goner

Давид

Я слышу хруст снега. Я слышу чьё-то хриплое дыхание. Я слышу вой ветра. Моё тело такое лёгкое, что я его почти не чувствую, а веки такие тяжёлые, мне так приятно держать глаза закрытыми. Всё происходящее, всё, что случилось и всё, что когда-либо случится, кажется не важным. Оно больше не важно. Мне легко и спокойно. И я не хочу открывать глаза. Меня кто-то держит, кто-то несёт меня, - проносится в голове. - Зачем? Сознание, то совсем покидает меня, то возвращается на некоторое время, чтобы снова исчезнуть. Я слышу хруст снега. Я слышу чьё-то хриплое дыхание. Я слышу вой ветра. Я чувствую запах сигарет. Моё тело такое лёгкое. Мои веки такие тяжёлые. Кто-то несёт меня. Кто-то держит меня. Кто-то прижимает меня. Кто-то. С̷̡̬̰̿͠а̷̢̘̏͡ш̶̱̩̠͊̔̕͜а̶̨͚͍҇̑ - Заткнись, - раздаётся совсем рядом с ухом. - Твои стоны меня бесят. Это С҈̢͈̂͡а̵̧͈̐̕ш҈̮̜̔͢͡а̷̢̛͎̉͆̚. Я хочу прикоснуться к нему. Я хочу сказать ему, что люблю его, что он мне нужен, чтобы он не уходил. Я хочу попросить его остаться со мной. Я хочу, так хочу Но я совсем не чувствую своего тела. Совсем не чувствую тела я не чувствую своего - Я же сказал тебе заткнуться! - голос С̷̧̜̽͝а҉̧̙͋͞ш̸̨͎̲̊̐͠и҈̠̲̾͢͞ звучит раздражённо.- Только и можешь, что портить мне жизнь. Я порчу? Порчу жизнь Порчу порчу порчупорчупорчупорчупорчупорчупорчурорчу - Просто заткни свой рот. Мы почти пришли. У меня не получается спросить "Куда?". Сознание опять Я больше не чувствую его рук, держащих меня. Вместо них под спиной что-то твёрдое. Борясь с безумной слабостью, пытаюсь открыть глаза, прилагаю к этому все силы, которые у меня остались. Это пол. Я лежу на полу. И С҈̰҇̑͢а̸̡̭̪͆͡ш҉̢̯̬̪͒̏͛̕ѝ̶̡̘̚͝ нигде нет. он бросил меня опять опять бросил потому что я не нужен не нужен не нужен Сил подняться нет. Вертеть головой тоже. Перед глазами всё мутнеет и кружится. Я пытаюсь позвать С҈̧͖̣̯̾̑͡а҉̧̙̩͕͑̋͝ш̶̢̛̦̤͈̒̆у҈̢̙̠͊͛͞. Я пытаюсь я хочу чтобы он вернулся он так нужен мне я так хочу чтобы он вернулся чтобы он остался Когда я прихожу в себя снова, я сразу же пытаюсь открыть глаза. К горлу подступает тошнота от попыток, но у меня получается. И я в и ж у С̴̨͉̤̱҇̾а̶̨̜̙̐͐͡ш̴̡̛͓̲̒̈́у҉̢̦̗̲̌͠. Он сидит передо мной на корточках. С̸̘̮̐̀͛͜͞а҈͇̳͓̈́̾͜͡ш̵̧̱̫҇͗̎̈а҈̢͇̲҇̊̅̿ ловит мой взгляд и спрашивает: - Почему ты никак не сдохнешь? Я тут торчу уже минут двадцать. Он подцепляет пальцами мою руку, поднимая её: - Разве у тебя там не всё вытекло? У меня дома. На мою, блять, кровать. Моя рука со стуком падает обратно на пол. - Ты такой кретин, - продолжает С̸͔͇͑͢͠а̷̤̙҇̏̈̐͜ш̶̨̛̮̰̮̓͆́а̸̨̬̳̘̏̽̌͞. - Я ведь говорил, что делаю всё это и для тебя тоже. Я так много сделал для тебя. И вот, чем ты мне отплачиваешь? Серьёзно? После всего, что я сделал? Какой же ты эгоист. Отвратительный эгоист. Даже не думай, что я буду спасать тебя снова. Ты это заслужил. Сам во всё это ввязался. Хочешь сдохнуть? Вперёд, не буду мешать. Меня только в это не ввязывай. дададдададааддадада такой эгоист я такой эгоист мне так жаль прости мне прости - ... жаль, - еле слышно выдавливаю из себя я. Это больше похоже на беззвучный шепот. С̶̢̯͚҇͒̇а̸̨̛̜̌̈̒ш̴̢̥̝͕̋̒͞а̸̨̛̖͖͐̏͒ приподнимает в наигранном удивлении брови. Он наклоняет ко мне ухо, переспрашивая: - Что-что? Не расслышал. - ...мне жаль. С̵̨͇͂͡а̷̧͖̟͇̑͝ш̵̡̫̯͉͂͝а҉̨͕̰̤̉́͌͞ смеётся, запрокинув голову назад. Мне хочется сказать, что искренне улыбаться он всё ещё так и не научился и смех всё такой же неестественный. От этого хочется заплакать. От всего этого. Я хочу обнять его. Хочу показать, как сильно люблю. Хочу хотя бы сейчас дать ему понять, насколько сильно. Хочу, чтобы он знал. - ... люблю... С̷̦͇̙̌͢͝ӓ̴̨̟͉̐̕ш̷̛͎̝̩̉͐͢а҈̭̆̐͢͠ резко перестаёт смеятся. Он смотрит на меня без капли веселья и говорит скучающе: - Что? Мне приходится вложить в эти слова все оставшиеся у меня силы. Я чувствую, что их почти не осталось. Ещё немного и я - ...люблю... тебя... люблю... С҉̢̛͖͒а҈̡̎͝ͅш̴̡͔̱̃̆͝а҉̡̯͓̊̕ всё ещё смотрит. Всё ещё смотрит. И я закрываю глаза, чтобы снова провалиться в темноту, зная, что он рядом. Запах дыма, треск и запах горелого мяса. - Я тоже л҉̛͕̐̋͢ю̸̢̭̣҇͂б̴̧̫̗̣̈́̕л҈͕͎̀̿̎͢͝ͅю̴̡̛̲̤͖̂ тебя.

