Кулаки, дипломатия и драконы

Ульфрик наказал заседлать лошадей к утру, а сам, будто и не переживая за поход вовсе, отправился в таверну — и, как подобает королю, выбрал самую большую в столице. Ужин в замке подавать не велели, поэтому выбора у Джона не оставалось — он пошёл с ним. В таверне, как и всегда к сумеркам, яблоку негде было упасть, но Ульфрик без труда протискивался между разгорячённых работой тел. На удивление, внимание на него обращали немногие, так были поглощены оживлённой болтовней. Те, кто всё же это делал, едва ли не на пол были готовы упасть, освобождая вождю путь. Пару раз Ульфрик останавливался и угрожающе нависал над столами, и Джон ожидал, что люди в страхе разбегутся как тараканы, но никто об этом даже не подумывал; замечая, кто к ним подошёл, они только поднимали здравницы и предлагали сесть рядом, на что Ульфрик, изображая секундную задумчивость, всё же двигался к другому столу. Джон наоборот ощущал себя невидимкой. О его неприкосновенности никому не было известно, или никому не было дела, поэтому его безбожно толкали, задевали, несколько раз даже отчитывали за неуклюжесть и чрезмерно большой воротник, пух которого нашёл пристанище в ноздрях не одного посетителя. Прибывшие с ним Вестеросские лорды шептались, что ближнее окружение Ульфрика не очень-то уважает Короля Севера, почти презирает его по им одной известной причине, но вот ненависти от простолюдинов он не ожидал. Им-то какое дело? И всё равно, сколько ни пытался Джон перехватить хоть один ласковый взгляд или подбадривающую улыбку — всё без толку. Может быть, здешние люди просто не знали, кто он такой? Зарумянившиеся прислужницы сновали туда-сюда, покачивая бёдрами и едва не приплясывая от удовольствия, словно хлебнули по глотку из каждой кружки на разносимых подносах; крестьяне, солдаты, даже проститутки хохотали все как один, тонкий голос лютни утопал в разномастном гомоне. И все, как на подбор, люди. Джон не мог найти ни одного представителя другой расы, но этажей было несколько — может, он просто не в том месте ищет? Некоторые отдавали Ульфрику свои кружки — поэтому он успел захмелеть ещё до момента, когда они уселись. Другие любопытничали, смогут ли подешевле пить эльфийское вино, когда одержат победу в войне, на что Ульфрик без зазрения совести пожимал плечами, вопрошая: «Ты что же это, отравиться вздумал? Не вздумай!» или: «Чем тебя нордское пойло не устраивает?», на что подданный тут же отрекался от своих слов и клялся, что, на самом деле, его всё устраивает, но от шанса унизить «остроухих» не отказался бы. Ульфрика, это, конечно, тут же умасливало, и он обещал приставить подданного к награде — если появится повод более весомый, чем острый язык. Наслушавшись песен о своём величии и пролив изрядную долю чужого пива в свою бороду, Ульфрик протопал к корчмарю, быстро поинтересовался, «Куда?», и так же быстро получил ответ — хозяин кивнул на пустой столик в углу, под лестницей, с низким потолком. На вопрос, не нашлось ли чего-нибудь повместительней, корчмарь только пожал плечами. Ульфрик хотел уже отойти, когда Джон тихонько попросил обваленного в муке лосося и пинту медовухи. Корчмарь кивнул, денег взял больше, чем требовалось, но ждать Джону не пришлось — Ульфрик едва ли не приказным тоном сказал ему отойти к столику, и сам, спустя минут 20, взял блюдо с лососем, обложенным овощной нарезкой, и понёс прямиком к Джону — и люди снова расступались перед ним, словно в руках его был не поднос, а боевое знамя. Опустив поднос, Ульфрик придвинулся к столу, положил на него руки. Блюдо заняло едва ли не весь стол; очень скоро ему стало неудобно, и он сложил руки на коленях. Рыба стыла. Джон не знал, имеет ли право есть, или король сочтёт это за неуважение? Кто их поймёт, этих самоявленных. Он-то себя королём до сих пор не считал, никогда им быть не хотел. Принесли две пинты медовухи, и места на столе стало ещё меньше. Отпив из своей, Ульфрик наконец заговорил: — Ты меня боишься, Джон? — тот задумчиво покачал головой. — А я-то думал… смотришь на осётра своего… думаешь, сожру твою рыбу? — Это лосось, — возразил Джон. — Один хрен, за вора меня считаешь… — Ульфрик потянул неудачливую рыбу за хвост, и он шмякнулся о стол, оставив на нём жирный след. — Не боишься, значит? Ну, тогда ответишь мне честно. — Он помолчал, созерцая Джонов ужин. Скривил бровь. Джон решил, что это и есть знак позволения, и взял вилку и нож. Стоило ему начать жевать, как Ульфрик заговорил: — Скажи… поддержки от твоей королевы можно не ждать, да? Такой, ну… настоящей, нормальной, полноценной. Она же меня тоже за вора считает, думает, я… не знаю. Чужое королевство украл. Так? — Джон жевал. — Она не признает этого открыто, я чувствую, но… но квартал серых. Квартал серых задел её… она пришла ко мне во дворец и стала говорить со мной таким тоном, будто я обязан что-то изменить лишь потому, что так сказала она! — Её твёрдость помогает ей сохранить Железный Трон, — пожал Джон плечами. — Твёрдость? Ты думаешь, дело в твёрдости? А не в драконах ли, которые сожгут тебя по её приказу? Твёрдость, тоже мне, — он рассмеялся, — но я видел твою жену, и я видел Дейенерис. И я теперь понял, почему не она твоя жена. К чему тебе такая мегера, когда прекрасная северянка, пышногрудая, рыжая как лиса, всегда ждёт тебя дома? Джон скривился. Поэтическое вдохновение на Ульфрика находило редко, но, чаще всего, отвратительно метко. — Санса как раз не хотела, чтобы я приходил тебе на выручку. Она думает, так я никогда не увижу сына. — Женщины… женщины не понимают войны, — задумчиво проговорил Ульфрик. — Они думают, можно закончить её, уступив врагу несколько акров земли. Выплатив так называемую контрибуцию… забор между двумя участками поставить, как крестьяне, чтобы твоя курица к моему петуху не захаживала. Мне, дескать, цыплята прижитые не нужны, своих бы откормить. Санса не должна была поддерживать твою войну, как не поддержит и Дейенерис, ведь они не понимают её смысла… не понимают чести. Как думаешь, может, у женщин даже нет такого понятия, как «честь»? Ведь они, если подумать… то, что они называют честью, они отдают одному мужчине. И, что самое интересное, этот мужчина может уйти с их честью, и более того — они могут прогнать его сами! — Джон промолчал. Он не хотел говорить Ульфрику, что и Дени, и Санса отдали свою «честь» насильно. — Возможно… возможно, в том, чтобы прогнать того, кто не делает женщину счастливой, тоже есть какая-то честь. — Может, — согласно кивнул Ульфрик. — Может, Джон. Вот только эта честь с войной не имеет ничего общего, ибо тогда союзы между странами разбивались бы так же часто, как женщине в голову взбредёт какой-нибудь очередной каприз! — Эх, Ульфрик, — сочувственно вздохнул Джон, — ты так говоришь только потому, что не женат. Будь у тебя женщина, ты бы… — Я не встретил достойную супругу, — горделиво заметил тот. — Встреть ты достойную северянку, — согласился Джон, — так бы не говорил. — Должно быть, у Сансы стальные яйца. А то и две пары, с твоими-то вместе, — хохотнул Ульфрик, и Джон решил не спорить. На удивление, Ульфрика это рассмешило ещё больше. Какой смысл говорить с ним о женщинах? Многие из них кажутся ему не лучше данмеров; и его это совсем не красит. — О, а вот и он! — произнёс Ульфрик, и Джон проследил за направлением его взгляда — он смотрел на вошедшего Хильмара, придворного лекаря, тёмного эльфа — на него легла ответственность по возвращении Дейенерис в строй. Привыкший к косым взглядам, он не повернулся ни на одного из гостей таверны, хотя те и сделали из его визита повод прервать разговор и уставиться на вошедшего как на воскресшего Исмира. — Тесное же вы выбрали местечко, — он бросил на Джона многозначительный взгляд. Ульфрик подвинулся — и, когда маг опустился на стул, его локти с обеих сторон задевали как Ульфрика, так и Джона. — О чём беседуете? — А ты как думаешь? О мире, конечно, я как раз собирался спросить… ты, кстати, не голоден? — Быка бы целого сожрал, хотя пациенты и отбивают аппетит, — он слабо улыбнулся, глядя на Джонову трапезу и пустой закуток перед Ульфриком. — Его Медвежество не голодны? Или тарелку поставить некуда? Место вы, конечно, выбрали… — Джон доест, тогда и ты пожрёшь, — ответил Ульфрик с явным намёком, чтобы Джон доедал как можно медленней. Хильмар не сдавался: — Да мне же, знаешь, стол-то и не нужен. Я и так, в руках поесть могу. Покрошу на ноги себе, подумаешь, потом птички всё равно всё обклюют! Он подозвал прислужницу, жестом попросил склониться и шепнул что-то на ухо. Та быстро закивала и убежала, а Хильмар, оглядев товарищей, сообщил: — Её Светлость только что попросили, вы только в обморок не падайте, эльфийской крови. Высшей эльфской говорит, хочется. Боюсь, проснулся призрак её батюшки, врагов ищет да мести. Джон поперхнулся. — Это на неё так Виндхельм действует, — уверенно заявил Ульфрик. — Проняло, всё-таки! Хильмар сочувственно скривился и похлопал Джона по спине. — Она вообще что-нибудь ест? — спросил тот. В животе всё ещё урчало, мясо стыло, но взгляд Ульфрика пугал как и прежде. — Ну, высшей эльфской в закромах, к сожалению, или к счастью, не водится. Я так подумал, что… проще всего, лучше всего, пока что давать ей животного мяса, сдобренного чесночным отваром. Уже и… спасибо, Эдда, — улыбнулся Хильмар, когда та же девушка принесла обыкновенную краюху хлеба, фиолетовую бутылочку и ещё одну кружку с медовухой — её она поставила перед Ульфриком. — В общем, да. Так поест мясца немного, попьёт, и… того и гляди, и зелья работать начнут. Пока что её… драконья кровь всё отвергает. Будто тело понять не может, что принимать можно, что полезно, а что нет. — Откуда в ней вообще эта зараза появилась… — пробубнил Джон самому себе. Хильмар отпил из бутылочки, а Ульфрик скривился: — Опять ты эту дрянь данмерскую пьёшь! Сказано ж тебе, в столовой в замке всё к твоим услугам… — Тошнит меня от вашего нордского, ничего не могу с собой поделать, — шмыгнув