Стайлз, на самом деле, не хочет ехать ни на какое собрание стаи, какой бы чрезвычайный характер оно ни носило. Впереди маячат выпускные экзамены, к подготовке которым он и так не часто уделяет свое ускользающее внимание. Но поделать против настойчивых оборотней с суперслухом и сверхзрением ничего он не мог. Именно поэтому сейчас подросток стоит возле огромной железной двери в лофт Дерека - временное место сбора их ненормальной стаи.
Иногда он ловит себя на мысли, что стая постепенно оттесняет все остальные его увлечения. Шаг за шагом он оставляет комиксы, поиск старинных вещей из 80-х, интернет-серфинг позади себя и всё ближе приближается к совместным покупкам с Лидией и Эллисон, походами с Эрикой на работу Бойда, вечерними прогулками со Скоттом и Айзеком. У него уже больше нет одиноких субботних киномарафонов и продолжительных воскресных встреч с царством Морфея.
А, когда на прошлой неделе Питер для укрепления стайных связей с неокрепшими волчатами уезжает из штата, оставляя город на Скотта с Айзеком, то становится еще ближе с одним из самых скрытных затворников, которых он когда-либо встречал за всю свою жизнь. Почти десять дней, судя по дежурившей возле школы Камаро, его, видимо, сторожит Дерек. Хмурый волчара с кислым лицом провожает его от школы до больницы, от больницы до дома, вместе с ним останавливаясь и в супермаркете, и возле опустелой ярмарки на барахолке. Стайлз всё ждет конца терпению вспыльчивого оборотня, но тот с незнакомой для себя выдержкой на расстоянии в пятьдесят метров бдит за шебутным подростком, так ни разу и не приблизившись к нему.
Даже не рычит.
Парень не понимает поведение старшего волчонка, ведь совсем недавно он огребал от агрессивного оборотня при любом удобном случае, независимо от настроения и несмотря на то, какой в итоге сплоченной командой они стали. Да, по большей степени, все проблемы они решали именно вдвоем, но как таковой привязанности Стайлз не чувствует. Дерек слишком часто закрывается, выставляя глухую оборону, слишком часто окутан непереносимой тоской и черно-белым самобичеванием, слишком давит своими выцветшими красками. Это вызывает отторжение, а значит и вину, и злость на себя, словно прокисшее молоко, всё еще любимое, но уже пропавшее.
Стайлз сам всего лишь мальчишка шестнадцати лет. Мальчишка с СДВГ, паническими атаками и непрекращающейся борьбой тревожной паранойи и нездорового оптимизма. Мальчишка без сверхъестественной защиты и хоть какого-либо инстинкта самосохранения.
Нет.
Он не должен приходить сюда. Не должен находиться там, с теми, кто предает и бросает, кто не доверяет и игнорирует, с теми, кого – к удаче ли или сожалению? – выбрал он сам.
Память услужливо подкидывает, как часто приходится оставаться самому. Не просто против своих страхов в неисчислимых неудачах и провалах. Стайлз часто один. Потому что кому-то нужно прикрывать открытые спины близких, нужно подчищать за собой, нужно оставаться бдительным. Кому-то нужно нести ответственность за свои поступки.
Именно ответственность как раз-таки и стала частью его преждевременного взросления, и он отказывается вставать на этот путь в одиночку. Он не обязан отвечать за чужие – именно, что чужие – поступки, вновь и вновь подставляя свое плечо.
Ведь не должен же, да?
Но, конечно, он здесь.
Дерек сдержанно кивает, пропуская подростка внутрь, и Стайлз видит, как тот облегченно опускает напряженные плечи. Странный жест. За этим сразу же сыпятся приветствия вернувшихся отщепенцев, Айзек радостно качает головой, закусив губу, пока Скотт продолжает что-то вполголоса ему вещать, лишь махнув рукой на вошедшего друга.
И всё это ощущается чем-то семейным. Стаей.
На кожаном диване примостились Эрика с Бойдом, а возле них, прямо на полу, устроились остальные. Вокруг волчат сияет интенсивный зеленый – "индийский зеленый" с вкраплениями "зеленого трилистника" – а тут и там вспыхивают перламутровые огоньки.
Они не были стаей тогда, но пытаются ей быть сейчас.
И прямо сейчас зеленый – значит умиротворение и безопасность.
Зеленый – значит взаимовыручка и сопричастность.
Зеленый – значит стая.
Дом.
Живая энергия бурлит и переливается, тонкими ручейками оплетая лей-линии земли и линии жизни. Паутина Вселенной пульсирует вслед за молодым источником, распуская мириады точечных фейерверков. Темнеет с появлением грусти и страха, светлеет за радостью и искрится, сияя счастьем.