Паша

Какой-то писк совсем рядом с ухом мешает мне спать. Он такой громкий и противный, что нет сил терпеть. Со стоном тяну руку в его сторону. Это что, будильник такой? Или сигнал уведомлений? Но с недоумением понимаю, что рука на команду мозга не реагирует. Со стоном разлепляю глаза и вздрагиваю от испуга: я в больничной палате, обмотанный какими-то пугающими проводами-капильницами-бинтами. Что происходит? Я открываю рот, чтобы позвать кого-нибудь, но голоса нет. Мне приходится прокашляться и прочистить горло для того, чтобы безумно хрипло и негромко крикнуть: - Пожалуйста! Есть кто-нибудь? Кричать, оказывается, нужно несколько раз, пока в палату заглядывает высокий растрепанный паренёк в белом халате. Паренёк выглядит перепуганным, просит подождать и тут же убегает. От всего этого мне не легче. - Сколько? - кажется, моё лицо вытянулось от шока насколько, что дальше некуда. Доктор понимающе улыбается. Он сидит на стуле рядом и выглядит как человек, у которого таких как я бывает человека по три на день. Хочется верить, что нет. - Вы были в искусственной коме 5 дней, - повторяет доктор. - Пожалуйста, постарайтесь не двигаться лишний раз. - Что случилось? - мой голос дрожит, я чувствую как и я сам дрожу. Доктор улыбается так мило, что мне хочется поморщиться: - Скажите, вы помните хоть что-нибудь? По какой причине попали к нам? Если бы я помнил, я бы спрашивал тебя, как думаешь? - Нет. Доктор вздыхает так сочувствующе. Это начинает раздражать. - У вас есть кто-нибудь, кто мог бы позаботиться о вас? В вашем телефоне мы не нашли номеров каких-либо родственников. Я морщусь. Конечно, для того, чтобы они были, нужно их для начала туда сохранить. - Дайте мне мой телефон, я позвоню сам. И, доктор, вы так и не ответили, почему я здесь. Тот улыбается наигранно печально: - Вас пырнули ножом. - Ч-что? Нож? Меня пырнули? Что? Кто? Эта новость кажется мне настолько невозможной, настолько нереальной, что начинает кружиться голова. - Вас нашли сотрудники полиции и вызвали скорую помощь. Поэтому вы ещё живы. Думаю, когда вам станет лучше, они захотят пообщаться с вами. Сотрудники полиции? Зачем я... Давид У меня перехватывает дыхание. Я смотрю на доктора таким взглядом, что он невольно отшатывается. - Давид... Со мной привезли ещё одного человека? Светлые волосы, голубые глаза... - Нет, - доктор качает головой. - Вы единственный, кого нашла полиция. Хотите сказать, с вами был кто-то еще? Мне трудно дышать. Место ранения болит, как и сердце, колотящееся как бешеное. К горлу подступает тошнота. Саша. Давид. Кровь. Много кровь. Нож. Кровь. Ещё кровь. И Давид. Меня вырывает прямо на свои же ноги, укрытые больничным одеялом. А тело продолжает сотрясаться от рвотных позывов. Давид. Тонет в крови. Мне больно. На белых бинтах проступает красное пятно. Доктор ласково гладит меня по спине. - Сейчас придёт медсестра. Вам лучше перестать волноваться. Я позову к вам психотерапевта, полежите и не думайте не о чём, что могло бы вас травмировать, пожалуйста. Он уходит. А перед моими глазами неизменно стоит картина с лежащим на залитой кровью кровати Давидом. Мне возвращают телефон и я звоню Жене. Мне хочется плакать из-за того, как мне