Как бывает

— Напомни ещё раз, зачем мы тащимся в чёртов супермаркет? — Я слышал, этим проверяют отношения на прочность, — Есенин невинно пожал плечами. Маяковский закусил губу, дабы сдержать колкость, что вертелась на кончике языка, и лишь ядовито осведомился: — Именно поэтому ты решил идти туда пешком? — Если бы мы сели на автобус, то непременно оказались бы в пробке. Неужели ты хочешь торчать в душном контейнере с пельменями? Маяковский фыркнул. Его всегда порядком смешило есенинское сравнение людей в давке с пельменями. Впрочем, он не мог не признавать действительность этой метафоры. — Ах, да, я и забыл! ты же не знаешь, что на высоте воздух всегда свежее. Есенин попытался испепелить поэта взглядом, не веря, однако, в успех, ибо прожигать в человеке дыру, при этом глядя на него снизу вверх, занятие сложное. — У меня рост 168, поверь, я знаю, что такое высота. Маяковский взглянул на него и, не сдержав кривой, но искренней улыбки, увлёк его к себе, положив руки на плечи поэта. Есенин не сопротивлялся и доверчиво прижался к «ледяной глыбе», обвив могучий торс Владимира своими тонкими, но сильными руками. — Удивительно, сколько я не унижаю тебя, а ты всё равно не отталкиваешь меня, — будто размышляя вслух, произнёс Маяковский. — Удивительно, — подчёркнуто копируя философскую интонацию любимого, начал Есенин, — чем больше ты дразнишь меня, тем больше нравишься. Владимир опустил влюблённый взгляд на парня в своих объятьях. — Шучу, я просто надеюсь, что ты умрёшь раньше меня, и оставишь мне неплохое завещание. В глазах Маяковского заплясали игривые огоньки, и он легонько огрел шутника пониже спины. — Откуда в вас столько корысти, товарищ долгожитель? — С кем поведёшься, Володя, с кем поведёшься… С этими словами Есенин отстранился от поэта и продолжил путь. — Пойдём уже по дороге из жёлтого кирпича в Изумрудный город, железный дровосек, недолго осталось. — Сам ты железный дровосек! — возмутился Маяковский. — С чего вдруг такие выводы? — Ну, помнишь ту сказку про девочку, волшебника и Изумрудный город? Так вот, там каждому нужно было что-то попросить у волшебника. Например, дровосек хотел себе настоящее сердце. — А, вспомнил! Тогда ты Страшила! — На себя в зеркало давно смотрел, глыба моя ледяная? — Да не, это чучело хотело попросить у волшебника мозгов. Вот и тебе не мешало бы, — на последней фразе Маяковский засмеялся, неумело маскируя смех под кашель. — Договоришься сейчас, дровосек… Маяковский некоторое время шёл молча, будто что-то просчитывая, и наконец вновь заговорил: — Кто я? Я — дровосек дремучего леса мыслей, извитых лианами книжников, душ человечьих искусный слесарь, каменотес сердец булыжников.* Есенин удивлённо посмотрел на него. — Если это вызов, то забери свою перчатку, я его отклоняю. Нечего мне рифмовать со Страшилой: всё зацензурят. Маяковский самодовольно улыбнулся и продолжил путь по воображаемой «дороге из жёлтого кирпича». *** — Зачем нам сковородка? — Она по акции. Маяковский закатил глаза. — У нас же есть одна, зачем вторая? — Уже нет, — быстро и немного виновато сказал Есенин. — Если ты не знал, то у той сковородки было тефлоновое покрытие, а если готовить на ней еду, то можно заработать рак. — Ты у меня сейчас немного другой вид рака заработаешь, идиот, — воскликнул Маяковский, но опомнился и понизил голос. — Из-за какого-то слоя ты выбросил нормальную сковородку?! — Мы могли отравиться из-за неё! И если мне всё равно на свою жизнь, то твоя мне ещё очень важна! Маяковский замер, глядя на раскрасневшегося поэта и чувствуя, что готов купить сколько угодно сковородок, лишь бы услышать такое спонтанное признание ещё раз. Белая сковорода с керамическим покрытием заняла своё место в корзине. *** — Ну говорил ведь не брать тележку, Володя! Ты сейчас ведь её до отказа нагрузишь всякой чепухой! — Антибактериальные салфетки — самая важная вещь, Серёжа! Тебе ли не ратовать за безопасность моей жизни! — Знаешь, не припомню, чтобы ты использовал салфетки по прямому назначению, — ехидно подметил Есенин, облизнув губы. Маяковский подавился воздухом и уже хотел