Стайлз тратит много часов, чтобы расписать значение каждого цвета для всех его друзей и знакомых. Тона, мазки, переливы всевозможных оттенков любого человека индивидуальны и многогранны, как неповторимые сияющие кристаллы. И если некоторые из них прекрасны в своем первозданном виде – яркие с тонкой прозрачной поверхностью, то с другими приходится пробиваться сквозь каменные наслойки из неуверенности, застенчивости и патологического сомнения, чтобы внутри, словно в непримечательных жеодах*, увидеть ослепительные минералы.
Он ищет,
ищет-ищет-ищет. И находит. Как Скотт смеется темной орхидеей, как Лидия раздражается воздушным сизым, как Дерек злится колюче-рубиновым. Что Эрика и Бойд всегда сияют фиолетовым – самым таинственным и самокритичным – и по каким-то необычным причинам совершенно одинакового оттенка.
Каждый из них – неповторимый, неугасающий уголек этого мира. И Стайлз задыхается.
Вселенная наделила его зрением, это его проклятье и его предназначение. Красота завораживает и ужасает. И он не может сделать вдох чистым, не втягивая в себя частички чужих эмоций, обломки не своих чувств.
И Стайлз задыхается.
Но больше, всё же, завораживает.
Когда стая, как сейчас, собирается вместе, их цвета синхронизируются, отвечая на эмоциональную вспышку каждого члена волной из чувств остальных. Они сливаются в единый оттенок, неделимую зеленую волну, стремительный бурлящий поток.
Это невероятно.
Поразительно.
Стайлз правда не понимает, как живут другие, не зная, как мир вокруг взаимодействует, не замечая, как каждый из них переливается на солнце будто драгоценный камень, неграненый и бесценный.
Парень глубоко вдыхает, наслаждаясь цветами поддержки и преданности, согреваясь огоньками всепоглощающего доверия, витающих в воздухе и пробирающихся в каждую клеточку его тела.
Поразительно.
Стайлз оборачивается, почувствовав знакомый пристальный взгляд, буравящий его спину. Питер Хейл, молчаливый и задумчивый, вальяжно раскинувшись на кресле, внимательно следит за тем, как он мостится на хиленьком креслице напротив. Оборотень придерживается необъяснимого нейтралитета, обжигая цепким оценивающим взглядом.
Цвет Питера бордовый. Но не глубинный или тяжелый, скорее
шелковистый. Словно тонкая матовая скорлупа, призванная оберегать скрытую внутри Вселенную.
Его бордовый – это сила и власть. Глубокая собственная уверенность и зрелое осознание ноши на своих плечах. И это не может не привлекать.
На самом деле, разобрать хитросплетения оттенков отдельного человека не так легко, как кажется сначала. И Питер как раз чертов гербарий из скрытых чувств и подавленных эмоций. Его бордовый пульсирует и вибрирует, маскируя огненные всполохи под тяжелым тоном самоконтроля и отчуждения. Прячется, заворачиваясь в простыню самообмана, борется за мнимую свободу и молчит.
Тишина его цвета давит.
Лишь иногда – всего пару раз – цветные огоньки пробились, проскользнули на гладкую поверхность, оставив шлейф из чистых, правдивых ощущений волка внутри.
Стайлз увидел… и не смог отвести взгляд.
Словно запечатленные на обратной стороне век, записанные подсознанием, всплывающие при каждой встрече, силуэты цветов Питера из той ночи вихрем мелькают перед его взором. Они стоят перед его глазами, разрастаясь непривычными, незнакомыми тонами, словно первые подснежники, пробившиеся сквозь толстую завесу волчьего контроля.
Аквамариновый Крайола. Агатовый серый. Ализариновый красный.
Как оказалось, Гугл в оттенках разбирается лучше. Три "а" – ААА – аквамарин, агат, ализарин – больше никогда не появлялись в бордовом, но если вспомнить, то с момента, как Питер встал на ноги, они еще не оставались одни.
Аквамариновый Крайола. Агатовый серый. Ализариновый красный.
Цвета сияют в его памяти, пока Стайлз перебирает чистые вещи отца, подмечая футболки с клиновидным вырезом. Они толпятся, каплями собираясь в уголках глазах, когда он пальцами сжимает подоконник в лофте, жмурясь вслед заходящему солнцу. Они следуют за ним ночью и прячутся под утро, отражаются в каждом черном пальто и режутся о каждый новый листок бумаги.
Будто немые блики, они привлекают внимание безмолвно, проблеском фигуры загораживая собой нефрит линий Вселенной.