носом, Хильмар столь же браво откусил хлеба. — У Вашей Свирепости такого нет? По Винтерфелльскому вину не скучается? Джон пробурчал что-то о том, что и в Скайриме, и в Винтерфелле вино одинаковое, и, насупившись, принялся жевать лосося. Для Хильмара это стало своеобразным, хотя и довольно вежливым призывом заткнуться, а вот для Ульфрика, наоборот, вернуться к предыдущему разговору: — Наш застенный друг не о вине мечтает, но о семье своей. Немудрено, конечно, хотя и большой вопрос, какой… какой пример отец сыну своему покажет, если вдруг решит с войны слинять. И кого он будет поддерживать, когда сам станет лордом? Эльфов? Станет жить в эльфской стране? «Север — независимое государство», хотелось сказать Джону. Ему хотелось напомнить, что он король, что Дейнерис даровала ему независимость… — Дейенерис не похожа на других эльфов. Не на Талмор, по крайней мере… вообще-то, она борется за многое, что близко и тебе самому. — Наливая медовуху, Ульфрик недоверчиво скосил на него взгляд, и Джон поспешил объясниться: — Она стремилась к свободе для своих людей, многих из которых люди считали дикарями. И считают до сих пор, — Джон улыбнулся. — Это ты про дотракийцев? Да, я слышал, у них с серыми — прости, Хильмар — много общего. Например, стремление занимать чужие земли, на которых им никто не рад. Чего им в пустыне-то не сиделось, не понимаю? Правильно же я говорю, Хильмар? Эльф таинственно улыбнулся. — Его Медвежество знает, что я не самого высокого мнения об умственном развитии моих собратьев. — Ей тоже, впрочем, сдался ей этот Железный Трон! Вестерос — не её дом, если вспомнить, что… — Эйегона? Ульфрик, это было очень давно. Они лишь отвоевали место, где могли бы жить. Потому что могли. Так некогда сделали и норды. — И эльфы пытаются у нас эти земли отобрать! — фыркнул Ульфрик. Джон лишь покачал головой. Он понял, что дальнейшее обсуждение бессмысленно. — Ты даже не представляешь, насколько это невовремя! Я почти уговорил Болгруфа сдать Вайтран без битвы, но теперь, боюсь, и Туллей, и Болгруф, и остальные тоже, будут ждать, что борьба с драконами сделает нас слабее. — Ульфрик, драконы не различают знамён. Если Скайрим ослабнет, то весь. И Вайтран, и Туллей, и, как ты говоришь, все остальные. — Ты думаешь, имперские псы пошевелили хоть пальцем, когда дракон напал на Хелген? — он стукнул кулаком по столу для убедительности. — Никому из них нет дела до нужд твоей королевы! — Это не проблема Дейенерис. Драконы теперь — проблема каждого из вас. В Скайриме они были убиты и захоронены. Скайриму же они будут мстить. — Может, ты и прав, Джон, но я знал твоего отца и знал, как тяжело ему давалась проницательность. Он не видел людей такими, какие они есть. Он был наивным и, если позволишь, глупым. — Значит, мир ты заключать не станешь? Ульфрик только широко развёл руками — ни дать ни взять, медведь он и есть медведь. Даже если он человек. — Стал бы я ехать, будучи наверняка в том уверен? Посмотрим, что Туллей скажет. — Не ожидаешь же ты, что он отдаст тебе всё, о чём ты ни попросишь? — Боюсь, на бесплатную раздачу земель я опоздал. Меня же никто не звал подписывать этот их… конкордат, мать его за ногу… — всё своё отчаяние Ульфрик вложил в зверский глоток, после которого ещё и по столу бахнул кружкой, как по барабану. — Теперь всё зависит лишь от твоего слова. Я с ней незнаком, и не знаю, можно ли верить её словам. Я доверяю тебе решать исход чужой войны, потому что верю тебе. Но ей… ей я не верю. Она эльф, притом эльф с претензиями… и тремя драконами. Когда возвращаешь себе потерянное государство и ещё умудряешься оправдать кровопролитие, это… дорогого стоит! — он саркастически засмеялся, и Джон предпочёл не реагировать. Какой смысл спорить, если мнение Ульфрика о Дейенерис уже установилось, и он упрям как стадо волов? Обсуждать что-либо с ней тоже бесполезно, так что эти двое друг друга стоили — достойные правители, ничего не скажешь. Их люди, впрочем, были им преданы за эту верность принципам… а вот его, Джона, собственные братья по оружию и по клятве ножом закололи. Ему ли судить других за дипломатические ошибки? — Мне вот только знаешь, что невдомёк? Что она тут делает-то? До сих пор? — Это Дейенерис, — загадочно улыбнулся Джон. — Если она здесь, значит, она этого захотела. — Я не удивлюсь, если у неё есть какая-то роль во всей этой… истории, — заметил Хильмар, облизнув усы. — Я плохо знаком с историей Клинков, но мне известно, что они посвятили себя поиску и защите Драконорождённых. А она — одна из них. Из Драконорождённых, в смысле. Немного другой ветви, но… история Таргариенов немного, знаете ли, покрыта завесой тайны. Быть может, и она может поглощать души драконов, просто нам это неизвестно? — Она даровала им жизнь, — возразил Джон, и Хильмар улыбнулся. — Жизнь следует за смертью так же бесповоротно, как весна после зимы. Когда кончается один мир, начинается другой… — … а когда ты начинаешь свои аморальные проповеди, у меня заканчивается терпение. Хильмар, друг мой любезный, мы, кажется, условились, что Алдуина надо одолеть? А то ты похож на этих двинутых, которые теперь храмы строить начали на месте погоревших деревень. Огонь, говорят, очищает, благоденственная земля теперь. И то, что на ней расти ничего не будет — так это ничего, себя друг друга в жертву приносить начнут и съедать во имя правителей… — Какие-то ты ужасы рассказываешь, — пробурчал Джон, и ответная улыбка Ульфрика показалась ему кровожадной. — Бесконечна история человеческой глупости. Ты почему не ешь, а? Мы же с тобой ещё не совсем свихнулись-то, и на ужин едим… осётра, да? Не человечину! — Лосося, — поправил Джон, но Ульфрик только сморщился. — Что напоминает мне о том, почему я вообще пришёл, — проронил Хильмар, кашлянув в кулак. — Я хотел… вам обоим… сообщить, что происходит с королевой, хотя… вы оба наверняка уже догадались, так? — Хильмар явно на это рассчитывал. Не хотел ничего объяснять, но столкнулся с оскорбительным невежеством — и, как следствие, оскорбился сам. — Да говори уже. Не томи. — Вы хоть представляете, что тот, кто нарядил её в эти доспехи, наверняка желал ей всего наихудшего? — требовательно спросил лекарь, глядя на двух недоумевающих королей. — Носить одеяние мертвяков — дело одно, а вампиров — ещё хуже… Хильмар оглянулся в надежде, что никто его не услышал. Северяне столь суеверны — услышат слово, и тут же обвешаются чесноком, опрыскают дома противоядием, а какой-нибудь мошенник с рынка наживётся на их простодушии… но уставшим крестьянам, пропойцам, певцам и весельчакам было по барабану, и его паранойя мгновенно улеглась. — Она что… что… простудилась? — несмело вымолвил Джон Сноу. Его собеседник на мгновение нахмурился, взглянул с недоверием… — Я думал, Его Свирепость догадливее. — Хильмар подождал ещё немного в надежде услышать более вразумительный ответ, но не дождался. Тогда он вздохнул и, разводя руками, горестно сообщил: — Боюсь, она обращается в вампира. — Это как? — обронил Джон. Хильмар едва не зашипе. — Вот так! Доспехи, которые она носила, сначала освятить надо было, или вообще лучше не надевать… вампирский яд смешался с потом и заразил её. Вот и всё. Это только теория, конечно, но её спутники меня уверили, что вампиры им по пути не попадались, и схваток не было, поэтому… Над столом повисла странная тишина — как грозовое облако страха и безысходности на певучем и игривом празднике пьяной жизни. Каких только глупостей тут не кричали, каких драк не устраивали, какие только звуки не издавали из инструментов, молящих о пощаде, и сдобренных медовухой глоток… — И что? — мрачно спросил Ульфрик. — Необратимо? — Организм её борется. Я даю ей сонного вина, но сам спать не могу — сегодня ночью она проснулась в судорогах и требовала… ну, вы знаете, чего вампиры требуют. Пришлось её связать, пока была без сознания. От греха подальше. Джон боялся представить, как разозлится Дейенерис, когда узнает, что её связали против воли. — Значит, оставляем её в Виндхельме, — решил Ульфрик, но Джон решительно закачал головой. — Ты же шутишь, правда? — Если мы оставим её здесь, она возненавидит нас обоих. Мы не знаем… — Король Севера обратил к эльфу полный надежды взгляд. — Она же сможет… это же её решение. Это её переговоры. Она должна выздороветь. — Джон, — предупредительно заговорил Ульфрик, — я знаю, тебе кажется, Хильмар способен на что угодно… но это не так. Эльф поднял указательный палец — мол, этот норд знает, о чём говорит. — Но ведь она выздоровеет, пока мы дотуда доберёмся! — До Айварстеда всего день езды… — С ней — нет! Даже если она не в состоянии передвигаться! — его полунервный, полусдерживаемый голос сошёл на крик, но сообразил он вовремя — вовсе ни к чему людям слышать или даже видеть, что у двух королей что-то не ладится. — Что ты ей дал, Хильмар? — поинтересовался Ульфрик. — Противоядие, и всё, ничего особенного, но, должен признать, работает оно прескверно. Немного уменьшает жажду, но ощущения от солнечного света точно такие же. Ульфрик с тонким намёком развернулся к Джону. Тот только пожал плечами: — Ну, значит, накроем её плащом. Укутаем всю, наденем защитную маску… Хильмар, у тебя же есть такая? — С чего ты взял? — хмыкнул тот. Джон не нашёлся, что ответить. — Может, объяснишь, зачем вообще тащить её на Высокий Хротгар? Это же не тракт, это гора. Если только у тебя в конюшне не привязан засёдланный дракон, боюсь, донести её будет непросто. И Джон объяснил, ещё раз, что без этого никак не обойтись, и что она сдерёт с каждого из них шкуру, если останется в стороне. Он ожидал, что Хильмар начнёт возражать и уже приготовился защищаться, но эльф только кивнул и попросил отправиться с ними — ведь за Дейенерис нужно было присматривать. — К тому же, я знаю об Алдуине побольше вашего — и даже побольше твоего, Ульфрик, — быстро добавил Хильмар, пока тот не успел возразить. — Если кто-то и способен объяснить Туллею, почему это для нас важно, то только