Как бывает

— Не может он на меня так долго злиться! В конце концов, два дня прошло, — со злой обречённостью в голосе жаловался Маяковский Пастернаку на следующий день. Последний лишь устало потирал подбородок и молча потягивал остывающий чай. — Почему же он тогда упорно игнорирует меня… — бормотал Владимир. — Разумеется, можно это проверить. Не зря же мы пришли в любимое кафе Есенина. Пастернак на это лишь скептически приподнял бровь. — Не смотри на меня так! Это же судьба нас сюда привела, я просто выбрал первое попавшееся заведение. Борис тяжело вздохнул, припоминая, насколько внимательно глядел Маяковский на каждую вывеску и как сдавленно ругался каждый раз, читая названия кафе. — Может, тебе стоит перестать концентрировать своё внимание только на этом муда… Сергее? — устало предложил Пастернак. — Потом посмотришь: а жизнь-то проще станет! — А ты знаешь, чем меня развлечь? Борис задумался на секунду. — Давай рассказывать интересные факты. Например, я недавно прочёл в газете, что чем меньше существо, тем больше в нём злости. И ведь действительно! Я стал замечать, что так и есть: осы, вот, маленькие, да жалить готовы за любое неверное движение. Чихуахуа тоже злыдни мелкие: лают на каждого встречного. — Да, я тоже согласен с этим фактом. Борис победоносно улыбнулся. — Есенин, вот, тоже мелкий, да гавкает по сторонам, словно «Хуа» эта твоя. Борис устало роняет голову на стол, издавая невнятное мычание, в котором Маяковский различил: «Ну и какого чёрта я с тобой вообще нянчусь?». Но не исключено, что футуристу лишь показалось. Минуту они оставались без движения, но Владимир всё же прервал паузу. — Давай так, если Есенин начнёт заигрывать со мной через минуту разговора — я прощён и он на меня зла не держит, идёт? Пастернак по привычке закатил глаза, по-прежнему полулежа на столе и не говоря ни слова. Маяковский же, поправив блестящую кожаную куртку, решительно вздохнул и направился к барной стойке, где имел честь стоять известнейший поэт современности Сергей Есенин. — Сергун, — начал Владимир, резко произнося имя, которым ни разу не называл этого парня, — ты чего от меня прятаться удумал? Есенин, недовольно сжал губы (которые чуть не расплылись в предательской улыбке), и обернулся к Маяковскому. Всей своей позой и лицом он старался показать крайнее неудовольствие с щепоткой презрения и раздражения. Сея смесь эмоций должна была уязвить уверенность «ледяной глыбы», столь бесцеремонно вторгшейся в его личное пространство. — А, это вы, товарищ Маяковский, — лениво протянул он. — Чего-то хотели? — Почему ты меня избегаешь, Есенин? — с нажимом повторил свой вопрос Владимир, вопреки закону молясь. Поэт оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто не смотрит в их сторону, ответил: — Я вольный кот, брожу сам по себе. И ни в коем случае не моя в том вина, что мои пути с твоими точек пересечения не имеют, — глухо проговорил Сергей, смотря на собеседника в упор и не мигая. Маяковский сглотнул. Минута была на исходе. — Неужто сердишься на меня до сих пор? — На обиженных воду, как известно возят, а я давно всё забыл, ты просто не в моём вкусе. Маяковский уже забыл про свой договор, уставясь на Есенина с непостижимой болью в ореховых глазах. — Да и меня способен полюбить только идиот… — вздохнул Сергей. — Эй, я не идиот! — воскликнул футурист, грозно придвигаясь к имажинисту. — Что? — будто не до конца осознавая смысл сказанного, переспросил Есенин. — Что? — в тон ему ответил Маяковский, дерзко смотря на него в упор. С мгновение оба молча играли в гляделки. Наконец, Есенин, грустно фыркнув и потрепав свою золотую копну волос, не нарушил тишину: — С тобой всё ясно, но я только что ясно сказал: ты не в моём вкусе, — Есенин поднял на него голубые глаза, часто моргая. — Ты мне подмигнул, — по-хулигански улыбаясь, объявил Маяковский. Сергей опешил от такого заявления. — У меня и в мыслях не было, о чём ты! — он удивлённо захлопал ресницами. — Ну как же, вот снова заигрываешь! Есенин с пару мгновений всматривался в торжествующую физиономию Владимира, как вдруг, до него дошло. — Володя, это называется морганием. — А вот не оправдывайся, ты подмигиваешь мне сразу двумя глазами, вот, как это называется! Есенин лишь фыркнул на это заявление и прикрыл глаза. Когда же он снова распахнул свои небесные очи, Маяковский не нашёл в них прежней унылости и усталости. Буря на море его глаз завершилась, и теперь в глазницах поэта был лишь тихий штиль. Сергей, встретившись взглядом с Владимиром, произнёс медленно и тихо: — Кажется, я был не прав. Лгал тебе, говоря, что не