Ребро Адама

      — А... Ута-сан, кто с вами был на улице? Это ваша подруга? Почему она не заходит? — Канеки наконец решился пойти на поводу своей любопытности и помимо оскорблений, получил кулаком в ушибленное плечо от брюнетки, стоявшей рядом.       — Её зовут Такада, — девушка осеклась на полуслове и молча уставилась на перебившего её мужчину. На пару секунд в кафе был слышен только звук секундной стрелки. — Она считает это не своим делом, поэтому не входит. Извини, если ты хотел познакомиться, может, в другой раз?       — Эээ… нет-нет, не извиняйтесь, Ута-сан, это я!.. Эм… она очень красивая… То есть… Да, её глаза… они…       — Боже, Канеки! — начала и не закончила Тоука, потому что Ута снова перебил её.       — Голубые, ты про это? Её мать не японка, хотя шанс невелик, такое случается иногда, очень редко. Тебе удобно, не стягивает кожу? — его тонкие длинные пальцы коснулись маски, под которой не было видно, как Канеки покраснел.       — А? Нет, немного холодит, это необычно, но все нормально, — он отвлёкся и не стал говорить о том, что это не единственная деталь, которая привлекла его внимание. В её взгляде он увидел знакомую тревогу и ужас. И спрашивал он про её зрачки, большие, как у напуганной кошки.       Она всегда спотыкается об эту ступеньку на выходе из подъезда. Ута привычным жестом руки останавливает её падение и она цепляется за его рукав. Слышится треск ткани натянувшейся на шее и Такада разжимает кулак.       — Прости, детка, — она проверяет сперва свои кроссовки, стоя на одной ноге, а потом выпрямляется и гладит его по плечу.       Ута пожимает плечами, и они в одном удобном для неё ритме устремляются вдоль узкого проулка пока не выходят на Накаи-ёкимае. Оттуда ещё пару минут и будет слышен шум подходящего поезда на станции. Он останавливается у платформы как раз когда они подходят к пешеходному настилу на рельсах. Шлагбаум опускается, и люди покорно встают в ожидании, потому что им не нужно на поезд. Такада уверенно шагает вперед, несмотря на сирену, оповещающую об опасности, и утаскивает за собой Уту, которого не пугает перспектива попасть под колеса.       На поезд они успевают почти впритык, таким образом, Такада садится на последнее свободное место, а он становится напротив неё и протягивает руку к верхнему поручню. Вечерний час пик прошёл несколько часов назад, но людей на этой ветке по-прежнему много. Бумажный пакет из плотного картона перемещается на её колени, и она обхватывает его обеими руками, чтобы не уронить на повороте. Ута устремляет взгляд в окно над её головой и абстрагируется. Такаду начинает тошнить от запаха сэмбэй, которые ест человек с боку и она отворачивается, вонзая свои острые ногти в пакет.       Так они ехали в Мусасино около часа с двумя пересадками: с линии Оэдо на линию метро Тюо-собу, там вышли на Китидзёдзи и шли пешком. На улицах почти никого не было, поэтому Ута не рассчитывал больше застать постояльцев кафе в такое позднее время. Он подумывал оставить пакет висеть на ручке входной двери, пока не встретился с горящими окнами заведения.       — Закрыто, — флегматично прочёл он с таблички и остановился, пощекотав пальцами шею Такады.       Разница в их росте была около двадцати сантиметров, поэтому обычно, когда они ходили вместе, он спокойно закидывал свою руку на её плечи. Она прижималась к нему, обняв его талию одной рукой, и часто просто смотрела под ноги, позволяя вести себя.       — Закрыто? — поёжившись, Такада почти зевнула и отстранилась от него.       — Да.       Она кивнула и опустила голову в поисках оставшихся сигарет в своём кармане. Пачки не оказалось, зато нашлась старая обломанная сигарета. Она покрутила её между пальцев и сдув остатки крошки табака, сомкнула губы на фильтре. Огонь возник перед её лицом, прежде чем она успела спросить и, прикурив, Такада дёрнула головой в сторону, выпуская дым.       — Ты обещала, — произнёс он, щёлкнув зажигалкой.       — У меня больше нет, это последняя, — сейчас это и правда была последняя сигарета, но дома лежала ещё пачка и ещё парочка на работе в ящике, о которых он знал.       — Я уже слышал это сегодня.       — Можно я не буду отвечать?       — Если хочешь.       За один день Такада говорит что бросает курить больше раз чем метро открывает свои двери для людей на станции Синдзюку. Но ничего не происходит. Иногда кажется, что она курит от безделья или для паузы в диалоге, который не хочет продолжать.       — Ты идёшь? — равнодушно спрашивает он, смотря ей в лицо.       Блондинка, продолжая пялиться перед собой, протягивает свою белую руку к его груди и достаёт кошелёк из нагрудного кармана. Из-за того что она не смотрит на него в этот момент, её действие выходит грубым и искусственным. Будто она открыто игнорирует его, но это не так. Он заметил, что она не всегда поднимает голову выше своего роста и поэтому нарочно не обратил на это внимания.       — Сам там развлекайся, я тут подожду, — пересчитывая мелочь на раскрытой ладони, ответила Такада, вскинув плечами.       — Зачем ты со мной поехала? — говоря это, он аккуратно взял двумя пальцами тлеющую сигарету из её рта и, стряхнув пепел, вернул обратно. Иногда она забывала о том, что сигарета во рту и что она тлеет и обжигала губы. Это было не так больно, как могло бы, но, если он мог помешать ей испытывать боль, то он всегда делал это.       — Не хотела оставаться одна в квартире.       Значит это снова началось. Ута быстро понял — разговаривать с ней сейчас пустая трата времени. На этом разговор всегда заканчивается, и нет смысла расспрашивать её, потому что она не ответит. В такие моменты он не оставляет её одну. Ни в коем случае. Но сейчас Такада вела себя совершенно спокойно и сама его отправляла одного. Он отвернулся, упустив то, как едва заметно дрожит её рука и что она почти не дышит.       Дверь в кофейню открылась, задев пару колокольчиков привинченных под потолком, и раздался тонкий звон. Такада подняла голову и тут же встретилась с удивленными глазами совсем ещё молодого парня. Это был подросток с повязкой на левом глазу, он облокачивался на стойку под напором, очевидно, ровесницы, и его лицо выражало растерянность. Наверно потому что она задрала ему майку. Произошел вынужденный короткий диалог между ними и Утой, в смысл которого она не вникала, и входная дверь закрылась, оборвав их зрительный контакт.       Глазная повязка. Это о нем болтают в последнее время все, кому не лень? Такаду этот феномен не интересовал, поэтому она мало что знала о подробностях того октябрьского происшествия, но видеть живую легенду так близко оказалось несколько волнительно. На пару секунд она даже пожалела о том, что решила остаться снаружи, но наваждение быстро сошло на нет. В конце концов, ей не с кем было делиться такими новостями. Да и неважно это, когда сама-знаешь-кто уже рядом.       Сигарета выпала изо рта. Монеты, по сто йен каждая, до лёгкого болезненного ощущения уперлись в сжатый кулак, и она опустила руку. Этого должно хватить на пару звонков. Существовал единственный человек, кроме Уты, которому она могла позвонить в начале первого ночи.       — Алло, это Такада… — она замолчала и на том конце провода молчали. Она звонила из телефонного аппарата, приделанного к стене отеля недалёко от Антейку.       — Ты что, ночью не спишь, а, Такада? — наконец раздалось из трубки, но с его голосом было что-то странное.       — Что ты делаешь? — спросила она и её собственный голос начинал дрожать.       — Случилось что, малышка? — это был не он. Она положила трубку трясущейся рукой и облокотилась о стенку будки.       Он сменил номер или она ошиблась при наборе. Думать не получается, ни за одну мысль не удаётся зацепиться, потому что паника съедает абсолютно все мысли в голове. Руки опять немеют, не поймёшь, как сильно сжимаешь чертов кулак. Зато точно чувствуешь, как горло перехватывает от удушья. Будто воздуха в разы меньше, чем ты готов принять, и начинаешь волноваться о том, чтобы не задохнуться на улице. Когда это началось? Почему сегодня? Почему сейчас? Срочно надо с кем-то говорить иначе её опять накроет. Монеты исчезают в вертикальном отверстии, и её пальцы методично набирают номер наугад. Автоответчик. Снова попытка и снова автоответчик. Сделав около пяти звонков ей, наконец, везёт.       — Алло, кто звонит? — это немолодая женщина и она не спит, потому что её голос звучит слишком бодро, хотя и как-то грубовато, с хрипцой.       — Алло, здравствуйте, пожалуйста, не кладите трубку. — Если бы было больше времени, она попробовала бы снова, потому что этот голос почти так же груб, как и у сама-знаешь-кого.       