стыдно перед ним. Из-за того, как всё обернулось. По моей вине. - Я знаю, где ты, - говорит Женя. - Я был у тебя каждый день с самого твоего дня поступления туда. Рад, что тебе лучше. Я всё-таки плачу, прижимая телефон плотнее к уху. - Это не твоя вина, - говорит Женя. - Во всём случившемся нет твоей вины. Не кори себя. Я приеду к тебе сегодня, что тебе привезти? Думаю, ничего из еды передать мне не разрешат, но из вещей- - Что с Давидом? - нетерпеливо перебиваю я. И тут же прикусываю себе язык. Не нужно было так резко. Но эти картины никак не выходят из моей головы. И как только я узнаю, что с ним всё в порядке... Женя молчит. Он молчит слишком долго. Я нервно кусаю губу. Кажется, это начинает входить в привычку. - Давай, - наконец отвечает он, - поговорим об этом позже. Его слова заставляют меня замереть. Почему позже? Почему? Разве так сложно ответить "Он в порядке"?. Разве это предложение настолько длинное? Почему мы не можем поговорить об этом сейчас? Я открываю рот, чтобы спросить, но в палату заходит медсестра, сообщающая о перевязке и приёме медикаментов, и мне приходится закончить вызов, торопливо прощаясь с Женей. Рана заживает долго и больно. Мне разрешают есть только жидкую пищу, не разрешают вставать и постоянно обвязывают змеями-капельницами. - Ранение серьёзное, - терпеливо поясняет всё тот же доктор, со слащавой улыбкой. - Не хватило сантиметра до сердца. Вы могли бы быть мертвы. Я думаю об этом, задаваясь вопросом: случайно ли Саша промахнулся или специально. И почему оставил меня умирать в своей квартире? Почему меня там нашла полиция? Где Давид? Что с ним? Саша уже за решёткой? Ч Т О С Д А В И Д О М ? Через пару дней мне разрешают выходить на коридор. Выходить - громкое слово, потому что на самом деле меня катают на коляске до процедурного кабинета, до уборной и до кабинета психотерапевта. Психотерапевт действительно пытается вывести меня на диалог. Он спрашивает о моём самочувствии, о том, что меня волнует, снятся ли мне кошмары. Проблема в том, что на диалог не хочу идти я. - Я слышала, что ты часто плачешь, есть что-то, что тревожит тебя? - мягким голосом спрашивает психотерапевт. Я окидываю её усталым взглядом и отвечаю заскриптованными ответами: - У меня всё хорошо, просто скучаю по друзьям и дому. Она кивает и быстро помечает что-то в своём журнале. - Как тебе спится? Не снятся кошмары? Я без интереса разглядываю картины, висящие на стене: - Нет, у меня отличный сон. - Есть что-то, о чём бы ты хотел со мной поговорить? Что-то, что тебя тревожит. - Нет, нет ничего, чтобы меня тревожило. Я знаю, что если буду говорить правду, мне выпишут таблетки. Какие-нибудь вроде таких, которые пил Давид. Таким, каким выглядел Давид в те дни, я быть не хочу. Поэтому встречи с психотерапевтом похожи на зацикленный круговорот одних и тех же вопросов с одними и теми же ответами на них. Женя приходит ближе к вечеру и приносит мне сменную одежду. - Принёс ещё тебе книгу, так, на всякий, - улыбается он, протягивая мне Хемингуэя. Я смотрю на книгу не моргая, а затем перевожу взгляд на Женю: - Где Давид? Улыбка сползает с его лица. Он вздыхает. Весь он так и кричит о том, что не хочет об этом говорить. Но