я. Чего Джон точно не ожидал — так это того, что в мире есть хоть кто-то, к кому Ульфрик был готов прислушаться. Тем более — к тёмному эльфу. Но, как бы то ни было, это сработало. Хотя Лицо Ульфрика потемнело как слива, на эту тему больше не заговаривали. Галмар то ли в шутку, то ли всерьёз предложил повезти Дейенерис в гробу, на что Ульфрик пробубнил что-то о совершеннейших неудобствах. Хильмар с умным видом заявил, что ему в голову пришла гениальнейшая мысль — смастерить для королевы паланкин. Галмару пришлось сначала поднимать челюсть, а потом, естественно распоряжаться; этот походил не на сливу, но скорее на уксус — таким кислым Джон его прежде никогда не видел. С утра Дейенерис, связанную по рукам и ногам, уложили в крытый, наспех собранный без единого гвоздя паланкин. Нести его вызвались Джорах Мормонт и, неожиданно, Лидия — но на последней лица не было, и Джон заподозрил какую-то хворобу и у неё. Когда он поделился соображениями с Хильмаром, тот только покачал головой и, по своему обыкновению воздев к небу указательный палец, изрёк: — Ничего-то ты не знаешь, Джон Сноу. Налицо очевидные душевные переживания, о природе которых ни тебе, ни мне знать не дано. Может, она скучает по тану, может беспокоится за его благополучие… откуда нам знать? И, раз девушка вызвалась к физическому труду, имеем ли мы право её останавливать? Не имеем, ибо государство у нас свободное. Двинулись они, якобы из соображений безопасности, по побережью Чёрной реки — защищённые горами слева и оврагами справа, они были недоступны ни для пеших отрядов, если бы тем случилось пройти по основному тракту, ни для драконов. Последнее заметил Хильмар, добавив, что размах их крыльев настолько широк, что стоит им их расправить, и острые скалы обязательно оставят на них пару-тройку царапин, поэтому в ущелье они не сунутся. Ульфрик этой затее до сих пор не доверял и был уверен, что в пути его подстерегают агенты Империи или Талмора — из-за чего начал бурчать почти сразу же, о драконах даже не заикаясь. Больше, чем за Ульфрика, впрочем, Джон переживал за Дейенерис. Хильмар приготовил ей две бутыли чесночного отвара и столько же макового молока, и она спала как младенец; но то Джорах, то Лидия случайно ступали в грязь и едва не соскальзывали в воду, паланкин трясся, и Джону казалось, что слабенькие бинты, закрепившие Дени на доске, вот вот расплетутся. Он боялся её в гневе, боялся её болезни, да и Хильмар сказал, что прежде чем ей полегчает, ей несколько раз станет много хуже, и что ещё сегодня ночью она так стремилась вырваться из пут, что магу пришлось наложить на себя защитное заклинание. И Джон знал, что это не враньё — даже на столь тёмной коже, даже под столь тёмными глазами, были заметны мешки. Когда впереди показался водопад, идти по берегу стало невозможно, и они всё же поднялись по оврагу на пешую дорогу. Ульфрик, поднимаясь, хмурился и прислушивался. Джон поглядывал на Мормонта, уверенный, что тот совсем выдохся, и что его необходимо подменить. Он уже поджидал момент, чтобы сказать об этом, когда Хильмар, выругавшись под нос, заявил: — Придётся нам привал сделать. Глядите — великаны с мамонтами опять парад устроили. — Парад? — переспросил Джон, и Хильмар пояснил: — Для них мамонты — вроде товара. Ничего им в жизни не надо, только дай животину погонять туда-сюда… — По-моему, это отличные новости, — отметил Ульфрик и шагнул вперёд. — Я давно сыра мамонта не ел. И, прежде чем кто-то успел его остановить, король Скайрима, ни много ни мало рискуя своей жизнью, отправился на переговоры. Переговоры это были странные — в одного великана влезло бы четыре Ульфрика, если не больше, но все трое столпились в кучку и, слушая его зычный голос, медленно опускали напоминавшие валуны головы. Хильмар вздрогнул, когда один из великанов переложил дубинку в другую руку и хлопнул ей по ладони, но всё обошлось. Ульфрик, возвращаясь к ним, так и лучился от счастья: — Их стойбище тут неподалёку, рядом с горячим источником. Я сказал, что нас пятеро человек, и они согласились отдать целую бадью. Они-то жрут из бочек, от одной бадьи не убудет… — Не перестаю тебе удивляться, — фыркнул Хильмар без подобающего энтузиазма. — Спроси, не найдётся ли у них к сыру человеческого мяса. Пригодится, если Её Светлость проснётся. Только устроившись у горячего источника, они поняли, что успели выдохнуться. Солнце стояло в зените, хотя и едва светило сквозь тучи, но казалось, что в пути они уже целый день. Лошади склонились к источнику, но отшатнулись и презрительно заржали, словно ошпаренные (скорее всего, так оно и было), и бросились бродить между одиноко стоящих деревьев, с недоверием обнюхивая мох и лишайники, тут и там лепившиеся на камнях. Лидия стала было копаться с кирасой, объяснив это желанием «хотя бы окунуться», но быстро сдалась, заявив, что оно того не стоит. Хильмар, передохнув с десять минут, стал разгуливать по скользким камням с грацией горного козла. Когда Ульфрик вернулся из лагеря великанов с целыми двумя бадьями мамонтового сыра, маг собрал несколько гроздей джазби, хотя и пообещал часть из них сохранить «во имя науки». Именно тогда, когда Джон почувствовал во рту ласковое прикосновение мягкой, текучей, но пересоленной пищи, раздался ни с чем не спутываемый отголосок рыка, принесённый ветром. Лидия, прожевав свою порцию и облизнувшись, спросила: — Это что, у кого-то в животе? — Это дракон, — ответил Хильмар, мгновенно посерьезнев. Ульфрик перестал жевать, маг уставился в небо и заозирался по сторонам. Джон последовал его примеру, но в небе было пусто — ничего, кроме комьев мрачных облаков, угрожающе зависших над их головами. И, тем не менее, рык повторился; на этот раз Хильмар лучше уловил его источник и повернулся на запад, ожидая опасности оттуда. — Хильмар, — тихо позвал Ульфрик, — с погодой помочь? — Нет. Внимания лучше не привлекать, — ответил тот столь же тихо. — Он далеко, но нам лучше… — Разве ты не можешь его победить? — поинтересовался Джон, но Ульфрик, не меняясь в лице, покачал головой. — Я не пробовал. Но Довакины драконьи души жрут, а не только кричат. Владеть Голосом и быть Довакином — не одно и то же, поэтому… Он примолк, уловив движение под накрывшей паланкин простынёй. Взгляд Хильмара испуганно метнулся к запястьям и щиколоткам — они были всё так же связаны. Мормонт, отложив миску в сторону, помог Дени избавиться от простыни… Джон, увидев её, почувствовал, как съеденное подступает к горлу и просится наружу. Он ведь видел её ещё позавчера; за пару ночей её щёки ввалились, кожа неестественно побледнела… даже белые ходоки были симпатичнее. Страшней всего было смотреть на её глаза: остервенело блестевшие янтарём, но такие усталые. Хильмар натянул на лицо улыбку, но голос его дрожал: — Ваша Светлость. Рад, что вы в здравии, и не пытаетесь никого убить. Не было похоже, что Дейенерис поняла сказанное; а даже если и поняла, то не подала виду. Её голова двигалась медленно, словно каждое движение стоило ей титанических усилий. Её взгляд остановился на Ульфрике, и тот поднапрягся. — Я хотела… только поблагодарить… вы ведь… — голос её был глухим и скрипучим. Ульфрик перебил её словно ради того, чтобы она не мучилась: — Да вы… вы о своём драконе печётесь, а я о своём народе. Знаю я это всё, знаю, — общипанный джазби полетел в чашу с каким-то особым ожесточением, словно был боевым снарядом, а миска — Алдуином, — я горжусь своим краем, горжусь своими предками и корнями. Я верю в нордские легенды и в то, что окажусь в Совнгарде после смерти. Я только и думаю, что… — И я люблю своих людей, — тихо возразила Дейенерис, — а не только драконов. — Возможно, и так, — вступился Хильмар, — но если дракон окажется здесь, помочь вы нам не сможете. Как ни жаль это признавать, но нам нужно двигаться дальше, и как можно быстрее. Они нервно засобирались; все, кроме Джораха Мормонта, склонившегося над Дейенерис и желавшего поговорить, пока её глаза не закрылись вновь. Джон поражался его храбрости и уважал её; будь на его месте он сам, Дени наверняка почувствовала бы его слабость и страх… а она ненавидит слабых людей. Времени на разговор у Джораха и Дени было немало — оказалось, что они забыли стреножить лошадей, и те разбрелись. Двое протопали в лагерь великанов, и те решили, что это — плата за угощение; Ульфрику пришлось использовать всё своё красноречие, чтобы убедить их в обратном. Джон, отправившийся с ним, собственными глазами видел, хотя и ни слова не понимал, как король Скайрима убеждал трёх созданий, способных заглотить его в один присест, в том, что он вернётся в Виндхельм и обязательно, всенепременно пришлёт им хоть целый табун северных скакунов лучших пород. Джон не знал, поверили ли великаны его словам, но лошадей всё-таки отпустили. Когда всё было готово, Дейенерис уже снова спала. Мормонт, стерёгший её сон, заявил с трогательной улыбкой, что ей становится лучше. Хильмар фыркнул, но не сказал ни слова; Джон тоже промолчал. Что, если это — последнее, что сир Джорах может сделать для своей королевы? Годы не щадят никого, переболевшего серой хворью Мормонта — тем более. Его руки дрожат, когда он поднимает носилки, да и одышка мучит сильнее, чем ту же Лидию и других. Отбирать у него слабый отблеск надежды было бы жестоко. Они снова двинулись в путь. Джон, привыкший, что небо всегда белое, словно отражающее заснеженную землю, никак не мог привыкнуть к всепоглощающей серости — других красок, казалось, Скайрим не ведал. Даже цветы, и те были бледные, будто смешавшиеся на палитре именно что с серым цветом, как и каменная кладка дороги, на которую они всё же вывернули, как полуголые, никогда не цветущие деревья… Джон не знал даже, день сейчас или уже вечер. Если бы только драконы издавали возгласы хотя бы раз в час, было бы понятнее. Они шли на лошадях мимо засеянных полей пшеницы; крестьяне, поднимая мотыги, глядели им вслед, кто-то даже осмеливался что-то кричать: чаще всего, полные восторга