Вчера ночью, когда клиент неожиданно стал кричать и хватать её за руки, она остолбенела от ужаса. В голове по-старому щелкнуло и она стала задыхаться, но рядом была охрана и всё обошлось. Дышать получалось, девчонки помогли успокоиться. Хотя туман уже прокрался в глаза и сердце болезненно сжалось от нарастающей паники. Это всё работает как бомба замедленного действия, она уже среагировала на внешний раздражитель и завела обратный отсчёт.       — Скажите, кто звонит, девушка. Мы знакомы? — настойчиво требовали из трубки, пока Такада старалась унять дрожь в голосе. — Девушка?       — Нет, я набрала ваш номер случайно, но мне очень плохо и кажется… кажется, становится хуже, прошу, выслушаете меня… — торопливо заговорила она, пытаясь таким образом удержать её на линии, будто могла дотянуться до неё рукой.       — Остановитесь, вам помощь нужна? Может, мне вызвать скорую?       — Просто выслушаете меня! — неосознанно она уже сама начинала кричать, потому что страх все больше охватывал её и особенно потому, что собственный голос звучал так же как и у сама-знаешь-кого. Такада вообще перестала различать голоса, когда на неё кричат. Они все звучат одинаково уже несколько лет.       — Хорошо, девушка, я вас слушаю, — растерялась женщина на том конце провода и замолчала.       Такада не сразу начала говорить. Она уменьшалась и растворялась в воздухе, как это делала Такада все своё детство. Потому что разговор с этим голосом только сильнее пугал её. Она часто дышала, задыхаясь. Сердце бешено стучало в груди, охваченной ледяным пламенем. Потому что больно. Больно даже от веса одежды на теле. В колледже она слышала о гипералгезии и нейропатической боли. Ощущается почти так же как ток под небольшим напряжением. Он забирается под самую кожу и «кусает». Сейчас она чувствовала это особенно остро и поэтому бесконтрольно пыталась отделиться от тела.       — Я по-настоящему боюсь её. Боюсь как никого и никогда. Она ничего не делает, просто стоит позади и… Это как-то так, вокруг, как будто не только во мне, а… и… — Такада замолкла, затаила дыхание, чтобы лишить её власти в ожидании и женщина не отвечала ей.       Она плохо переваривала сказанные ею слова и не понимала ничего. Лицо Такады превратилось в бледную напуганную маску. Она избегала взгляда в стороны и смотрела только вперёд, так её учил Ута, но это не помогало, когда сама-знаешь-кто начинала шептать. Такада тихо выдохнула и незнакомка неуверенно заговорила:       — Наверно… это всё-таки сны. — Её голос был опасливо осторожным, потому что Такада чертовски напугала её. Эта интонация повергла девушку в самое настоящее отчаяние — она собралась положить трубку.       — Нет, стойте. Я ведь не сплю сейчас, я ведь не сплю!       — Простите, девушка.       — Пожалуйста, не бросайте меня, я… — панику уже не получалось сдерживать, потому что не получалось следить за дыханием. Такада вцепилась обеими руками в телефонную трубку и та угрожающе затрещала от напряжения.       — Всего доброго.       — Подождите! — она споткнулась от онемения, добравшегося до горла и с трудом сглотнув, продолжила в уже затихшую трубку. — Мама, выслушай меня! Выслушай меня. Пожалуйста, выслушай меня, мама. Выслушай меня, прошу. Выслушай меня… мама…       Такада тихо срывается на стоны от слез, так и не отпустив трубки от уха. Слова тонут в прерывистом дыхании, они роятся где-то под коркой мозга, не находя себе выхода на трясущихся губах. Мать не любила с ней разговаривать, поэтому Такада не научилась делиться своими переживаниями. Они находились бесконечно далеко друг от друга и это приводило её в бешенство. Она не ощущала той связи, которая возникает у матери и её ребёнка, поэтому Такада всегда была чужая для неё. Бить чужого ребёнка не так страшно, как бить своего. Чувства вины не возникает даже после того, как она начинает реветь навзрыд. Такада не научилась говорить о себе, но научилась уходить от себя. Если долго представлять, как видишь себя со стороны, рано или поздно, попадёшь на эту сторону. Там не бывает собственной боли, потому что бьют человека перед тобой, а не тебя. Там вообще нет ничего собственного, все чьё-то чужое, постороннее. И, конечно же, когда стоишь рядом, не задумываешься об ощущениях, потому что их нет. Ты просто глаза, которые видят и больше ничего. У тебя есть туловище, руки и ноги, но какой в них смысл, если не чувствуешь даже как стоишь на земле? Единственное, напряжение не отпускает, потому что надо удерживать себя поодаль и не возвращаться обратно. Со временем перестаёшь ощущать трудности перехода и случается просто так вылететь из собственного тела. Вот тут и начинаются серьёзные проблемы.       