мне нужны ответы. - Что с Давидом? - повторяю я. И Женя отворачивается в сторону. Он смотрит на то, как за окном проносятся машины, одна за другой. Я жду, пока он начнёт говорить. И чувствую, как моё сердце ещё немного и сломает рёбра, вырываясь наружу, от волнения. Наконец Женя возвращает свой взгляд ко мне. Он смотрит на меня так сочувствующе, так, будто ему очень жаль. нет, только не это Женя говорит: - Давид мёртв. Моё сердце, кажется, перестаёт биться. Судебный зал полон. Вокруг шумно и нестерпимо холодно. Я нахожу себя на месте обвиняемого. Мои руки скованы наручниками за моей спиной. Присяжные смотрят на меня с осуждением. Присяжные ненавидят меня. Они шепчутся, качают головой. Они желают мне смерти. Судья стучит молотком, призывая к тишине, и этот звук подобен раскату грома. - Это конец, - говорит он до боли знакомым голосом, и я пытаюсь рассмотреть его лицо, но тщетно - свет лампы под потолком бьёт в глаза. - Ты будешь гнить с этим. Есть что сказать ему? - судья направляет свой молоток в сторону потерпевшего. И я перевожу взгляд туда. Там, опустив голову, неестественно прямо сидит Давид. Его руки, лежащие на столе, белые, как лист бумаги. Белые, как свежевыпавший снег. Я невольно подаюсь вперёд, к нему, но цепь наручников, связывающих меня с полом, звякает, останавливая. мне страшно мне страшно мне страшно пожалуйста нет нет нет пожалуйста нет не нужно мне так больно Присяжные громко воют, они негодуют, они презирают меня. Они ненавидят меня. Они желают мне смерти. Но сейчас меня волнует только одно. Я не свожу взгляда с Давида. - Ты простишь меня? - на грани с шёпотом спрашиваю я молю я. Давид поднимает на меня полный злобы взгляд из-под чёлки и хрипит еле разборчиво: - Нет. Когда я просыпаюсь, то понимаю, что плачу. Я не могу прекратить плакать, даже когда начинается обход. Даже когда начинаются процедуры. Даже когда приходит доктор. Даже когда - Как ты себя чувствуешь? - психотерапевт смотрит на меня внимательно, сжимая в пальцах ручку. - Всё хорошо, просто скучаю по друзьям и дому, - заученной фразой отвечаю я, невидящим взглядом глядя куда-то себе под ноги. - Ты плачешь, - констатирует факт психотерапевт. - Нет ничего, что бы меня тревожило, - чеканю в ответ я. Психотерапевт вздыхает: - Мы можем поговорить на чистоту, что случилось? - Нет ничего, что бы меня тревожило, - повторяю я. - Всё хорошо, просто скучаю по друзьям и дому. Она смотрит на меня непривычно долго, а затем принимается что-то быстро писать в своём журнале: - Как скажешь. Но помни, что ты всегда можешь обратиться ко мне, если почувствуешь, что тебе нужна помощь. Я киваю. На самом деле, мне не нужна помощь. На самом деле, я не знаю, что мне нужно. Чтобы Давид был жив. У меня нет сил есть. Нет сил делать упражнения для реабилитации. и нет сил жить О моём ранении узнают родители и прилетают первым рейсом. Мама вся в слезах целует меня, пока отец не знает, как себя вести. Я говорю, что всё в порядке и им не о чём волноваться. Я не чувствую ничего, глядя на них. Я не знаю, могу ли я хоть что-то почувствовать вообще, кроме как невыносимую боль, не сравнимую с болью от ножевого ранения, которую мне доставила новость о том, что...