речи во славу Ульфрика Буревестника, короля Скайрима. Несколько раз они натыкались на обозы крестьян, бежавших из сожжённых деревень, и молодых парней, мечтавших присоединиться к Братьям Бури. Им их собственный король наказывал быть осторожными, уверенный, что за ними уже следует конвой из агентов Империи и Талмора, и что на глаза им лучше не попадаться. Каждая встреча затягивалась комплиментами смелости Ульфрика, каждый из которых он поглощал со всё нарастающим удовольствием; чем объёмней вздувалась его грудь, тем лукавей улыбался Хильмар. После одной из таких встреч Ульфрик обратился к Джону и, тоном гордого родителя, заявил: — Скайрим — страна маленькая, не как ваша, но с достоинством. Все друг друга знают и, понимаешь, уважают, когда борешься за своё… за наше, так сказать. Людей у нас не так много, лорды не такие знатные, все друг друга уважают… — До первой неудачной пьянки, — подсказал Хильмар не без иронии. — А что до Твоего Медвежества, это они сейчас тебя уважают. А что потом, а? Наденешь корону, придётся проблемы решать… — Эльф, ты нарываешься, — прорычал Галмар, но Ульфрик ответил на удивление спокойно: — Брось. Хильмар всего-то пытается воззвать к голосу моего разума, хотя и… сейчас ещё не время. Туллей, знаешь, может и пёс имперский, но людям он смерти не желает. Не людям, только мне. С ним войну вести — одно удовольствие… помяни моё слово: когда эльфы раны залижут, они нас так щадить не станут. Всё погорит. До единого колоска. — Раньше, — снова вмешался Хильмар. — Драконы-то соображают, что к чему. А их душами может только один-единственный норд наесться… Ульфрик наконец-то высказал магу что-то саркастическое, и больше Джон их не слушал. Гадкого и вредного в Хильмаре было явно больше, чем хорошего, но, быть может, дело тут было лишь в их обоюдной расовой неприязни. В конце концов, и Ульфрик был не агнец божий, с кем бы ни говорил. С Дени в те краткие моменты, когда она просыпалась, Хильмар вёл себя обходительно. Может, впрочем, он её просто боялся. Дождавшись, пока данмер окажется позади, Ульфрик подвёл лошадь ближе к лошади Джона и заговорил деланно тихо: — Хильмара знаешь, за что из Морровинда изгнали? — Джон сказал, что нет, не знает. — Он поперёк Трибунала пошёл. Я думал, раз так, и раз мозг у него на месте, то оставлю его при себе, чай, пригодится. Но он меня не любит, это и ежу понятно. — Почему ты тогда держишь его при себе? Ульфрик горько улыбнулся. — Порой для сохранения шкуры приходится утыкать себя иглами, острыми с обоих концов. Когда он не упражняется в красноречии, он даёт неплохие, в общем-то, советы. Он меня спрашивает, например: чем праздновать твоё восхождение на трон будем? Говорит, нужно будет прекратить оружие чеканить и весь метал на чеканный двор, чтобы… септимы септимами, а вот монет с моим изображением нет, да и… — И как же ты их назовёшь? Ульфриками? — А почему бы и нет? — обиженно поинтересовался тот. — Что, если один ульфрик будет стоить пяти септимов?.. Впрочем… тогда простому народу ульфриков не видать. — Незадача, — усмехнулся Джон, неуверенный, что товарищ по оружию говорит на полном серьёзе. Лес, в который они завернули, укрыл их и от дождя, и от драконов, но подходил к концу — деревьев становилось меньше, тропа становилась шире; впереди по обе её стороны виднелись крестьянские домики. Покосившиеся, порой брошенные и разломанные… — Ещё Хильмар говорил мне о продолжении династии. О том, знаешь, кто будет после меня. Я уже немолод, ты сам понимаешь, но стоит найти фертильную жену, и… — Договорить он не успел: конь ни с того ни с сего взвился на дыбы, едва не сбросив седока, под его копытами замельтешило нечто красное, трясшее бубенцами будто курица с колокольчиком и скакавшее из стороны в сторону. Конь Джона нервно тряхнул мордой, и потому он не сразу распознал возмутителя спокойствия — шута в одежде такой яркой, глупой и кричащей, будто его случайно принесло ветром с самых Летних островов. Ульфрик изрыгал проклятия, но на одно проклятье приходилось в три раза больше ответных смешков в разной тональности; Джону от них становилось не по себе, кони же, как ни пытались их успокоить, с каждой секундой бесились всё больше и больше. Самым смелым оказался конь Галмара — загородив остальных, он умудрился толкнуть шута на землю и едва его не затоптал. Галмар прорычал: — Ты что творишь, собака?! Добрых людей вздумал заговаривать? Джон был уверен, что шут только продолжит хохотать. А если и заговорит, то на другом языке, чтобы и того сильнее сбить всех с толку. Голос тонкий, как у подстреленной чайки, заговорил на общем вполне уверенно: — Поло-о-о-о-о-о-о-омка! Пол-о-о-о-оомка у полоумка! Гро-о-о-о-о-об на горбу не везё-ё-ё-ё-ё-ётся, с матушкой кто-о-о-о-о-о разберётся? — До чего болтливый язык, — безрадостно засмеялся Галмар — и будто ненароком коснулся висевших на седле ножен. Шут, всё ещё на земле, попятился, перебирая и ногами, и руками, пока не врезался спиной в дерево и не взвизгнул жалостливо а-ля голодный котёнок. Галмар фыркнул. — Фу-ты ну-ты, грязекраб сухопутный. — Да что же это я… да я же о помощи, о помощи просить вздумал! — и то ли взвизгнул, то ли хихикнул испуганно. — А если я, если… если не умею, так это… это всё от… — Да замолчи ты! — прикрикнул Галмар, с беспокойством глядя на взмыленного коня Ульфрика. Тот, хотя уже и успокоился, не мог стоять смирно, нервируя и других коней. Завидев паланкин с Дейенерис, шут подобрался, засеменил на корточках в сторону, выгнул шею и вдруг спросил на удивление спокойно: — Труп везёте? — Ещё слово, и сам окажешься под покрывалом! — прикрикнул Ульфрик, и это оказалось последней каплей: его лошадь снова вскочила на дыбы, и наездник полетел на землю — она же, будто не видя перед собой дороги, погнала прочь из леса; шут предусмотрительно отполз, но наблюдение за Королём Скайрима, потирающим спину словно покалеченный в уличной драке пьяница, вызвало на его лице ехидную, не предвещавшую ничего хорошего улыбку. Паланкин перестал его интересовать, зато, поднявшись на ноги и подкравшись к Галмару со спины, он произнёс: — Лошадь за помощь. Честная сделка. Галмар развернулся резко, готовый ударить; но шут отскочил — и захихикал. — Матушкин гроб преграждает путникам путь, какая жалость, — он выпятил нижнюю губу, — и нет ничего, что могло бы им помочь… — Галмар переглянулся с Ульфриком, тот — с Джоном; Джон, в свою очередь, таращился в землю. Хильмар и Джорах стояли рядом с паланкином, Лидия тоже вывела коня вперёд. — Они везут труп на похороны, и если они не поторопятся, будет слишком поздно… труп начнёт разлагаться в дороге и преградит путь другим путникам, если только Цицерону не запла-а-а-а-а-а-а-атят… не запла-а-а-а-атят… — Блеешь как овца, — плюнул Галмар. — Да, но конь мне теперь и правда пригодится, — вздохнул Ульфрик, всё так же потирая спину. — Веди давай, певец. Посмотрим, чем можно тебе помочь. — Ульфрик Буревестник принял верное решение! — взвизгнул шут и подпрыгнул. — Цицерон позаботится, позаботится, чтобы об этом узнали… мамочка скажет своё слово, скажет, если, если, если… — Хорошо, я понял, — натянув маску притворной благосклонности, Ульфрик тяжело положил руку Цицерону на плечо — тот под его напором едва не согнулся. — Ну, так что? Поведёшь? Телега оказалась неподалёку, но всю дорогу назвавшийся Цицероном подпрыгивал, позвякивал бубенчиками, напевал под нос какие-то глупые песни. На остальных напало какое-то странное, жуткое молчание, словно в присутствии незнакомца никто ни слова не решался произнести в страхе выдать какой-нибудь секрет. Джорах и Хильмар будто бы ещё крепче вцепились в паланкин, ежесекундно проверяя, не слетело ли покрывало, и всё ли в порядке с верёвками. Когда дошли до телеги, и Лидия, наскоро её осмотрев, заявила, что здесь работы на пару минут, Цицерон завёл «Век притеснений». Разгуливая меж лошадей, он без зазрения совести заглядывал седокам в лица, на что те гордо делали вид, что их это никак не касается и не нервирует. Хильмар, разве что, пошутил, что шут отстал от бродячего цирка, и спросил Ульфрика, не жалеет ли он, что его нельзя тут же схватить и потащить с собой в замок — где он бы точно пригодился. Когда шут пел, его голос казался даже приятным, но, подойдя к Джону, он вновь превратился в чайку: — Ты-и-и-и-и-и! Цицерон тебя… Цицерон тебя знает! — Джон бросил на него суровый безразличный взгляд. — Северная морда, туго стянутый хвос-с-с-ст… Мамочка зна-а-а-а-ает тебя, Джон Сноу, зна-а-а-а-ает! — Ты говоришь с Королём Севера, незнакомец, — вступился Галмар. — Разумеется, ты знаешь его. — Король Се-е-е-е-е-вера! — заблеял тот. — Король Се-е-е-е-е-евера! — Джон насупился; уж слишком сильно эти крики напомнили ему собственную коронацию. — Матушка знает, что в сердце твоём, королёк, матушка видела твою душу! Матушка… — Кончай блеять! — рыкнул Галмар, — не видишь разве, что действуешь нам на нервы? — Правда, — кивнул Ульфрик, — мы согласились помочь тебе, а ты так грубо нам докучаешь… — Цицерон не хотел докучать! Цицерон знает правду… Цицерон… — подойдя к лошади Джона и не отрывая от него взгляда, он взял удила в руки и погладил её по морде. Кобыла фыркнула. — Цицерон знает девочку… девушку, северную девушку, волчицу, что состарилась на десятки лет… с лошадиным лицом, фыр-р-р-р, фыр-р-р-р!.. Девушку, что притворяется пустым местом, другим человеком, девушку, которая… — Он замолчал, с явным наслаждением наблюдая за замешательством Джона, и вдруг резко расхохотался. — Поглядите, поглядите! Он и не знает, о чём я… — раздался громкий стук: Галмар неуклюже спрыгнул, почти свалился с лошади, и угрожающе покачнулся в сторону Цицерона, тут же засеменившего назад. — Чур меня! Чур меня, не трон-н-н-н-н-нь! Не трон-н-н-н-нь! Я везу матушкин гроб, я должен…э — Если не прекратишь морочить нам голову, я расшибу этот гроб и уложу тебя рядом с твоей мамашей! Разобью гроб и похороню не где следует, а прямо тут, болтун недоразвитый! — Угрожать