люблю. Лгал, потому что теперь тону в твоих глазах. Маяковский не удержался от ядовитой ремарки: — У меня глаза карие. Ты хоть понимаешь, в чём тонешь? — Абсолютно понимаю. И прошу тебя спасти меня от этого дерьма вокруг, — он устало уткнулся в грудь поэта. Маяковский мягко, словно боясь спугнуть, погладил любимого поэта по буйным вихрам. — Берёзка ты моя рязанская, — чуть наклонившись к уху Есенина, прошептал он, — клянусь любить тебя непреклонно и верно и разделять с тобой всё дерьмо этого мира. Но прости мне и мои грехи. Все мы немного лошади, после каждого из нас остаётся кучка… — Володя, етить твою! — возмутился Сергей, резко поднимая голову. — Ладно, ладно, воробушек ты мой, — скрипнул ухмылкой Маяковский, — пойдём к Пастернаку, а то, верно, заждался он нас. Борис, увидев приближающуюся парочку, тяжело выдохнул и постарался нацепить самую радушную улыбку из всего своего арсенала. *** — А ты знал, что Есенин у нас девственник? Пастернак закашлялся, едва не пролив на себя чай. — Мы разговаривали о чае, какого чёрта ты опять начал говорить о Есенине?! — Ну, ты же рассказывал про чай, что доставляют с каких-то девственных полей, вот я и вспомнил. Борис поморщился от столь нелепых аналогий. — А знаешь, что он говорил, когда лишался девственности? — Володя, ну не надо… — Именно это он и говорил! Пастернак то ли испустил смешок, то ли взвыл. — Володя… — протянул он. — А это он сказал уже после. Бориса передёрнуло от прямолинейности друга. *** Сергей зашёл на кухню и был слегка удивлён. На крохотном табурете в углу стоял, сгорбившись, Владимир Маяковский. Учитывая дюжий рост поэта и низкие потолки в квартире, можно представить, насколько забавная картина предстала Есенину. — Почему ты на табурете? — сдерживая смех, произнёс поэт. — Чего-то испугался? Маяковский сжал губы и попробовал выпрямиться. — Я пять раз участвовал в незаконных митингах, трижды сидел из-за этого. Меня допрашивали с пристрастием, я видел насилие, смерть, прыгал с парашютом, курил в школьном туалете, решил жить с тобой, наконец! Я сильный, бесстрашный, а моё положение — лишь временная трудность!.. — Так, где паук? — прервал его буйную речь Есенин. — Вон там у раковины. Огромный такой, волосатый. Сергей заглянул в указанное место. — Это лишь косиножка или сенокосец, она даже не ядовита, — сказал он, приподнимая паука за лапку, заставляя того уродливо извиваться, стараясь вырваться из цепких пут. — Просто. Выброси. Это. Или. Убей. — отчеканил Маяковский, пытаясь унять дрожь омерзения. — Да ладно тебе! Такие твари хорошие: паутины плетут, комаров с мухами едят. Может, оставить?.. — рассуждал Есенин будто бы для себя. — Есенин, прекрати цирк сейчас же и убери эту тварь из дома! — Ой ли, а мне-то зачем? Наоборот, даже разумней оставить эту красавицу здесь. Авось, меньше мошек да комаров будет, — бормотал Есенин, продолжая раскачивать сенокосца. — А если эта красавица тебе в постель заберётся?! — Вот мы и проверим, кто решительней: паучок или ты. Маяковский зло зарычал в ответ: — Да что ж тебе надо?! — Мытьё посуды, помощь с уборкой и прекращение бурной ревности с твоей стороны, — быстро сказал Есенин, будто давно заготовил требования. — Если первые два могу обещать, то вот последнее не в моих силах! — Тогда, я заведу этого чудного питомца, — с этими словами, Сергей мягко погладил трепыхающегося паука по остальным лапкам. — ГОСПОДИ, ЕСЕНИН! — ЧТО, МАЯКОВСКИЙ?! — громко заорал поэт, контузив своим возгласом паука, судя по тому, как тот прекратил дёргаться. — Да выполню я твои требования, только отпусти его, чёрт возьми! — Вот так бы сразу. С этими словами, Есенин открыл окно и выбросил безвольного представителя паукообразных на свежий воздух. — Было бы из-за чего поднимать такой шум. Маяковский, недовольно хмурясь, слез с табурета. — Зато, теперь есть, о чём рассказывать на дружеских посиделках. Ставлю всё золото моих волос, что уж этой информацией владеют не все. — Только попробуй, — прошипел Владимир, будто бы не он минуту назад стоял на табурете и не умолял Есенина покончить с пауком. — Или что? — облизнул губы Сергей. В ответ Маяковский приблизился к губам Есенина, окатив их жарким дыханием, забрался широкой ладонью под его рубашку, огладив торс и спустившись к низу живота своего оппонента, и едва осязаемо коснулся ремня его брюк. Сергей тут же потянулся к Владимиру за продолжением, как вдруг, последний быстро отстранился и прошептал: — Или будь готов к воздержанию, — бархатно прошелестел Маяковский и удалился с кухни, оставив разгорячённого Есенина посреди комнаты и чувствуя спиной его злой взгляд.