Если бы я был быстрее Если бы я тогда не мешкался и бежал быстрее Если бы я тогда не бросил Давида одного в квартире Если бы я тогда не остановился возле подъезда Саши Если бы я не позвонил тогда Саше Если бы я с самого начала не начал бы общаться с Давидом Если бы я

Слёзы не заканчиваются даже на спустя несколько дней. Они текут, кажется, не зависимо от того, хочу я этого или нет. Женя смотрит на меня с таким неприкрытым сожалением, что мне хочется попросить его уйти и больше не приходить. Большая часть всех визитов проходит для меня как в тумане. Как визитов Жени, так и визитов матери с доктором. Если честно, мать мне видеть совсем не хочется. Об этом я говорю ей, когда она в очередной раз заходит в палату, когда я пытаюсь поспать. Она так рьяно имитирует родительскую заботу, что начинает болеть голова. Доктор переводит мои слова в шутку и заставляет её уйти, и хоть в чём-то я остаюсь ему благодарен за его слащавую улыбку. Дни сливаются в одно серое ничто. Всё мешается. Я перестаю понимаю где я и кто я.

Мир перестаёт существовать.

А потом приходит следователь. - Ноомченко Павел? - спрашивает он, вежливо улыбаясь. Я смотрю на него равнодушно и киваю. Следователь улыбается шире и просит пойти с ним. Мы заходим в один из кабинетов. Он усаживается за стол, перед этим помогая мне сесть напротив. - Меня зовут Хомин Роман, я следователь, веду дело потому, что случилось с вашим другом, - голос у него приятный, говорит, как будто заученный текст, пока быстро набирает что-то в принесённом вместе с собой ноутбуке. - Согласны ли вы оказать содействие в следственном процессе? Я откидываюсь на спинку стула. Меня мутит. Нет. Я не согласен. Нет. Я не хочу. Нет Н҈̢̟̦̱̈͗̈͝е҈̛͍͙̤͐̉͢т̴̨̫̃͠н̵̨͓̩̒͡ͅе҈͔҇͛̚̚͜т҈̳͖͌͗̈͢͝н̵̡̥͖̙̽̀͝е̷̢̗͌͋̋͠т̶̢̠̩͌̕н҉̢̭͙͋͆̎͡е҈̢̪̥͇̾̿͞т҉̧̜̎͝н̶̢̛̯̰̜̊͗̒е̶̰̂̑̀͜͝т҉̧̛̩̘̩̌ Кажется, следователь понимает мой взгляд, потому что спешит ободряюще улыбнуться: - Я знаю о вашем состояние, поэтому, если вы почувствуете, что какие-то вопросы слишком травматичны для вас, можем их пропустить. - Зачем следствие? - хрипло спрашиваю я. Меня немного потряхивает.