Цицерону — злить Отца У-у-у-у-у-ужаса! — просмеялся шут, с издёвкой глядя на пышавшего гневом Галмара. — Мои братья и сёстры, дети матушки моей… они найду-у-у-ут тебя, Галмар Железный Кулак, они… — Что? — процедил тот, и его пальцы впились в его собственную ладонь. — Откуда ты… — Цицерон знает, — сощурил тот глазки, — Цицерон слышал… Цицерон видел… — он снова скосил взгляд на Джона. — И он может сказать, а может не сказать! — Джон, — заговорил Ульфрик, заметив, что Джон схватился за оголовье меча, — о том, что твоя сестра погибла ещё в войну Пяти Королей, известно всем. Если он пытается обмануть тебя, то… — Серые глазки, маленький рост! — запел Цицерон, начав приплясывать в такт мелодии. — Иголка швеи на боку! Забыла себя, но мечтает на Север вернуться в бессвязном бреду! Всё поёт о сестре, что мечтала о царствах, и братьях, погибших в войну! — Галмару представление явно начинало надоедать, поэтому он двинулся прямо на Цицерона — но тот, подскочив на тоненьких ножках как кузнечик, бросился прочь, продолжая издавать глупые хохотки. — Ястребь сволочная! — прорычал Галмар, потрясая кулаком. — На костях плясать вздумал! Над смертью северной принцессы смеёшься! — Жаль вас расстраивать, — проговорила Лидия, выходя из-за телеги, — но колесо я ему починила. Ехать может. Сломать обратно? — Оставь, — мягко сказал Ульфрик. — Пусть едет куда должен. Боги не прощают шуток над смертью… — Он посмотрел на Джона, казавшегося ещё более задумчивым, чем обычно. — Боги накажут его, если в этом мире осталась ещё хоть какая-то справедливость. — Справедливым было бы заехать ему по морде, — не унимался Галмар, — но твоё слово, Ульфрик, как Божий закон. — Может, побьём его? — спросила Лидия с надеждой, словно Цицерона с ними рядом и не было. Гадание над его же судьбой шута только забавляло — и чём строже было наказание, тем шире растягивалась его улыбка. — Лошадь отберём, самого впряжём в телегу… — Цицерон захохотал — жестоко, с неприкрытым садизмом; и Ульфрик, сообразив, что только этого шут и добивается, покачал головой. Молча он двинулся вперёд, приглашая других пройти за ним и снова бросив взгляд на небо, будто надеясь, что за время, пока они были в лесу, выглянуло солнце. А может, он надеялся, что солнце покажется, потому что он сделал доброе дело и помог тому, кто в этом нуждался? Или, может, он просто боялся драконов. Или имперцев с эльфами — на драконах. Вместо солнечного света — награды хотя и приятной, но всё же не столь необходимой — Ульфрик получил одного из Цицероновых коней. Вскоре они наткнулись на крестьян, заявивших, что до Айварстеда осталась, от силы, пара часов — и, если они поторопятся, дождь застанет их под тёплой крышей, а не в пути. Паланкин с Дейенерис их замедлял, поэтому пара часов растянулась на четыре — на протяжении которых Ульфрик, по собственному признанию уставший как собака, торопил всех ещё больше, чем прежде; правда, без лишней грубости, что Джона даже порадовало. Даже с его подбадриваниями до деревни они дошли уже ближе к сумеркам; хозяин таверны, завидев их на пороге и не узнав скрытого под капюшоном короля Скайрима, крикнул: — Э! Вы это куда понесли-то? К нам с трупами нельзя, не хоспиталь же-ш! Мух насобираете, прохиндеи, а ну, вон отсюда! Когда для него откинули покрывало, он не сразу поверил, что перед ним — живая женщина. Или, быть может, притворился неверующим. «Уж слишком ли она, знаете, спокойная, белая, совершенная — живых таких не бывает». Ульфрик снова продемонстрировал чудеса дипломатии, угадав в заискиваниях хозяина банальное желание наживы: и, тяжело вздохнув, снова пообещал то, в исполнении чего не был уверен. Хозяин, казалось, сам удивился его прыткости и даже растерялся; дабы не терять маски, он не очень-то уверенно пообещал им комнату на нижнем этаже, почти в подвале, и тут же распорядился, чтобы туда натаскали дров. Спустившись в комнату, Хильмар, уставший тащить паланкин, перенёс тело Дейенерис левитирующим заклинанием — когда оно легло на кровать, все вздохнули с облегчением и рухнули прямо на пол, каждый где стоял. Лидия, будто привыкшая к солдатским лишениям, заснула тут же; лишь потом, когда служанка разожгла жаровню, придвинулась к нему ближе и, умиротворённая, засопела. Ульфрик, пока служанка ещё не ушла, поинтересовался насчёт ужина; на что девушка, молодая, стеснительная, помялась у двери и произнесла: — Кто-то видел, как вы пришли, ярл Ульфрик. И всем разболтал, теперь… теперь на первом этаже не протолкнуться, все вас хотят увидеть и… песни распевают… — То-то, думаю, пол у вас трясётся, — засмеялся Хильмар. — Я решил было, такая буря снаружи! — А даже если так, — вдохновлённо спросила та, — какой нам страх? Мы же братья и сёстры Бури, для нас вой ветра сам песне подобен. Оглядев собравшихся, Ульфрик поднялся и торжественно заявил: — Значит, народ меня просит. Поесть нам нормально не дадут, быть может, но эту жертву я готов совершить ради вас… — Прямо рыдаешь от бремени, — беззлобно заметил Хильмар. — Если для нас хоть что-то останется, — возразил Галмар. — А хозяину, ты знаешь, мы потом вдвойне приплатим за такое гостеприимство. Подавай деревенщине короля — да здравствует король! В комнате остались только Лидия и Джорах, стороживший Дейенерис. Хильмар пошёл наверх с некоторой нерешительностью, а на предложение принести подопечной что-нибудь посытнее ответил, что ей предстоит выпить ещё чесночного отвару, от которого все её внутренности взбунтуются и станут проситься наружу, из-за чего самый питательный ужин станет лишь слабым, но отвратительным препятствием. Он расстроенно пожал плечами и пообещал, что уже к вечеру следующего дня, если Дейенерис будет в себе, она отобедает как подобает королеве. Что готовило будущее, никто не знал, но никто не сомневался: по-настоящему королевский пир Дейенерис уже пропускает. Небольшое помещение, ещё недавно пустынное, было битком. Разодевшийся бард (и на смертном одре к Джону в кошмарах явился этот его пурпурный плюмаж на шапочке) стоял у жаровни, прижимая лютню с таким испугом, словно её в любой момент могли выхватить и переломить на двое — но, завидев Ульфрика, воодушевился и заткнул толпу одним рывком по струнам. Повисло благоговейное молчание, в котором раздался тихий голос Хильмара: — Только не «Век притеснений»… — но было поздно: бард, как и толпа, затянувшая гимн революции, был неумолим. Про себя Джон задавался вопросом, сколько раз Ульфрик слышал эту песню; и если довольно-таки часто, то почему на его лице до сих пор играет довольно-таки искренняя улыбка? Когда болтовня с простолюдинами закончилась, их подвели наконец к огромному столу на шестерых — хотя ещё час назад его не было. Галмар снова шепнул Ульфрику что-то о том, что хозяину придётся доплатить, с чем тот неохотно согласился.Когда было покончено с жареной курицей, жемчужиной пиршества — в момент, когда настроение у всех было приподнятое — Джон решился всё же узнать у Ульфрика, не притесняет ли его «Век притеснений». Наливая в кубок вина, лучшего из погреба, по заверениям корчмаря, Ульфрик принялся рассуждать: — Верность людей, здесь, сейчас, верность живых людей ценна, Джон Сноу, но не так, как верность выживших. Я пытаюсь сказать… победим Имперцев, и эту дурацкую песенку, как там её… — «Век произвола», — подсказал Галмар, отрывая зубами мясо с решительностью едва ли не такой же, как у медведя, чью морду он носил на голове. Ульфрик заторможенно кивнул: хмель уже ударил ему в голову. — Власть нужно не только удерживать. Её всё время необходимо укреплять, особенно если она растёт на… такой неблагодатной почве, как наша, с вечной мерзлотой что в земле, что в людях. Всех надо шевелить, понимаешь? Чтобы кровь кипела вечно, топила эти снега вечные. Я должен быть уверен, что меня не забудут, и что тот, кто придёт на моё место… — Он покосился на Хильмара. — Я доверяю своим людям, и всё же… — И всё же, недостаточно, как и все лидеры с диктаторскими замашками, — весело заметил тот, оторвав кусок от булки. — У сего явления есть научное название, друг мой. Это зовётся паранойя. — Да знаю я, — шикнул Ульфрик. — И, всё же, мне не иметь детей, которые были бы готовы продолжить… — И монет с твоим профилем… — снова перебил Хильмар. — И фресок… и гобеленов… и песен… а, нет, постой. С песнями, кажется, полный порядок. — Он вытащил из миски яблоко, отвернулся от стола и швырнул в сидевшего к ним спиной барда. Тот подобрал снаряд с пола и уставился на нападавшего. Маг кивнул в сторону своей компании. Спустя пару переборов пальцев по струнам в таверне в десятый раз полился «Век притеснений», и переговоры за столами прекратились. Ульфрик, хотя и напыжился как сова от гордости, всё же процедил: — И почему мне кажется, будто ты даже рад возвращению этой змеюки? Алдуина, то есть? — Я рад появлению хороших песен, — засмеялся Хильмар, поднимая кружку на манер тоста. — А про то, как эту змеюку, как ты выразился, изгонят во второй раз, песен напишут столько, самых разных, что сам Исмир от зависти Довакина поколотит, когда они в Совнгарде увидятся. И ещё знаешь, что думаю? Надо нам было с этого шута, Цицерона, песню стрясти за услугу… а то что это, дорогу испортил, а толку с него как с раздавленного муравейника… — Хильмар слишком поздно осознал, что упоминать Цицерона не стоило; впрочем, даже если осознал, то не подал виду. Пил с той же лихвой и аппетитом, в сторону Джона не смотрел, а когда песня затихла, снова запустил в барда яблоком — а тому хоть бы что. Привык, наверное, получать по лицу гнилыми помидорами, потому и от яблок уворачивался довольно ловко. Словно устав от своего же репертуара, бард затянул «Рейнов из Кастамере», после чего Джон встал из-за стола, лютуя в душе на дурацкую цепочку совпадений. Дейенерис спала, но Джорах снял её с паланкина и заботливо уложил в постель, по-отцовски накрыв тёплой шкурой. Увидев, что Джон спустился, он решил подняться наверх и всё же отужинать, и Джон пообещал, что не