Зачастую Такада не понимала что чувствует в тот или иной момент. Совершая какое-либо действие, она не знала зачем. Жизнь протекала как будто мимо и все что она замечала, это как время уходит от неё все дальше, не принося ничего, чем можно дорожить. С вещами она прощалась легко и без терзаний, а вещами называла все вплоть до людей и отношений. Слишком долго была наблюдателем и забыла, как реагировать на окружающий мир, поэтому стала бояться одиночества. Потому что боялась оставаться один на один с самой собой.       Одной рукой она слабо упирается о стену телефонной будки и коротко посматривает по сторонам, не улавливая ничего знакомого. Её зрачки расширяясь, тряслись, и она теряла привычную остроту зрения. Сама-знаешь-кто находилась за спиной и осуждающе глазела на неё. В этот момент Такада уже не понимала где она находится и просто плакала от страха по инерции. Это была мышечная память, рефлекс собаки Павлова. Она немного согнулась и уперлась головой в стекло. Её тошнило от запаха рисового теста, из которого мама лепила сладости для детей. Её руки всегда так пахли и были липкие на ощупь, когда она ударяла по лицу. От этого невозможно отделаться, потому что оно живет в голове.       Не в силах больше сдерживать чувство, что что-то идёт не так, Ута вышел на улицу и его охватила тревога. Такады нигде не было. Значит, он был недостаточно внимателен к ней, и всё же это произошло опять. Нужно найти её, пока она не начнёт кричать, потому что люди быстро среагируют на это вызовом определенных служб.       Он прошёл вперёд и довольно быстро наткнулся на телефонную будку. Из-за хорошей освещенности улицы Ута сразу распознал в согнутом дрожащем силуэте Такаду и аккуратным, вкрадчивым шагом направился к ней. Надо быть очень осторожным, чтобы, не напугав её, заявить о своём присутствии. Она стоит спиной к входу и это всё усложняет. До слуха доносятся её рваные завывания, у неё случилась истерика. Хуже быть не может.       — Милая, это Ута. Я открываю дверь, хорошо? — ответа не следует.       Он почти невесомо касается стекла и Такада вскрикивает на вздохе. Дверь резким движением широко открывается и он грубо хватает её за плечи, вытаскивая из будки. Она закричала так громко и пронзительно, что невольно вызвала в нем приступ агрессии по отношению к себе, но Ута так же быстро подавил его. Если так будет продолжаться, она будет кричать до тех пор, пока не охрипнет или пока не потеряет сознание. Кто-нибудь точно обратит внимание. Он отпустил ее, и она забилась обратно в будку, смотря на него дикими глазами из своего угла. Трубка так и оставалась сжата в её руках.       — Спокойно, я не буду больше, ладно? — он инстинктивно осмотрелся по сторонам. Ни одного прохожего. — Смотри, я на расстоянии.       Она вряд ли понимала, о чем он говорит, но его голос успокаивал её. По крайней мере, она перестала кричать. Ута опустил руки и решил сходить за водой к ближайшему автомату. Он находился в паре метров отсюда и Ута видел его с места, на котором стоял, но стоило ему шагнуть назад, как брови Такады поползли вверх. Она набрала воздуха в грудь и приготовилась снова закричать.       — Эй, все в порядке, — произнёс он, возвращая ногу в исходное положение. — Я никуда не иду. С тобой остаюсь, ты поняла?       Такада как-то неразборчиво дёрнула плечами и кивнула. Совсем как животное. Она до смерти напугана и может сорваться в любой момент. «Не хочет, чтобы я подходил близко и чтобы уходил тоже, проблема, — думал он. — Надо уводить её с улицы». Он медленно опустился на корточки и зажигалка выпала у него из заднего кармана. По спине пробежался холодок, Такада восприняла это более менее спокойно, но видно было, как она напрягалась. Ута тоже напрягся.       — Кто я? — прозвучал её голос с истерическими нотками, как натянутая струна расстроенного музыкального инструмента.       Он молчит, потому что знает, если ответит ей, она снова закричит. Нет разницы, что говорить, ей это не понравится. Вместе этого, Ута не сводя с неё взгляда, медленно протягивает руки к телефонной будке. Так он показывал ей, что не причинит ей вреда, ведь его руки пусты. Такада сильнее прижала к груди телефонную трубку и вдруг выпустила её из рук. Она повисла в стороне от её головы, но это не значило, что она успокоилась.       — Я могу услышать Такаду? Хочу, чтобы она говорила со мной, можно? — Девушка внимательно следила за ним, пытаясь понять, что происходит.       — Я позвоню ей, — сказал он, достав телефон.       Она позволительно кивнула и поймав болтающуюся в воздухе трубку двумя руками, прислонила её к уху.       — Алло? Это Ута, помнишь такого? — Она отрицательно помотала головой, внимательно наблюдая за ним. — Он не причинит тебе вреда, это ты должна помнить, Такада.       При звуке своего имени она оживилась. Голос произносил его уверенно и чётко, будто пытался вложить в него скрытый смысл. Это колыхнуло что-то в её голове, от чего она слегка расслабилась. Ей нравилось, как оно звучит. Оно будто возвращает её на землю с этого бесконечного полёта. За него можно держаться.       — Такада, — намеренно повторил Ута, потому что заметил, как это влияет на неё. — Мужчина перед тобой, дай ему трубку.       В её голубых глазах проскользнуло сомнение, они почти вернулись к обратному, но он скорее добавил.       — Все в порядке, ты можешь ему доверять.       Она замерла, будто решаясь, и, видимо решившись, осторожно протянула ему трубку, с опаской заглядывая в его ласковые, добрые глаза, пытаясь найти в них обман. Когда она оказалась достаточно близко, он резко поддался вперёд и схватил её за руку. Такада опешила от неожиданности и подавилась судорожным вдохом. Пары секунд замешательства хватило, чтобы Ута успел вытащить её из телефонной будки. Правой рукой он крепко держал её за запястье у своего лица, а левой разжимал её пальцы до тех пор, пока трубка не упала на асфальт. Когда это произошло, девушка забилась от страха и вновь набрала воздуха в грудь, собираясь закричать, но Ута быстро зажал ей рот и свалился на спину. Она была такая маленькая, что ему хватало одной руки, чтобы относительно удерживать её на месте только прижимая к себе.       Такада продолжала извиваться, ударяя ногами по асфальту, даже и не думая остановить сопротивление. Дёрнувшись, она попала по его голени и резкая боль пронзила всю нижнюю часть тела. Ута стиснул плотнее зубы и едва сдержался от ответного удара. Злиться на неё было бы так же глупо, как злиться на испуганную кошку, которая укусила, когда на неё напали. Проявишь агрессию, и она навсегда сохранит обиду и страх к тебе. Дыхание девушки стало рваным и хрипящим, сердце бешено стучало в груди так, что доставляло болезненные ощущения. Она ещё больше заметалась и уже находилась на грани обморока. Ута воровато огляделся, поджав губы и задержав дыхание. В этом районе преимущественно находились одни магазины и кафе, которые закрывались к десяти вечера. После этого здесь нечего было делать случайным прохожим. Тем более в половине первого. Он выдохнул и зашептал ей на ухо.       — Тише, успокойся. Я же не делаю больно, видишь?       Для пущей убедительности он хотел отнять руку от её живота, но тогда бы она рванула прочь. Ещё рано доверять ей, потому что она не доверяла ему. Закрыв глаза, Такада принимала слепую оборону, как загнанное в угол животное.       — Открой глаза, все хорошо. Я никогда не сделаю тебе плохо, слышишь? Все хорошо, посмотри, тебе ничего не угрожает. Я друг. — Его нежный голос едва доставал до неё, чтобы сразу подействовать.       Она чувствовала, как он насильно удерживает её около себя и не могла успокоиться. Какой же он друг? Его руки зажимают ей рот, что он такое говорит? «Люблю, люблю тебя, Такада». Голос, находящийся у самого уха, не был похож на голос сама-знаешь-кого. «Нечего боятся» — мягким, бархатным тембром, он постепенно погружался в недра её воспалённого сознания. «Всё хорошо», как мантра повторялось, раз за разом и понемногу страх отступал. По мере того, как сильнее она ощущала себя в его объятьях, она начинала успокаиваться. Если он говорит что любит её, значит, она может ему доверять. Так она решила и безвольно обвисла в его руках.       — Все хорошо, я не обижу, Такада, — он перестал держать её, когда перестал чувствовать сопротивление.       Ута лежал на холодном асфальте и смотрел в ночное небо. Звёзд не было видно, но он и не хотел видеть их. Все чего он хотел видеть сейчас над собой, это потолок своей квартиры. Следующее в этом списке было добраться до кровати. Под весом затихшей на нем девушки не получалось расслабить мышцы. Прошло не больше получаса, а он смертельно устал.