнира перескочить и едва не врезаться в тупик — в окно, за которым издевательски поблёскивали звёзды. Но он быстро шмыгнул за угол, судорожно соображая: как бы заставить убийцу побежать дальше? Бросить… бросать было нечего, кроме застрявшего в боку кинжала, и Релнир, зажмурившись, схватился за рукоятку и выдернул лезвие на счёт три — нужно ли говорить, как это было больно, как он мгновенно ослаб, едва не свалившись на пол, как его рот наполнился кровью от прикушенного языка? Кинжал он выронил тут же, и прекрасно понимал, что это был неправильный звук, убийца не решит, что Релнир всё ещё бежит… но он решил, будто тот совсем упал (и был недалёк от правды), и Релнир впервые, увидев нападавшего вблизи, смог схватить его за ногу и повалить на пол, как только тот появился за поворотом. У него не было ни сил, ни воздуха, только ярость и кровь; он сплюнул её убийце на глаза и прижал его локти к полу. Он гораздо тяжелее, он может надавить и лишить воздуха, или сломать кости… неторопливость прежде не привела его ни к каким результатам, действовать он должен быстро, и чем скорее убийца умрёт, тем… тем… тем… Что-то было не так. Неожиданно для самого себя, Релнир затормозил, чувствуя, как всё тело наполняется тяжестью. Что-то заставило остановиться, замереть, едва не примёрзнуть к полу… он услышал отвратительный звук, разрывавший его перепонки, белый свет ослепил его, и собственный голос, показавшийся ему незнакомым, чужеродным, закричал: — ОСТАВЬ МЕНЯ, СМЕРТНАЯ! — Релнир чувствовал, как поднимаются его руки, выпуская убийцу. Ему хотелось зашипеть от боли, потому что, пока это происходило, он знал, нападавшая всадила в него ещё пару ножиков, и лишь сбитый прицел уберёг его от кинжала в сердце. Не будь он таким крепким, не будь он нордом, он бы давно свалился, но теперь, раз она его заколдовала… она ослепила его, да, конечно… он почуял пламя в своём запястье, словно ему отрубили культю, он чувствовал, как разгорается его кровь и был готов поклясться, что внезапный звук трескотни, как разряды молний, это звук его горящей ночной рубашки… боль сводила с ума, как и слепота, как и то, как непонимание: как ему удаётся до сих пор оставаться в сознании. Стоило подумать — и он тут же упал, готовый к тому, что смерть настигнет его в следующие несколько секунд. Теперь — дорога в Совнгард, ведь так? Нет. Всё тот же холодный пол, по которому он только что бежал. Только теперь перед глазами… потолок, да? Релнир поднял к глазам правую руку. Она была в полном порядке, хотя и горела со страшной силой. Свежая царапина ещё кровоточила, хотя старые подтёки уже засохли. Кисть жгло так, словно её отрубили, но она была на месте, а вот левый бок… левый бок кровоточил, мать его. Пламя же словно ещё полыхало в его ладони… он увидел, как кто-то склонился над ним и что-то заорал, прямо в лицо, но Релнир ничего не мог услышать. Оглох он, что ли? Что вообще с ним произошло? Кто-то оттолкнул кричавшего, донеслось несколько отчётливых слов, проступавших постепенно, как нечто затонувшее, выныривая на поверхность, несколько пар рук с трудом подняли его и положили на носилки. Они несли его обратно в лазарет. Какое счастье. Какое счастье. Глаза наконец-то различают высокие каменные стены, пустые канделябры… Если только… если только они не убийцы, и не… Релнир хотел закрыть глаза, погрузиться в пелену тёплого мехового одеяла и обо всём забыть. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Куда-то зелье пропало. А амулет его где? Талос не защитил. Меня? Или? Защитил? — Орен, слышь, да у него вся ночнушка-то погорела-то как веточка в огне. Как жив-то после взрыва остался ещё? — Тьфу ты, поэт хренов. Слышал, да, как жахнуло? Кому он, утырок этот, понадобился… — Может, правду сказал? Ну, что Драконорождённый, а? Правильно же говорят, что… сучий потрох, это ещё откуда?! Когда на него дыхнул холодный свежий воздух, глаза он открыл из любопытства. Релнир не помнил, чтобы окно было открыто, или чтобы в серых кирпичах зияла дыра, сквозь которую он увидел башни Солитьюда… и мрачное небо, усыпанное звёздами. Как красиво, подумал он, снова проваливаясь в небытие. Красиво. Но как-то холодно. Наверное, потом что ночнушка как веточка, либо он сам прикрыт одними только веточками, лёгкость тяжеловесная. Нужно попросить стёганое или пуховое одеяло, потому что эта ночнушка, что они на него напялили, ни от чего не защищает… а, она окровавлена, ты подумай. Заменят, должно быть… заменят на… завтра, всё завтра, только когда я высплюсь… Вот только выспаться ему было не суждено. Разбудил его не ночной гость, не дурацкий сон, но собственное тело. Релнир вскочил на рассвете, чувствуя в боку такую боль, словно рана была камином, и кто-то со сладострастием переворачивал головешки, наблюдая, как