goner

Паша

Это заснеженный лес. Заснеженное море. Ему нет конца. Мы стоим в самом его сердце. Давид смотрит себе под ноги. На нём то старое пальто, что я увидел в первый день нашего знакомства. А под ним ничего: Давид голый, смотрит вниз не моргая. Он в эпицентре взрыва. Я в эпицентре взрыва. Давид оборачивается, переводя взгляд на меня. Глаза у него голубые-голубые, с кошачьими вертикальными зрачками. Давид грустно качает головой, кивая на сугробы внизу, под своими босыми ногами: - Снежные утята. Дотронься - оживут. Никто их не замечает. Все на них наступают. И утята умирают. Я хочу сказать, что это всё неприятная правда жизни. Что утята умирают в любом случае: хоть замечай, хоть не замечай. Хоть спасай, хоть нет. Что жизнь такая. Неприятная. Но рот не открывается. Как будто залитый клеем. Давид поднимает на меня взгляд полный мольбы: - Давай возьмём? Мне хочется сказать "Нет". Хочется сказать "У нас нет денег их спасать". "А ещё" хочу сказать я "это всё бесполезно". Давид всхлипывает: - Жаль, что в холодильнике мама. Я смотрю на снежных утят, разбросанных по сугробу, и думаю "Жаль". А потом резко распахиваю глаза, просыпаясь. За окном только-только встаёт солнце. Давид лежит рядом, прижимаясь ко мне, его пальцы мнут мою футболку. Он спит, но сквозь сон хмурится, бормочет что-то неразличимое. Я смотрю на него наверное так, как смотрят на онкобольного. Как смотрят на человека с наркотической зависимостью последней стадии. Я смотрю на него как на обречённого. Наверное впервые,

я не хочу его спасать.

Ночью на кухне я выслушал всю его историю. Я знаю всё. Может быть, это единственный раз, когда я могу сказать наверняка, что понимаю, что движет Давидом. Страх Он боится остаться один. Один со своими грехами. Грехи? Как глупо. Нет, это никакие не грехи. Это преступление. Уголовно наказуемое. Такое, за которое они вдвоём- Я должен

Должен ли я?

Я участник теперь?

Что я должен?

Я смотрю на Давида. Он вспотел. Его глаза бегают под закрытыми веками. Он напряжён, сжимает мою футболку так сильно, что его костяшки побелели. Нет, во всём этом нет вины Давида. Только Саши. Всё могло быть иначе, если бы не Саша.

Всё может быть иначе

Но Я не хочу Я устал Я так сильно устал от них Он них обоих Я не хочу никого спасать Женя был прав. Нужно просто дать этому случиться. Дать им уничтожить друг друга. Мои глаза слипаются. Такое чувство, будто я не спал несколько недель.

Я так устал

нужно покончить со всем этим

Кажется, я закрываю глаза на секунду, а когда открываю уже утро Давида нет рядом. Солнце больно бьёт по расширенным зрачкам. Я прикрываю лицо рукой. На кухне что-то гремит. Я переворачиваюсь, пытаясь снова уснуть, но ничего не получается: грохот становится невыносимый. Поэтому я встаю и иду проверить, всё ли впорядке пожалуйста прекрати. Давид оборачивается на меня, держа в одной руке тарелку, а в другой сковороду с чем-то шипящим. Он натянуто улыбается и в целом выглядит нервно. Я вижу, как трясутся его руки. - О, ты проснулся, - пытаясь звучать непринуждённо, говорит Давид, получается плохо. - Доброе утро. - Что ты делаешь? - немного раздражённо спрашиваю я. - Завтрак, - Давид поднимает сковороду выше. - Зачем? - Что за глупый вопрос? Конечно же для того, чтобы мы съели его. - Разве ты умеешь готовить? Лицо Давида застывает улыбающейся гримасой. Он смотрит на меня испуганно и осторожно отвечает: - Думаю, мне пора научиться. Его слова заставляют меня поморщиться как от головной боли. Я отвожу взгляд, разворачиваюсь и выхожу из кухни. Плевать. Пусть делает что хочет. И уже через мгновение слышу торопливые шаги за своей спиной. - Я тебя расстроил? - взволнованно спрашивает Давид, садясь рядом со мной на кровать. Я игнорирую его, укрываясь одеялом с головой. - Паша, - зовёт Давид жалостливо. Он хватается рукой за моё плечо и я замечаю, что у него свежие порезы на пальцах, неаккуратно заклеенные пластырями. - Паша, что я сделал? Паша, что мне сделать? Мне хочется ударить его. Хочется толкнуть. Хочется заставить признать свои ошибки. Но я знаю, что он не сделает этого даже на пороге смерти. - Я устал, - говорю я. - Дай мне отдохнуть. Давид торопливо убирает руку: - Хорошо, я не буду тебя трогать. Просто отъебись. Просто отъебись Он не сделал ничего плохого Просто отъебись Убийца Я не сплю. Просто лежу в одном положении не в силах заставить себя выйти из комнаты. Всё случилось в этой квартире? В какой из комнат?