уснёт, пока не вернутся остальные. Лидия, засыпавшая скрюченной, теперь лежала на спине, откинув голову, время от времени что-то мыча и причмокивая губами как младенец. Дени была безмятежна. Он ей столько не успел сказать, когда они встретились в Виндхельме, не успел принести столько извинений. А, может, так ему кажется теперь, когда неизвестно, станет ли она вновь человеком, и не понадобится ли её убить, если она ни с того ни с сего станет монстром? А может, кто его знает, она умрёт, и ему и вовсе не представится возможность сказать ей правильные слова. Даже драконы смертны, особенно в хрупком человеческом теле. Дени не знала Арью, но в дни войны сама была Джону как сестра, да и по возрасту была куда ближе Ульфрика, годившегося ему в отцы. Что бы-то она сказала, если бы ей на лесной дороге повстречался шут и заявил бы, что маленький Эйегон, убитый Горой, ещё жив, и он, этот шут, знает, где того искать? Тут же приказала бы заковать его в кандалы и казнить? С неё станется. У неё целое королевство в ногах, может себе позволить. Лидия заворочалась во сне, тряхнула головой, будто отмахиваясь от кого-то. Джон поймал себя на мысли, что ей должно быть неудобно спать в доспехах — да и холодно, пускай она и лежит у самого огня. Он покосился на кипу шкур, заботливо оставленных в комнате кем-то из слуг; его руки коснулись мягкой шерсти, а голову пронзила мысль: нужно обязательно написать Сансе. Нужно рассказать ей о случившемся. Из всех, кто у него остался, только она по-настоящему поймёт, что он чувствует. Лидия шевельнулась, когда он случайно коснулся её шеи. В комнату спустился Хильмар и тут же бросился к Дейенерис, бормоча под нос. Сквозь полусон Джон ещё слышал, как возвращаются остальные, шебуршатся, как хрустит единственная в комнате кровать — Хильмар предупреждал, что Дейенерис будет просыпаться, но держал её под постоянным заклятием Безмолвия, жертвуя собственным сном, чтобы никого не разбудить. Уснуть Джону долго не удавалось, и не только потому что над головой счастливо топотали и пьяно гоготали. Целый день, проведённый в болтовне с Ульфриком, отвлёк его от собственных переживаний, от мыслей о собственной ответственности. Как же ему не хватало смекалки Сансы под рукой! Всё происходило так быстро, он не успевал ни сообразить, ни всё взвесить… ему даже казалось, что если Дейенерис вдруг проснётся, хотя Хильмар и стерёг её как следует, он скорее попытается атаковать её, чем урезонить, даже не имея в руках правильного оружия. Он бы скорее убил её, чем взглянул правде в глаза. Даже теперь, лёжа в тишине и слушая лишь похрапывание да сопение товарищей, Джон не был уверен, что поступает правильно. Помочь Ульфрику в гражданской войне было делом чести, возвращения долга… Ульфрик сыграл не последнюю роль в том, что историки, барды и те, кто ещё не определился, зовут теперь «Войной Рассвета». Он, тогда ещё простой ярл, не размышлял ни секунды, когда Джон прислал ворона с мольбой о помощи, хотя и Империя, и Талмор остались глухи… Санса тогда сказала, что Истмарк расположен ближе всего к Стене, и Ульфрик, поддерживая Джона, защищает, скорее, самого себя и своих людей… должно быть, Сансе он не очень нравился, но и у Дейенерис не один дипломатический визит ушёл на то, чтобы с ней подружиться. Быть может, Санса просто не была знакома с Ульфриком так, как он, и поэтому не могла судить объективно? А, может быть, всё наоборот, и это он не может понять, правильно ли поступает, потому что судит субъективно? Проснувшись, Джон заметил, что Лидия уже не лежит у очага, и что в комнате кое-кого не хватает. Всё в таверне говорило о вчерашней крупной пьянке — лужи разлитого пива, эля, запах их же в виде изначальном и неудачно переработанном, безраздельно завладевший помещением вперемешку со всем переваренным и непереваренным, пустые бутылки, закатившиеся под лавки в компанию к сопящим местным жителям; кое-где даже валялись бесхозные башмаки, оторванные камзольные завязки и как будто бы откусанные куски меха. Бард, обняв лютню ровно женщину, прислонился к вертикальной балке и посапывал, свесив голову, а корчмарь, привыкший к подобного рода бедламу, приветливо помахал Джону и поинтересовался шёпотом, не сварганить ли ему чего «от головы». Головой, в которой подозревали похмелье, Джон покачал и только спросил, куда мог запропаститься ярл Ульфрик, и не случилось ли с ним чего-нибудь дурного. Корчмарь, человек простой и практичный, лишь покачал головой, подчеркнув, что за всеми следил, всех видел, но вот ярла Ульфрика упустил. Сколько Джон ни шарил по карманам, но монет не нашёл, и даже рискуя прослыть скупым, неопределённо пожал плечами. На опустевших улицах почти никого, кроме лениво снующих туда-сюда кур, не было, будто и правда все, кто здесь жил, отсыпались после вчерашнего. Джон увидел лишь едва перебирающего ногами крестьянина, явно только продравшего глаза и мямлящего проклятья в адрес кур, петухов и прочих домашних птиц, и, неожиданно для самого себя — сгорбленную над речкой, протекавшей у подножья Высокого Хротгара, фигуру того, кто звал себя королём Скайрима. Чего уж там, он не просто сгорбился, но стоял перед ней на коленях; Джону сперва показалось — умывается, но он опускал голову целиком, держал её под водой несколько секунд и потом, стряхивая капли как мокрый пёс, пытался умиротворённо дышать. И, судя по тому, что он заметил Джона лишь через минуту, умиротворение давалось успешно. — Ты пробудился, — сказал Ульфрик с улыбкой. Джон неуверенно кивнул, словно на самом деле ещё пребывал в царстве снов. — Я пытаюсь… освежиться. Встать с утра с петухами, подняться… — Надеть обувь на разные ноги, — заметил Джон, но Ульфрик шпильку проигнорировал, хотя на ноги всё же покосился. — Может быть, и так, да. Но во имя чего! Ты встаёшь, подходишь к реке и… окунаешь голову в эти морозные воды, которые… мгновенно очищают рассудок и… вот же, смотри, не я один пришёл к Хротгару за благословлением, — Ульфрик кивнул направо, куда, вниз по течении реки, подошёл худощавый крестьянин в тряпье. Оглядываясь, он едва не свалился на землю; ноги его явно не держали, а руки — не слушались, не позволяя распустить завязки на поясе. Джон отвернулся, но Ульфрик продолжал наблюдать с видом человека, что любуется рассветом, как крестьянин орошает прибрежную глину, едва не попадая самому себе на ступни, и, будто бы не на шутку восхищённый, трогательно вздохнул. — Ну вот, видишь. Не мне одному явилась вековая мудрость, даже простой крестьянин в курсе. Хорошее настроение Ульфрика было заразительно — не произнося ни слова против, Джон последовал за ним в дом местного ярла, самого явно принадлежавшего к Седобородым и, небось, бывшего жреца, о чём он уточнить не решился. В его доме они нашли писчую бумагу и перья с чернилами, и, под пристальным взглядом Джона, Ульфрик набросал коротенькое письмо в Винтерхолд с просьбой привести великанам на Северном Пути четырёх лошадей. На своего северного товарища, пускай он и был его много младше, Ульфрик вечно посматривал через плечо, будто желая убедиться, что тот видит, какое доброе дело он совершает. — Нравится тебе здесь? — спросил он, выпустив ворона и воззрившись на показавшееся из-за снежных вершин солнце. День и правда начинался благоприятный; лучи окрашивали листья деревьев золотым, делая неприветливую обычно местность дружелюбной, а мягкий ветер клонил их в сторону ласково, словно поддразнивал, но никогда не переходил дозволенной черты. — В Айварстеде, я имею в виду. Не будь путь с горы и в неё таким тяжёлым, я бы… я бы здесь столицу устроил, честное слово. Виндхельм холодный, да и… унылый порой. Или ещё, чего доброго, я сбегал бы сюда при каждой возможности, просто в таверне посидеть да рыбу половить в речке… чтобы была возможность жить по-простому, знаешь? Не как король, не как даже сын ярла, а как простой деревенский пьяница, которому главное удовольствие — урожай собрать да… — Справить нужду в святую реку на рассвете, — подсказал Джон. Ульфрик засмеялся, но вот хорошее настроение Джона стало потихоньку испаряться. Утро открыло ему неприглядную правду о высоте утопавшей в облаках горы, и идея потащить за собой Дейенерис перестала казаться такой уж удачной. Мысли он держал при себе, пока они не дошли до таверны — к его удивлению, все уже проснулись, даже Хильмар, и ждали их на улице. Лидия хозяйничала в конюшне, Хильмар, то и дело прикрывая рот ладонью, налаживал верёвки на носилках, Джорах стоял рядом. Корчмарь тоже носился из стороны в сторону и предлагал собрать корзинку с едой, будто ожидая, что кто-нибудь ему всё же заплатит, и Ульфрик первым делом, ни с кем не поздоровавшись, с щедрой улыбкой бросил ему брякнувший в воздухе мешок золотых. Корчмарь мгновенно поднял его с земли и уволок внутрь, будто енот, укравший у дворовой собаки кипу сухариков — Ульфрик рассмеялся, привлекая к себе внимание остальных. Галмар, облокотившийся на перила веранды, усмехнулся: — Хорошо спалось, Ваша Светлость? — Видать, хорошо, — пробурчал Хильмар, не отрывая взгляда от носилок, — и даже массаж сделали, пока мы на деревянных койках корячились… — Будет тебе бурчать, — добродушно ответил Ульфрик, — не ожидал же ты, что наш путь будет полон не трудностей и опасностей, а роскошных гостиниц и пышногрудых женщин? — Я-то, быть может, этого и не ожидал, — убедившись, что Дейенерис крепко привязана, Хильмар поднялся и снова зевнул. — Но вот ты, кажется, решил воспользоваться положением? Его вопрос прозвучал почти взыскательно, словно он был учителем, отчитывавшим ученика за невыученный урок. Ульфрик лица не потерял: — Боюсь, твоих намёков я не понимаю. — Ты не спал в таверне, — пояснил Хильмар. За подозрительной сценой теперь наблюдали все — в том числе несколько вывалившихся из таверны зевак, и Галмар, будто пытаясь спасти положение, сделал всё ещё хуже: — Не думаю, что это лучшее время и место выяснять отношения… Никогда, ни прежде, ни после Джон не видел Ульфрика таким