меня трясёт трясёт не хочу нет хватит так трясёт сейчас вырвет

- Это стандартная процедура. От этой фразы хочется рассмеяться. Стандартная процедура. Стандартная процедура СтандАрТнаЯ пРоц- Ч Т О З А Н А Х Р Е Н Тем временем, следователь начинает задавать вопросы разве я соглашался разве я ответил тебе да разве я хочу всё это делать сейчас вырвет так тошнит так сильно: - Расскажите о Вольхо Давиде. Каким он был человеком? Замечали ли вы у него суицидальные склонности? Я невольно кривлюсь. Мне некомфортно. Мне хочется спрятаться. Это всё так не говори о нём в прошедшем времени не смей не хочу нехочунехочунехочунехочунехочу нет нет не хочу Я бросаю на следователя взгляд исподлобья. Рана начинает неприятно ныть. Хочется поскорее вернуться в палату.

хочется поскорее вернуться к Д҉̡̝̊͛̕а҉̡̳͖̚͝в̶̨̖͚̈̉͞ͅи̴̨̬͚́͠д҉̡͙͉̰́̆̌̕у̴̪̣̰̀̍̾͜͡

《Давид мёртв》 Я резко выдыхаю. Мой выдох звучит болезненно сипяще. Вдох я делаю не сразу, а только когда понимаю, что начинаю задыхаться. 《Д̴̧̛̙͈̜͇̏̿ͅа҈̬̦̭͇͍̈́͑́̈́̏͢͡в҉͓̯͉̣̽̊͌͢͝ѝ̷̨͕̰̽͊͗͡д̴̤͎͍̆̈̚͢͠ͅ м̶̧͕̜͓̮̜̀̃̇͞ё̶̛̘̩̞͎̾̋̑͢ͅр҉̧̩̯́̃̄̆͛̕т̸̧̲̫͐̄͛̊͝в҈̢̛͙͓̬͛̿̑̑》

хватит

хватит не надо прекрати хватит

Х В а Т И т

Я дышу ломано, сам не замечаю, когда успеваю схватить себя за волосы. Картинка перед глазами какая-то нереальная. Следователь мягко уточняет: - Вы можете рассказать о том, каким был Вольхо Давид? Я нервно облизываю пересохшие губы, совершенно не ощущая себя здесь и сейчас где я?, мой голос звучит так, будто говорит кто-то со стороны, кто-то другой: - Он был... Он был необычайно красив и необычайно обаятелен по меркам любого человека, у которого есть глаза и уши. Он был прекрасен. В кабинете стоит оглушающая тишина. Я слышу её звон в свои ушах, когда поднимаю взгляд на следователя. Тот вздыхает. Он смотрит устало и вежливая улыбка сползает с его губ. - Послушай, - говорит следователь после долгого молчания, - я понимаю, тебе сейчас нелегко. Правда понимаю. Он был твоим другом. Близким другом, - акцент. - Но если ты хочешь помочь- - Тут больше ничем не поможешь, - резко перебиваю я, сдерживая рвущиеся наружу слёзы. - Некому помогать. Следователь отодвигает в сторону ноутбук, опирается на стол предплечьями, когда наклоняется ко мне. - У нас есть подозрение, что это было убийство, - вкрадчиво говорит он. - В квартире Вольхо Давида был совершён поджог и по результатам... осмотра, смерть наступила во время пожара, не до не него. Поэтому, ты всё ещё можешь помочь... Я невольно хватаюсь за место ранения. Мой взгляд расфокусируется. Звуки как будто уходят под воду. Весь мир сужается до одной комнаты. До одного момента. До одной фразы. Кажется, я не могу дышать. Кажется, я не могу прийти в себя. Кажется, всё, что я могу делать, - это замерить неподвижной статуей, не в силах даже шелохнуться. Значит, он был ещё жив? Значит, он сгорел? Значит, он был жив? Был жив, пока горел заживо там, в своей квартире? Рыдания всё-таки вырываются наружу. Я прикрываю рот ладонью, прикусывая её почти до крови. Давид Б Ы Л Ж И В Я начинаю страшно дрожать. С̸̨̞́̊̈͡г̶̧̩̂̐̕о̶̧̮͌͞р̶̢͍̜̑͡е҈̢̤̞̔͒̚͝л̵̨͉͒̈́͠ з̸̙̣̘͂̑̅͜͞а҉̢̛͓̫̲̈́̓ж҈̙҇̀̋͜и҉̧̛͎͍̍в҉̗̠̆͋́̕͢о҈̩͇̀͑͜͡