гдегдегдегдегде

Где они Он Эти мысли не дают мне покоя. Я пытаюсь отгородиться. Пытаюсь думать о чём-то другом. Пытаюсь дышать просто дыши чёрт возьми просто сделай вдох а затем выдох убери эти слёзы с глаз они никому не нужны ты сам во всё это ввязался ты ты ты уходи пока не стало слишком поздно Я лежу в комнате, залитой солнечным светом. Мне жарко под одеялом, но я не могу заставить себя выбраться из-под него. Мне так невыносимо. Они сделали эту ужасную отвратительнуюнепростительнуюмерзкуюневыносимомерзкую вещь и теперь я знаю о ней тоже. Что мне нужно сделать? Тайну могут хранить трое, если двое из них мертвы

М̶̟̙̫͌̓̌̔̋͢͡н҈̨̰̗͚҇̄̊е҉̧͇͖̫̥͋̊͊͐͡ͅ с̸̯̬̙̈͌̎̚͜͡т̷̧͓͍̓̓͠р҈̢̲͚҇̐́͗̽а̶̠̳̟̮̽͛͗̀̉͢͡ш̶̰̜̝̰̣̔̓͜͞н̷̱͉̈́͌̐̊̕͢о̶̟̙̘̖͙͋̔̕͢

Я̧̯̜͔ н̧̠͈͎е̧̦̙̳ͅ х̢͈̖͙͈͔о̢̪͕̟̤т̧̪̯̦ͅе̧̦͎̦͍̥л̲̞̩͖̠͜ з̬̖̙̩͢н̨̲̗а̡̖̟т̨̞̮͖ь̧͈͚̫̟͓ о̭̭̠̠͢б̨͖͉ э̠͇̲̯̙͜т̡̟̜о̢̪̥̱м̮̪̜͉͢ Но я сам требовал рассказать всё. Я сам виноват в этом. Я сам влез в это.

Не капай яму вглубь. Уходи

Да Дадададададададаадададдадададададдададда Мне нужно уходить. Хватит искать другое решение. Его нет. Нужно уходить. Как можно дальше. Всё это бессмысленно. Давида уже не спасти. Женя прав. Женя всегда был прав. Я просто Я

Сбегаю с тонущего корабля

Вечером я выхожу из спальни. Я чувствую себя так, будто не спал несколько дней. В квартире тихо. Ужасно тихо. Я обхожу её всю, но не нахожу Давида. Остаётся только самая дальняя, крохотная комнатка. Кажется, здесь я спал в ту последнюю ночь, когда Саша меня отмудохал. Я толкаю дверь. Здесь всё также полно книг и пыли. Давида в еле пробивающимся из небольшого окна свете трудно заметить: он забился между большими горами-небоскрёбами учебников по психологии и художественной-литературы. - Что ты тут делаешь? - спрашиваю я, негромко. Давид на меня не смотрит. Он смотрит куда-то перед собой. Его руки обвивают колени, прижимая к груди. Давид говорит: - Прячусь. - От кого? Он молчит в ответ и я понимаю без слов. Конечно. Он прячется. Он видит её. Ему нужна помощь Всё это время. Тогда в квартире Саши. Он видит её.