развеять заблуждения поэта, но последний продолжил подливать масла в огонь. — Как по мне, так все твои салфетки уходят на уничтожение следов наших любовных побед… — Есенин! — Так что поверь, мне всё равно, чем ты будешь вытирать мне… Договорить ему помешала увесистая пачка салфеток с экстрактом алоэ вера, брошенная красным от раздражения и смущения Маяковским. *** — Каково это — быть старым? — Есенин, успокойся. — Я помню, что ты старше меня на два года, но Володя, побойся бога, ты ещё молод для этого. — Чёрт побери, Серёжа… — А дальше что? Может, ты не так истолковал сигналы своего организма?.. — Есенин, это всего лишь оливки! — Именно! Скажи, ты втихаря от меня пьёшь томатный сок? Маяковский устало отмахнулся от парня и побрёл на кассу. *** Пропетляв среди прилавков и стендов, Маяковский всё же добрался до кассы. И тут его ожидало неприятное открытие. Есенин пропал. Владимир посчитал, что Сергей устал чесать языком и наконец-то заткнулся, поэтому наслаждался относительной тишиной (не считая людей вокруг, разумеется). Маяковский, оглядевшись по сторонам и убедившись в исчезновении поэта, недовольно вздохнул. Да, разумеется, можно позвонить Есенину и сказать, чтоб тот быстро шёл к кассе, но это слишком легко и просто. Нужно что-то более забавное и запоминающееся, чтобы Есенин перестал отставать от своего Владимира. Нужно что-то… Маяковский расплатился за покупки, свалил их в огромный мешок и ненароком спросил у кассирши, куда можно обратиться, чтобы сделать объявление о потере друга в магазине, объяснив это отсутствием телефона. Последовав инструкции девушки, поэт подошёл к молодому человеку за небольшой стойкой. — Добрый день, я потерял в магазине друга, могу я сделать объявление? — вежливо поинтересовался Владимир. Получив утвердительный кивок, Маяковский взял небольшую трубку со стойки. Стараясь не терять строгость голоса, он произнёс в трубку: «Пока-пока, маленький засранец», вернул вещь молодому человеку, глядящему на него с открытым ртом, и, бросив короткую благодарность, удалился. *** — Я тебя ненавижу! — с этими словами вылетел из супермаркета Есенин и бросился на Маяковского. — На весь магазин назвать меня маленьким! — То есть, больше тебя ничего не смутило? — поднял бровь Владимир, едва сдерживая смех. Но его старания не увенчались успехом, ибо плотину самообладания прорвало, и смех, громкий и искренний разлился по переулку, окрашенному сумерками. Есенину никогда не удавалось не поддаваться этому заразительному хохоту, и этот случай не был исключением. Уже спустя мгновение он сгибался от смеха наравне с Маяковским. — И как же тебе в голову пришло искать меня таким образом? Не уж то объявлять всему магазину о том, что я маленький засранец, было проще, чем позвонить? — Но ведь тебе понравилось, не так ли? Первая минута славы, как никак, — всё ещё булькая от смеха, сказал Маяковский. — Вторая, как ты мог забыть? — толкнул его в бок Есенин. — Первая была, когда официант принёс мне апельсиновый коктейль вместо шоколадного, и ты на всё кафе заорал: «Да как ты смеешь приносить Есенину апельсиновый коктейль! Ты хочешь убить Есенина? Разве не знаешь, что у Есенина аллергия на апельсины?!». Тогда не только перепуганный твоим басом официант запомнил, что у какого-то Есенина аллергия на апельсины, но и все посетители кафе. — Что поделать, Есенин, — пожал плечами Маяковский, — не хочу, чтоб ты умер, не завещав мне всё своё имущество. Есенин, оценив пародию, фыркнул: — А тебе что, мало меня сейчас? Тебе мало всего меня, целого и без остатка? — Есенин вопросительно прищурил глаза и прикусил губу. Маяковский сглотнул. Сергей, заметив это, взял его под свободную руку (во второй незаметным для Владимира грузом висел пакет) и повёл в сторону дома. — Ладно, поговорим о другом. А то чувствую, твоё облако в штанах скоро даст о себе знать. *Отрывок из "Мистерии-Буфф" И да, мне кажется, Маяковский бы влюбился в салфетки и антисептики, ибо ужасно следил за гигиеной, не любил здороваться за руки, держаться за поручни в транспорте и возил с собой личную ванну, согласно сведеньям современников.