если бы я только

Всё вокруг я не понимаю всё вокруг сгорел заживо что происходит где я сгорел заживо всё вокруг кружится Д А В И Д С Г О Р Е Л З А Ж И В О - ... в порядке? - слышу я как будто издалека. Чужая рука опускается мне на плечо и я рефлекторно дергаюсь в сторону. Пытаясь спрятаться. Пытаясь уйти. Пытаясь отпустите меня я хочу уйти я хочу обратно в палату я хочу к Давиду хочу всё исправить хочу всё как же я хочу как же мне жаль - Ты ведь что-то знаешь, верно? - хмурится следователь, сильнее сжимая моё плечо.

мне так страшно мне так больно

Я хочу, чтобы всё это закончилось. Я хочу домой. Хочу домой к Давиду хочу вернуться к нему. Хочу

если бы не я

если бы я всё не

и҈̧͕̥̂̋̈́͠с̶̧̞̦̒͞п̶̢̖͖̳́̎͝о҈̢̪̜̝҇͊́̾р̵͖̫̝̇͜͝т̴̦̚͢͝и҉̡̮̝̖́͡л̵̡̜̔̋͠ Я плачу, судорожно глотая воздух. Так не должно было Давид не в чём не виноват Давид не в чём Давид не Это всё Следователь протягивает мне стакан с водой: - Держи, приятель. Сейчас я позову врача. - Это всё О Н, - рвано, из-за сбитого дыхания, шепчу я, - сделайте с Н И М что-нибудь. Следователь хмурится, вмиг становясь серьёзным: - Чт-? С кем?! Кто "он"?! - С А Ш А. - Ты о Вакулове Александре? - голос следователя звучит почти виновато. - Он мёртв. Погиб вместе с Вольхо Давидом в пожаре.

Что?

чточточточточточточточточточточточточточточточточточточто этого не может быть не может - О чём вы..? - дрожащим голосом переспрашиваю я, медленно съезжая по стулу вниз. - Этого не может... быть... Н Е Т этого не может быть Невозможно