Давиду нужна помощь

О чём ты вообще думаешь? Он ни в чём не виноват. Он жертва. Ему нужна помощь. Возьми себя в руки и помоги ему. Без тебя он не справится. Прекрати вести себя как урод. Единственный, кто должен получить по заслугам - Саша. Давид ни в чём не виноват. Я опускаюсь на корточки перед Давидом, мягко касаясь его руки. Ему нужно к доктору Нужно как можно скорей. Давид переводит на меня стеклянный взгляд. Его глаза совершенно пустые и безжизненные. Он спрашивает дрожащим голосом, совершенно разбитым голосом: - А где Саша? И что-то внутри меня, что-то, что должно быть крепким как натянутая тетива, лопается, больно ударяя по внутренним органам. Я торопливо поднимаюсь на ноги. Я чувствую себя так, как будто Как будто Будто это была последняя капля - Я сейчас принесу тебе таблетки, - холодно чеканю я, прежде чем на негнущихся ногах выйти из комнаты. Он выпивает кажется сразу три, вжимается в стену спиной и принимается бормотать "СашаСашаСаша", я смотрю на это с немым смирением с немым отвращением. Я никуда не ухожу. я хочу видеть Это не прекращается, пока небо не заволакивают плотные сумерки. Давид кричит, плачет, он бьётся головой об стену, он прячется в самый дальний угол. Он зовёт его. Он зовёт только его. За всё время, что я провожу в комнате, смотря на него, готовый способный помочь, Давид не зовёт меня. Ему не нужна моя помощь. Ему не нужен я и даром. Он вырывает себе волосы, царапает лицо. Задыхается в дыханиях. И зовёт его. Наверное, так выглядит один из кругов ада. Он приходит в себя, оглядывается вокруг, переводит на меня осознанный взгляд. Я, кажется, больше не чувствую ничего. Давид понимает всё спустя несколько коротких?длинных? минут. - Мне жаль, - говорит он тихо. Звучит неискренне ни разу. - А мне что с того, что тебе жаль? - отвечаю я устало. В комнате темно настолько, что дышать сложно. Думать не хочется, что это может быть не из-за темноты. - Прости. Опять неискренне. Фальшиво. - Хватит уже, а? Давид виновато опускает голову, мямлит что-то, но быстро замолкает, принимаясь сверлить взглядом пол. - Жаль, прости... Что это изменит? Всё кончено и на том спасибо. На деле тошнит до дрожи от худощавой фигуры, лохматой блондинистой головы и бесчувственных слов. На виски давит усталость. Так сильно давит, что голова начинает разрываться от мигрени. - Глаза у тебя красивые, - вздохнув, говорю мягко. - Жаль, что пустые. И поднимаюсь с пыльного пола, отряхиваясь. Сколько в этой комнате не было Давида? Месяцев пять? Пол года? Год? Может он вообще не заходил сюда с тех времён, как Давид, пошатываясь, встаёт тоже: - Паша, я... - Закрыл бы лучше окна, - прерываю, просто чтобы не давая опять начать разбрасываться пустыми обещаниями, - холодно. Я неторопливо выхожу из пыльной комнаты, одеваюсь, беру телефон и пачку сигарет, достаю из шкафа рюкзак. Документы, деньги, ключи можно оставить, немного одежды, зажигалка. Давид почти вбегает в комнату. Он с маниакальностью следит за моими действиями. - Куда ты? Уже поздно! Я молчу. Молча иду в коридор. Молча обуваюсь. И почти выхожу из обшарпанной квартиры, когда мне в спину летит неуверенное: - Я люблю тебя! Смотреть на Давида не хочется. И играть во все эти псевдоотношения больше тоже. Больше никогда. Больше ни за что. - Нет, - холодно отвечаю я. - Ты не умеешь. И ухожу, аккуратно прикрывая за собой дверь. Женя смотрит на меня пронзительно. Он оглядывает меня с ног до головы. А затем заглядывает в глаза. - Ты закончил, - говорит он уверенно. - Я закончил, - отвечаю я. Женя отходит в сторону, пропуская в свою квартиру: - Как насчёт кофе? - Не отказался бы.