пламя пожирает их со всей стороны… ты предало меня за доспехи, ты всё покрылось синяками, но мы остались без них, и ты ещё попросишь прощения за то, что не приняло доспехи после стольких лет… словно отвечая на внутренний монолог, тело поддало ране жару, и Релнир закричал; в то же мгновение в дверь влетело двое стражников в лёгких, сука, доспехах, хорошему убийце на один зубок… один из них подошёл к его постели и взглянул на него обеспокоенно, но не забота ему требовалась, а вера, вера в то, что он со всеми этими сучными препятствиями управится… Резким движением Релнир вскочил с постели, и, хотя рана в животе угрожала прожечь в нём дыру, схватил солдата за ворот и притянул к себе. Второй солдат было дёрнулся, но понял, что опасность миновала, либо испугался, когда Релнир зашипел: — Вы разве не видите… не видите, что со мной… меня хотели… — в глазах снова начало мутнеть, голова закружилась, хватка ослабла сама по себе, и он снова повалился на подушку, слыша единственно звук своего сердца. — Позовите… скажите, я… — Орен, — испуганно позвал второй стражник, — может, и правда? Девка-то та ещё заноза была. Я имею в виду, может… — Знаю я, что у тебя на уме, — огрызнулся Орен. — Никакое это не Тёмное Братство. Шпана обыкновенная. — Она была в чёрном, — продолжал протестовать второй. — Да и стала бы шпана пробираться к нему? Кто он такой, мы же не знаем. Деньжат при нём вродь не водилось. Это, кажется, Орена убедило. Его взгляд ещё раз прошёлся по бледному, избитому лицу больного. Не местный. Да и шпана эта, тоже не из этих мест. Что-то здесь не так, точно. — Пошли гонцов ярлам. Может, преступник сбежавший. Разыскивают где, может. — Да не… не прес… непре… — попытался пробормотать Релнир, но закашлялся и не смог продолжить. — Довакин… дова… до-ва… — Какой же ты довакин, — хохотнул Орен, — если тебя девка какая-то избила? С драконами сражаешься, а с девками лапки кверху, как псина дворовая? На это ответить было нечего. Да Релнир и не мог повернуть языком, жалея, что не может просто взять и провалиться в забытье, пока всё это не закончится. Это не стражники смеялись над ним, не чувство позора; это мучительно насмехалась боль в боку. Закрыв глаза, он принялся щупать тело… новые шрамы рядом с грудью, ещё отзываются болезненно на прикосновения… мать его перемать, сколько же он здесь пролежит?.. Сколько уже?.. — Глянь-ка, шо мы у тебя раскопали, — перед глазами Релнира из стороны в сторону закачался блестящий амулет. — Талоса, стал-быть, почиташь? Может, Ульфриково отродьё ты? Почём мне знать? — Мать вас… пере… — попытался ответить тот, слабо протянув руку за амулетом, но не успев даже коснуться его. — Отдай… матьтвйю… су… су… — А? А? Чё мелешь? Не слыш-тя! — выставив ладонь перед ухом, стражник наклонил его к губам Релнира. Грудь переполняла ярость, и Релнир, изо всех сил напрягая челюсти, собрал во рту всю слюну, что позволяло пересохшее горло, и плюнул противнику в ушную раковину. Стражник выпрямился и завизжал как поросёнок, хлопнув себя по намоченному уху: от крика в голове у Релнира задребезжало. Ощущения такие, будто в темечко всадили раскалённый гвоздь. Придя в себя, багровый от ярости, стражник саданул Релнира по щеке — в глазах потемнело, в ушах раздался невыносимый, давящий на голову свист. — Ах же дрянь эльфийская… вкрай совесть потеряли! — Я норд… норд… — слабо зашептал Релнир, ничего не понимая и ничего не слыша. Дверь закрыли, но свечу оставили зажжённой — отвратительный свет слепил его закрытые глаза, рисуя в темноте красные и зелёные круги. Они упомянули ярлов… гонцов… Ульфрик, может, тоже получит письмо, хотя это сомнительно, но если вдруг… он скажет Дейенерис, и она… она… она пмжт… Релнир понял, что ничего не изменится. Дейенерис было на него плевать. Она была уверена, что справится сама; приручит Алдуина или вроде того… сияние свечи на прикроватной тумбочке расплывалось в жёлтое дребезжащее пятно. Оно никаких звуков не издавало, но в ушах жужжало непрестанно, и только страшная слабость едва не насильно опустила его веки… но горячая боль будила снова и снова, мучая, вырывая из снов, кошмаров, вспоминаний… грёбаные колокольчики кто-то заботливо менял, будто здесь были готовы к его смерти. Стояла ночь, стражники уже ушли, оставив после себя открытое окно — Релнир слышал лай собак, скрип колёс на мельнице и отдалённый шум застолья… лютни, дребезг посуды, пчелиный улей… никто не придёт за ним, а значит, он потерял всё: возможно, даже своё Предназначение. Может, ни хера-то у него и не было, Предназначения-то? Лидия без него и шагу не ступит, вернётся, будет ждать, но когда это случится? Сколько времени пройдёт, прежде чем он выберется? Сколько… сколько уже прошло времени? И почему вокруг всё время так темно?