Н Е Т

Это какая-то ошибка ОН НЕ МОГ ОН НЕ СТАЛ БЫ НИ ЗА ЧТО НИКОГДА Н Е Т Н Е Т Н Е Т Н Е Т - Эй, парень! - следователь испуганно хватается за мою футболку, не давая упасть на пол. Он сажает меня обратно на стул и выглядит донельзя обеспокоенным: - Хочешь обратно в палату?? Да Дадада и ещё тысячу да Я хочу обратно в палату. У меня больше не осталось сил. Тело всё ещё содрогается от рыданий, а рана ноет. Мне хочется прилечь. Хочется закрыть глаза и забыться сном хочется больше не просыпаться. - Чего вы хотите от меня? - спрашиваю я в ответ дрожащим голосом. Мне всё ещё тяжело дышат. Следователь возвращается на своё место: - Мы хотим выяснить, было ли это самоубийство или убийство, замаскированное под самоубийство, или же двойное самоубийство. В этой истории всё довольно сложно. А ты, как очевидец, можешь нам помочь в ней разобраться. Скажи, что ты делал в квартире Вакулова Александра двенадцатого сентября в- Мне вдруг становится смешно. Я начинаю смеяться так громко и так надрывно, что следователь даже отшатывается. От смеха мне начинает болеть горло, а на глаза выступают слёзы, вот только это не слёзы веселья - истерика. Всё это убивает меня. Я не знаю, как это пережить. Просто не знаю, смогу ли я это пережить. - Послушай... - осторожно начинает следователь. И я понимаю, что больше не могу слушать. - Я хочу в палату, - очень тихо прошу я. Следователь молчит некоторое время, его пальцы отбивают неровный ритм по поверхности стола, но он всё же кивает, а затем уходит. Передо мной остаётся стоять так и не тронутый стакан с водой. Я не в состоянии хоть что-то сделать. Еда остаётся нетронутой, а приём таблеток переходит во внутримышечный и внутривенный. Я даже не пытаюсь делать вид, что всё в порядке. Мне всё равно. Мне абсолютно плевать на всё. Мне абсолютно насрать. Пусть мир схлопнется. Пусть начнётся Третья Мировая. Пусть я сдохну от СПИДа. Мне насрать. Нет ничего, чтобы могло волновать меня. Психотерапевт, кажется, всё-таки выписывает мне что-то, потому что начинает больше клонить в сон. Я сплю почти беспробудно. Мне сниться Давид. Мне снится, как он тонет в красном, как он тянет ко мне руки, как он просит спасти, а я, как бы не пытался до него добежать, кажется, только отдаляюсь. Давид часто стоит у меня перед глазами. Он всегда смотрит так, будто ненавидит меня. Он смотрит так, будто никогда не простит. - Почему ты мне не сказал? - голос у меня тихий и слабый. Женя наклоняется поближе и переспрашивает: - Что? Меня почти не видно из-под одеяла, я уверен, что из-за него и слышно тоже хреново, но двигаться сил нет от слова совсем. - Почему ты не сказал мне, - повторяю я, даже не пытаясь сделать голос громче, - об этом ублюдке. О том, что он сделал. Я слышу, как Женя вздыхает. Он приходит ко мне снова и снова. На его месте, я бы уже бросил эту затею и оставил меня гнить здесь. Сколько я уже здесь? Когда меня уже выпишут? какая разница - Ты не спрашивал - я не говорил, - отвечает Женя. Хочется рассмеяться: отличная политика. - Почему они говорят, что этот сукин сын мёртв? - я не могу скрыть горечь в голосе. - Почему они говорят, что они умерли вместе? Женя молчит. Мне совсем не нравится, когда он молчит вот так. - Саша, - от одного этого имени мне хочется пойти и протереть язык наждачкой, - не мог сделать что-то такое. Ему вообще насрать на Давида. С чего бы вдруг? Не смешите меня. - Но он это сделал, - голос Жени сквозит печалью. - Они погибли в том пожаре. Факт остаётся фактом, как бы ты его не отрицал. Я кусаю щёку так, чтобы из раны начала сочиться кровь. К глазам опять подступают слёзы. - Это не может быть правдой, - упрямо повторяю я. - В этом нет логики. ОН НЕ МОГ. Женя вздыхает. Видимо, спорить со мной он больше не собирается. Он шуршит чем-то, а затем опускает рядом со мной что-то. - Я подумал, что ты захочешь что-то его себе, - говорит Женя и я замираю, весь превращаясь в слух. - На первое время, пока не станет легче. Поток слёз сложно остановить, когда я, переводя взгляд, натыкаюсь им на плащ Давида. Моё дыхание учащается, когда я тяну к нему руку. - Это всё, что я смог забрать, - говорит Женя, голос у него тяжёлый он не хотел прибегать к этому варианту. Я зарываюсь в плащ носом, он всё ещё пахнет Давидом, хоть он и не носил его последние месяцы. Меня душат всхлипы и я, не сдерживаясь, плачу, сильнее прижимая к себе плащ. - Не вини себя, - говорит Женя. - Если человек не хочет, чтобы его спасали, значит, ты не сможешь его спасти. Тут нет твоей вины, Паша.

он пахнет им пахнет им всё ещё как будто он жив и всё хорошо как будто мы только что познакомились и всё хорошо и и и и он всё ещё жив

Женя осторожно касается моей спины, гладит её, едва касаясь: - Не пытаясь разобрать в их отношениях. Всё навряд ли могло закончиться хорошо в любом случае. А затем, уходит, оставляя меня одного. Спустя два дня меня кладут в психиатрический стационар.