Аквамарин. Агат. Ализарин.
Стайлз знает – это не было простой благодарностью. Когда благодарят не целуют так нежно, не смотрят с немой печалью в глазах, а в оттенках души не рождаются новые цвета, чтобы в следующий миг погаснуть навсегда.
Питер не благодарил его,
нет. Он словно прощался с ним, расцветая легким аквамарином, словно обволакивал его агатовым теплом и сгорал в жгучем ализарине.
Цвета оборотня завлекают, и, если иронично поднятая бровь подначивает, то отрешенное поведение возводит барьер. Толстая ледяная стена из упрямо поджатых губ, прямой спины и гневно раздувающихся ноздрей.
Но если его не хотят видеть в стае, то не смотрели бы так умоляюще, так жадно, так по-собственнически. Так, как чувствует себя сам Стайлз, плавясь под взглядом серо-голубых глаз. Питер следит за ним своим пристальным взором, словно впитывая каждое его движение, каждое невпопад брошенное слово и каждый неровный вдох. И, если это не благодарность и не презрение, то причину обжигающей заинтересованности под напускной холодностью парень не видит.
Но собирается найти.
– В наш город прибыла чужая стая и оставила предупреждение, – произносит Питер в возникшей тишине. Его голос звучит отстраненно, только губы сжимаются в тонкую линию и бордовый покрывается темными пятнами, выдавая подавляемые эмоции.
В пальцах покалывает от преображения цветов в комнате. Вокруг алеют огоньки очарования, и из них уже прорастают бутоны желтых тюльпанов – предвкушение. Стайлз почти осязаает любопытство, щедро посыпавшееся со всех сторон.
– Это стая нам не угроза, но она состоит из альф, так что всем следует держаться вместе. Ходить по двое в туалет не обязательно, – замечает оборотень сразу после тихого смешка Джексона, который прижимался ко всё еще обиженной Лидии. – Но мне бы хотелось, чтобы вы всегда были друг у друга на виду.
Питер обводит взглядом всех волчат, останавливаясь на Эрике. В ту же секунду на зеленом полотне одна за другой вспыхивают искры опасения и переживания, смываемые неудержимой волной смущения.
– Не пытайтесь нападать и не реагируйте на очевидную провокацию. Если почувствуете запах нескольких взрослых оборотней, звоните Дереку и возвращайтесь обратно.
Стайлз ощущает, как сердце бешено стучит о ребра, а маленький червячок любопытства вырастает до размеров большой, копошащейся внутри него змеи. Желание узнать побольше о возможной опасности на миг оглушает его, и следующий неровный выдох выходит чрезвычайно громким рядом с чувствительным слухом оборотней.
Обернувшись к нему, Питер вновь меняется в лице, застывая между каменным и насмешливо-доброжелательным выражением лица. Стайлз, к сожалению, пока еще не научился читать его цвета, а весь тот месяц, что они провели вместе, мужчина мог разве что несколько раз приподнять уголки губ.
Оборотень словно запрещает себе показываться возле подростка, хотя парень все еще ощущает серого волчонка внутри мужчины. Зверь, в отличие от человека, ласково урчит в знак приветствия и мягко тянет золотую нить связи на себя. Подросток не показывает свою привязанность к волчонку, хоть и иногда неосознанно отвечает теплой волной на ребяческое подергивание их связи. Питер, очевидно, не придает этому значение, и Стайлз может только подстроиться под такую ситуацию.
Он не принимает навязчивость со стороны, и сам не собирается пользоваться ей.
Поэтому парень игнорирует и сжатые губы оборотня, и последовавшую за всем этим напряженную тишину.
– Теперь мы можем, наконец, посмотреть фильм? – бестактно заявляет Джексон, отчего все вздрагивают.
Питер кивает и в последний раз обводит взглядом стаю. Видимо, удовлетворившись результатом, оборотень мимолетно улыбается, не обнажая зубы, и направляется к винтовой лестнице. Однако, на первой же ступеньке мужчина глубоко вздыхает и перед тем, как подняться наверх, тихо бормочет:
– Не лезьте на рожон.
Стая в миг скидывает серьезные маски. Эрика закидывает ноги на Бойда и начинает громко переругиваться с капитаном их школьной команды, знатно выводя Джексона из себя. Злопамятная Лидия только из вежливости сдерживает смешки, как и добродушный, отходчивый Скотт.
За этим следует спор о вкусах и предпочтениях в кино и закусках, но Стайлз предпочел бы сейчас оказаться в тишине своего дома. Он ловит застенчивую улыбку Айзека и, качнув головой в сторону двери, поднимается с кресла. Здесь, среди незамечающих его присутствие, как казалось ему, сверстников оставаться не имеет смысла.