сконфуженным и злым одновременно. Он не находил, что ответить, испепелив взглядом сначала Галмара, а потом — и Хильмара, который, будто питаясь его злобой, попытался подшутить: — Ну, я так понимаю, разговоры о наследниках всё же даром не прошли. Ты поосторожней, впрочем, бастардам свойственно являться ко двору и предъявлять права на престол ни с того ни с сего… — С одним из таких бастардов, — резко проговорил Ульфрик, обрадовавшись, что наконец есть к чему придраться, — ты говоришь прямо сейчас. Джон Сноу — бастард, и… — И разве не он Король Севера? — поинтересовался Хильмар с ядовитой улыбкой. — Я не пытаюсь оскорбить его Вестеросскую Свирепость, он вполне себе может оказаться исключением, доказывающим правило, но… — Лошади готовы! — перебила Лидия, весьма вовремя вышедшая из конюшни и остановившая надвигавшуюся бурю. Как и солнце, обыкновенно ответственное за резкое улучшение погоды, она взирала на воцарившее напряжение с недоумением, словно в её отсутствие поход отменили, забыв ей об этом сообщить. Поход, впрочем, всё же начался, хотя и с меньшим энтузиазмом, на который каждый в глубине души рассчитывал — но погода всё ещё благоволила, и, для начала, этого хватало. Джон не мог избавиться от навязчивого ощущения, что что-то пойдёт не так, но его опасений, похоже, никто не разделял. Или, по крайней мере, никто не осмеливался заговорить об этом. Хильмар целиком сосредоточился на носилках с Дейенерис, разделив ношу с Джорахом, а Ульфрик, преисполненный гордостью, свойственной только видавшим виды проводникам, возглавил поход. Джон, хотя и шагал рядом, то и дело оглядывался: вдруг с носилками что-то пойдёт не так? Ульфрик, заметив его беспокойство, не сдержал усмешки: — Слушай, тут в Айварстеде старичок живёт, Климмек его зовут. Так вот он, хотя и исстрадался за столько лет ходить туда-сюда, но… с северным характером, с северной силой всё же ходит. Носит старикам продовольствие, а они за это молитвы Талосу возносят и просят… — Сберечь ему колени? — попробовал пошутить Джон. Ульфрик нахмурился. Джон ожидал выговора, недовольного ворчания, а то и открытой ссоры, но на выручку снова пришла Лидия: — А что это… — Это? — знающе перебил Ульфрик, даже не дождавшись вопроса. Лидия стояла у каменной плиты, словно выбитой в горе — издалека Джон видел лишь то, что на ней что-то написано; внизу стояла ваза с засохшими цветами. — Я думала, ты поднималась на Хротгар с Довакином вместе. — Не было необходимости. — Это история. История нашей нации, в камнях… не будь Седобородые столь старомодны, здесь можно было бы всё обустроить как… в лучших местах. Посыпать ступеньки песком, чтобы никто не скользил… возвести заграждения от ветра. И позаботиться о том, чтобы здесь, кроме горного козла, ни одна опасная живность не проскакивала. — Понятно теперь, чего они тебя выгнали, — засмеялся Джон. — Ты хочешь, чтобы секреты, доступные только избранным, стали доступны всем, у кого толще кошелька только пузо? — пропыхтел Хильмар. — Не ты ли мне наказывал думать об экономике? — Ульфрик улыбнулся что твой лис. — Но выгнали они меня не поэтому, у нас… произошёл разлад в вопросах, как использовать ту силу, которой я научился. Тяжело, тяжело старикам рушить вековые порядки… даже любопытно, как-то они меня теперь встретят? В тот раз они, вообще-то, на вшивость меня захотели проверить. Тролля наслали, Джон, представляешь? — Джон только пожал плечами. Настроение Ульфрика менялось быстрее, чем у Сансы при беременности. — Я тогда… из-за этого, из-за того, что на тролля все силы потратил, со счёту сбился и… так и не узнал, правда тут 7000 ступеней, или так, брешут, для красного словца, чтобы рифмы в песнях складывались. На мгновение Джон застыл и снова задрал голову на самую вершину. 7000 ступеней! Ну кому, кому пришло в голову подниматься так высоко, чтобы провести переговоры, и чего ради? Неужели на всём материке единственная нейтральная территория расположена высоко в воздухе? Ладно Седобородые, они всё равно что культисты и берегут свои тайны, но кому из политиков, людей, казавшихся Джону вполне земными, разумными существами, в голову пришла эта безрассудная идея? Он снова оглянулся на носилки. Сделал шаг вперёд, ступил не очень-то уверенно и вдруг понял, что под припорошенными снегом ступенями порой скрывается настоящий лёд. Его испуганного вопроса Ульфрик не услышал: — Раз тут и тролли, и так скользко, кто-то наверняка погибал при подъёме? Кто-то недостойный, ведь так? — Не верится, что бравый Король Севера боится обыкновенной ледяной горы, — ехидно заметил Галмар. От ответа Джон удержался, хотя его так и подначивало ответить, что если скайримские норды как горные козлы скачут по горам, это ещё не значит, что их соседи, норды вестеросские, могут похвастаться тем же. Дабы не ударить в снег лицом (и ненароком не разбить это самое лицо), Джон двинулся вперёд, стараясь шагать исключительно по следам Ульфрика. И даже тогда он не был уверен. Спустя несколько ступеней путники стали останавливаться и тяжело переводить дыхание; Ульфрик, никого не ожидая, шагал вперёд. Джон не следил за положением солнца, поэтому не знал, сколько прошло времени, прежде чем Хильмар ни с того ни с сего заявил: — Все стойте. Я устал. Чтоб меня гусь клюнул, если я ещё немного… — Тебя подменить? — тут же подоспела Лидия, не потерявшая ни капли боевого духа. Хильмар покачал головой. — Да будет тебе. Ты сколько уже, три дня не спишь? Конечно, тебе будет нести тяжело. — Да и сир Джорах, я гляжу, уже выдохся, — добавил Галмар. Хильмар посомневался ещё секунду, но носилки всё же передал. Галмар сменил Джораха, но верный подданный всё равно решил остаться подле королевы. Хильмар же, пройдя немного рядом, всё же опередил Джона и зашагал с Ульфриком. Все немного напряглись в ожидании новой ссоры, но, ко всеобщему же удивлению, оба были спокойны. Даже когда Хильмар заговорил, подойдя к очередной плите, в его голосе не было ни капли враждебности: — В целом, знаешь, идея это хорошая, всё тут обустроить. Образовательная. Вот ты так идёшь… идёшь… а тут — выдохся, встал, и стоишь себе, читаешь про… — Он смахнул с таблички припорошенный снег. — Про Юргена Призывателя Ветра и богиню Кин. — Он вдруг шмыгнул носом. — Знаете, как вернусь в Морровинд, всем об этом расскажу, чтобы дошло наконец, что помощь у Богов нужно не отбирать, а просить… вежливо… или ждать своей треклятой очереди! Когда Хильмар отвернулся от таблички, явно не заинтересованный её содержимым, Ульфрик выпалил с неожиданной горячностью: — Тебе кажется, это шутки? Ты смеешь швырять мне в лицо… — Нет, ничего я не швыряю, — поспешно заявил тот, выставив перед собой ладони. Понял, что совершил ошибку и, к удивлению всех собравшихся, довольно быстро её исправил — Ульфрик только тяжело вздохнул и покачал головой. — Я говорю, наоборот же. Норды правильно сделали, что… не пошли против Богов. — Да я знаю. Просто весь этот поход, как-то… ветер в уши надул. Случилось нечто совсем из ряда вон выходящее: Хильмар подбадривающе сжал плечо короля и похлопал по нему с той же причудливой фамильярностью. Джон пообещал, что стоит им добраться до крепости, напиться тёплой жидкости и согреться в тёплых постелях, как он спросит об этом у Галмара — ибо, сомнений нет, что-то здесь нечисто. Ульфрик, проигнорировав Хильмара, опустился перед оборванным кустом снежноягодника. — Как странно, — пробормотал он себе под нос. — Горные козлы ягоды не жрут, значит… скорее всего, здесь проходили лошади. — Выходит, Имперцы нас опередили? — предположил Галмар. Ульфрик медленно повернул к нему голову. — Да и… вы же слышали, вчера, местные говорили, как… ночью будто бы целый табун коней пронёсся? За день до нашего, нет? Не слыхали? С этих невежд станется, они проедут мимо, затопчут и даже не заметят, так, может, и… опередили. Уже там, значится, на Хротгаре ждут. — Возможно. Но хватило бы у Имперцев наглости вести в гору лошадей? — Ты же знаешь, что наши лошади и не такое выдерживают. — Я-то знаю. Но вот то, что о наших лошадях знают имперцы, меня не устраивает. — Кстати, об имперцах, — вмешался Хильмар. — Ты решил, что мы будем делать с валютой, когда ты займёшь трон? Септимы, наверное, придётся упразднить. — Нашёл, о чём разговаривать! — бросил Галмар. — Меня куда больше интересует снежная дорога перед нашими глазами, лёд, чудовища, которые могут таиться за поворотом… — Чудовищ бояться не стоит, — урезонил его Ульфрик. — Если что, разбудим королеву и попросим напасть, она же у нас теперь… хищница. Задумчивость не позволила Ульфрику заметить, что шутка не понравилась никому. Даже Хильмару, что Джона немало удивило; впрочем, вряд ли разбудить Дейенерис было так уж легко, так что он, быть может, не за её благополучие переживал, а просто не хотел производить лишних действий… как бы то ни было, они в самом деле принялись обсуждать смену валюты, пускай и потенциальную. Больше говорил, к удивлению Джона, Хильмар, и он вдруг поймал себя на мысли, что главные решения в государстве, похоже, принимает именно маг, а не Ульфрик. Король Скайрима, хотя и славился военной смекалкой, явно знал не так много о вопросах более практических — об экономике, общественной жизни. Джон шёл позади, поэтому слышал лишь отрывки разговора: о переплавке старых монет и чеканке новых, о том, что должно быть на них изображено, даже об изготовлении новых металлических изделий — к примеру, коробок для конфет с портретом Ульфрика, — после его официального восхождения на трон. «А что, — сказал он. — Идея неплохая. Это у нас эльфы конфетами объедаются, вот им и будем посылать, если что!» Когда они стали обсуждать необходимость провести перепись среди населения, Джон перестал слушать. Будь здесь Санса, она бы их обоих обязательно заткнула. Сказала бы, что так не долго и беду накликать; Бран бы даже подтвердил… как они далеко, его кузен и жена. Ни их нет рядом, ни мир вокруг не похож на Винтерфелл… снега становилось всё больше, деревьев