***
– Стайлз, – зовет немного хриплый голос.
Он оборачивается, встречаясь с беспокойством в глазах и фальшивой усмешкой на губах. И хотя лицо оборотня, казалось бы, ничего не выражает, бордовый Питера пронизан непривычным призрачно-белым туманом – признаком тревоги и волнения.
– Будь осторожен, – незамедлительно следует после.
Альфа стоит на ступеньках, вцепившись одной рукой в перила, а другую, наверняка, сжатую в кулак спрятав за спину, и выглядит при этом так безупречно, почти неприкосновенно. Питер сочетает в себе резкие грани и острые углы и в этом, что удивительно, не таится ничего отталкивающего.
Он остается мраморной статуей, неживой и показательно равнодушной, но от этого не менее величественной.
Безупречный хищник.
Он далек как солнце и холоден как луна, когда всё еще стоит в пяти метрах от него, покрываясь кричащими мазками беспокойства.
В душе сами по себе загораются небесно-голубые огоньки удовлетворения в светло-розовом вихре удивления. Стайлз не видит свои цвета, но ощущаются они сейчас именно так.
Небесно-голубой и светло-розовый – как ответ на неприкрытую заботу.
Однако, за всплеском эмоций, всегда следуют долгие размышления о них. В следующую минуту резко включается поведенческий анализ – как он сам называет это в голове, – и мысли с невероятной скоростью гудят в голове.
Легкие, наполненные капельками соленной влаги, болезненно сжимаются.
Не подпускает к себе, но волнуется. Безвозмездно и благородно. Не это ли завлекает в людях? Когда нет требований в немой поддержке, нет необходимости знакомства со страхами другого.
Только зачем оно? Бесполезное участие и глупое сопереживание, при собственном малодушном побеге от чужих внутренних демонов. С другой стороны...
Не требует ли это ответной неприкосновенности? Уважения чужого решения. Без границ на право выбора, без комментариев и упрека.
Стайлз не считает высокий забор недоверием. Ведь иногда, можно спрятаться за колючей проволокой, только чтобы оградить всех от самого себя.
Питер что-то скрывает. Скрывает с усердием атланта, держащего на своих плечах всё небо, а за спиной – ответственность за весь мир. Пусть и его мир – маленький, состоящий из стаи и, возможно, захудалого городка где-то в лесах Калифорнии. А, значит, это что-то личное.
Неприкосновенное.
И, на самом деле, это отнюдь не его дело.
***
Стайлз просыпается от своего истошного крика, хватаясь рукой за шею. В ушах до сих пор звенит от десятков приглушенных воплей и чужого шумного дыхания, а сердце заполошно стучит где-то в горле. Он пытается восстановить дыхание, судорожно считая до десяти, до сих пор ощущая крепкую хватку чужих пальцев на своей шее. В голове всё еще мелькают слова, хриплой мелодией звучащие в его голове.
"Мы скоро будем вместе."
"Чего ты ждешь?"
"Забери меня отсюда, давай же, забери."
Его руки непривычно дрожат, пока он переодевается в уличную одежду и заправляет постель. Стайлз привык бояться, привык страшиться как далекого будущего, так и рассвета нового дня, а с недавнего времени привык покрываться морозным холодом от ужаса потерять кого-то близкого.
Опасность повсюду – ему ли это не знать? – и никогда не боялась напасть со спины.
Несправедливо, неожиданно и безжалостно.
Стайлз всё еще помнит, как сходила с ума его мать, и то, как липкий страх охватывал всё его тело, потому что он не мог помочь: восьмилетний мальчишка, что только в шутку или на спор лечил недомогание отца или головную боль нянечки. Тогда он не смог спасти самое ценное, что было в его жизни – изумрудный цветок, что медленно покрывался яркими оттенками ядовитого зеленого в бликах сочной фуксии. Сейчас же, спустя годы тренировок и немалого опыта, он, дерганный нескладный подросток,
может кому-то помочь. Возможно не спасти, нет, но подтолкнуть в нужную сторону, чтобы раскрыть еще один неоцененный жеод.
За окном мерцают звезды, часы на прикроватной тумбочке показывают три часа ночи, что означает, как минимум еще шесть часов дежурства отца. Он тяжело выдыхает, на секунду прикрывая глаза. Ему не нравится врать или скрывать, ему вообще не хочется быть причастным к чему-то столь темному, холодному и неизменно грядущему.
Вот только не всё в этой жизни было подвластно человеку.
"Ну же, под новой луной мы станем сокрушением этого мира, только впусти меня."