и кустов — меньше. Мороз крепчал, брови и ресницы затвердели от инея. На такой высоте, с нарастающим ветром и окружающей их белой пустотой, тёплые стены Великого Чертога казались раем на земле. К тому же, рядом с Сансой… на Стене, бывало, пальцы даже в рукавицах мёрзли так, что кисти можно было отрубать и делать из них вазы для фруктов — если бы, конечно, в Ночном Дозоре они водились. Теперь же Джон бы сильно удивился, если, всё же добравшись до Высокого Хротгара, он не покрылся бы льдом с ног до головы. Он не прекращал оборачиваться уже не ради Дейенерис, но ради собственного спокойствия: просто чтобы напомнить самому себе, как много они прошли. Считать ступени он даже не пытался, даже не задумавшись о том, что это могло придать ему хоть какую-то уверенность в остатке пути… А уверенность ему бы очень даже пригодилась, ибо именно на конец их пути пришлись главные неприятности. Сначала пророчество Галмара всё же сбылось, и перед ними как из-под земли вырос белый медведь. Джон тут же бросился к носилкам, чтобы защитить Дейенерис, но Ульфрик и Хильмар оставались спереди и не торопились двигаться. Поначалу Джон решил, что так и должно быть, но медведь, только что скалившийся и рычавший издалека, стал приближаться, а они так и стояли… даже Лидия, он услышал, пробормотала что-то вроде: «Какого хрена они творят?!». Медведь оскалился, явно готовый к прыжку, но прежде чем хоть кто-то успел обнажить оружие, Ульфрик крикнул, и от враждебности медведя не осталось ни следа. Совсем наоборот; закрыв пасть, он зашевелил носом и даже сделал пару шагов, будто заинтересовавшись путниками, но тут же наткнулся на невидимую преграду и, взревев, дёрнул головой. — Хильмар! — взнегодовал Ульфрик. Тот только плечами пожал: — А чего ты хотел?! Я что, должен наизусть помнить твои способности? Что твой Голос может и не может сделать? — Это были чары Голоса? — поинтересовалась Лидия, и Ульфрик кивнул с недовольной улыбкой. — Ты заговорил медведя не нападать? — Не нападать и сражаться за нас, если потребуется. Седобородые не любят делиться знаниями и уверены, что каждый новый Крик нужно получать через страдания, борьбу… и путешествия по захоронениям, на которые уходит немало времени и сил. Можно подумать, у них есть дела поважнее обучения тех, кто хочет познать Путь Голоса… — Как насчёт молитв? — вредно заметил Хильмар. — Ты же сам говоришь, что это очень, ну очень важно! Ульфрик скривился, а вот Лидия, явно заинтересовавшись темой, нерешительно завертела головой, пока у неё не хватило смелости напрямую попросить Хильмара временно её заменить. Тот, хотя и не без подозрения, согласился. Лидия, подскочив к Ульфрику, завела разговор о Драконорождённом и том, как было бы здорово, если бы они с Ульфриком обменялись имеющимися знаниями при встрече. Джон только и слышал, что попытки Ульфрика выставить себя в лучшем свете и сетования на Седобородых, а поэтому вскоре перестал обращать на это внимание и снова погрузился в раздумья. Ноги начали вязнуть в снегу. Других следов не было, как, впрочем, и трупов. Когда Джон поделился этим наблюдением с Галмаром, тот отшутился: «Может, Туллея и его ораву с горы ветром сдуло, а? Может, Скайрим сам имперских псов уничтожил, потому что никому-то они тут не сдались?» Джон только пожал плечами, хотя и признал, что штормит будь здоров. Ульфрик кричал, расчищая небо, но ветер каждый раз возвращался, и с каждым возвращением становился всё яростней. Гораздо позже, вспоминая о походе и том, как содрогался с каждым штормовым порывом, Джон не мог прекратить себе удивляться. Ведь знал же, знал, что это опасно, так почему не отговорил Хильмара, когда тот заявил, мол, осталось совсем немного, нести королеву необязательно, и ему вполне себе хватит сил её отлеветировать? И почему его никто не остановил, почему не понял, какая глупая это была идея? Возможно, потому что до этого всё шло на удивление гладко, чего Джон в самом начале похода даже не ожидал. Джорах Мормонт пыхтел хуже кузнечного меха и теперь мог хоть немного отдохнуть. Точно так же и Лидия, потребовавшая привал и в один присест выдувшая весь бурдюк с водой, что висел на её поясе, да и Джон, откровенно говоря, тоже. Единственная разница между ними была в том, что он прекрасно знал, что долго стоять на одном месте нельзя — иначе замёрзнут ещё сильнее. И они двинулись, и очень скоро, воодушевлённые отдыхом и тем, что солнце ещё даже не думало опускаться: всё ещё было светло, пройти оставалось совсем чуть-чуть… И тут Хильмар поскользнулся. Всё произошло в одно мгновение: упал он, ударившись о чистую ступеньку головой, упала в снег Дейенерис. Ветер сорвал с неё покрывало и разметал волосы; носилки сами едва не поскользили вниз, но Ульфрик вовремя подоспел и втащил их обратно… в тот же момент Дейенерис распахнула глаза, резко повернула голову в сторону и, вскочив на обе ноги, прыгнула в сторону Хильмара; но отлетела точно так же, как медведь несколькими ступенями назад. Она отлетела на Ульфрика, и тот попытался было её схватить, но безуспешно; Дейенерис двинула ему локтем по носу, Ульфрик ослабил хватку, и она смогла развернуться, но прежде чем успела разорвать его меховой воротник и впиться в глотку, получила по затылку рукояткой меча от Галмара и раздражённо рыкнула словно настоящий зверь. Хильмар, неудобно лежавший на ступенях, с упавшим и кровоточившим капюшоном, сделал защитный купол шире, чтобы Дейенерис не могла никого тронуть — кроме, разве что, Ульфрика, но он резко перестал её интересовать. Ей нужен был Хильмар. Ей нужен был тот, кто спас ей жизнь. Когда Джон понял, что жизнь его самого сейчас на волоске, его душа ушла в пятки. Правая рука Хильмара дрожала, удерживая щит, когда левая потянулась к поясу и сняла с неё крохотный арбалет. Дейенерис, кажется, поняла, что грядёт, потому что успела развернуться и даже побежать, но всё равно получила дротиком промеж лопаток и, пробежав ещё немного, упала в снег — и точно так же, как Хильмар, ударилась лбом о ступеньку. Защитный купол тут же спал. Ульфрик бросился к Хильмару и, усадив его, откинул капюшон и принялся рассматривать рану на голове. Цыкнув и покачав головой, он сказал с неожиданной заботой: — Вот видишь, какая оказия. Сам всех спасаешь, а себя и не спас. Да и с верёвками всё же накосячил. Кто тебя будет сейчас выхаживать? Хильмар уже потерял сознание, поэтому не ответил. Лидия кое-как промыла рану снегом и замазала чем-то неприятно пахнущим, а потом то же самое сделала со лбом Дейенерис, хотя её ушиб по сравнению с Хильмаровым был обыкновенной царапиной. Раны всё ещё заживали на ней как на собаке, и Джон даже без Хильмара понял, что ничего хорошего это не сулит. Ульфрик явно приуныл, но взвалил Хильмара к себе на спину. Носилки остались ниже, никто не хотел за ними возвращаться, поэтому и Дейенерис тоже понесли на руках. Это оказалось гораздо сложнее — Джон не выдержал и десяти минут, после чего отдал её Лидии; она продержалась пятнадцать. Третьим ноша досталась Галмару — именно тогда, спустя пару минут, показавшихся Джону тремя вечностями, они наконец-то увидели за очередным поворотом величественную крепость; хотя первым, на что внимание обратил Джон, была ещё одна лестница, вёдшая ко входу. Он едва не взвыл от усталости. Ульфрик же обратил внимание на нечто иное: на каменную статую Талоса, одетого в снег. — Приятно знать, что Климмек и сам не забывает просить о Божьей милости, — произнёс Ульфрик, глубоко вдыхая. Посадив свою ношу на постамент, Ульфрик смахнул засохшие цветы, прокашлялся, склонил голову и сложил руки, приготовившись к молитве: — Талос, ужасный, могущественный, славлю тебя и благодарю за то, что поход удался, и что Высокий Хротгар не унёс жизни… — А это ещё что такое? — произнесла Лидия, всех опередив и побежав ко входу в крепость. Все так увлеклись статуей, что не заметили трёх лошадей, привязанных к кольям и накрытых тёмными попонами. Теперь и Ульфрик обратил на них внимание; наспех поклонившись Талосу, ужасному и могущественному, он поспешил за Лидией следом. Джон побрёл менее решительно, но возмущённые крики Ульфрика услышал издалека: — Что за чертовщина?! Она говорила… она же говорила, что это переговоры с Империей, а не… Джон! Джон! — тот ещё не успел дойти, когда Ульфрик, схватив его за рукав, приволок поближе к лошадям и едва не толкнул в снег: — На, погляди, что королевна твоя учудила! Талморцев позвала, эльфов своих ненаглядных! Мы так не… — А вот и виновник торжества, — раздался неестественно громкий и в то же время мелодичный женский голос; вздрогнув, Ульфрик выпустил Джона и воззрился туда, откуда голос доносился. У входа в крепость, на верхней площадке лестницы, стояли три эльфа — в лёгких тёмных мантиях, вытянутые; они стояли так далеко, что Джон не видел выражений их лиц… Ульфрику, впрочем, это и не было необходимо. Вместо приветствий он плюнул в сторону. — Эленвен, — прорычал он. — Ульфрик, — ответила та всё тем же неестественным голосом. Второй эльф, даже не глядя на них, принялся спускаться по лестнице. — Я уже стала волноваться, что вы опоздаете на пир. — Здесь нет лошади Релнира, — тихо сказала Лидия, не обращаясь ни к кому конкретному. Она взглянула на Эленвен — глаза её сощурились, но рот всё же открылся, словно она хотела что-то сказать и передумала в последний момент. Незнакомый эльф спустился к ним, и теперь Джон увидел, что это был мужчина — темноволосый, противоестественно худой, несколько секунд он озадаченно смотрел за их спины, но после всё же весьма искренне улыбнулся и, не пряча глаз, произнёс: — Госпожа посол хотела сказать, что рада вашему прибытию. — Она могла сказать об этом и сверху, — прорычал Ульфрик. От его благоговейного настроения не осталось и следа — казалось, он готов взять молитву Талосу обратно, если это поможет избавиться от Талморцев в этом священном месте. Эльф же, вежливо улыбнувшись, обратился к Джону: — Могу я поинтересоваться, что стряслось с Её Светлостью?