Волчонок

- Еще раз, Джейн! – командует мой брат Эдвард. – Как королева! Он хлопает в ладоши, подавая мне знак начать все сначала. Я только пожимаю плечами. С какой-то стати моей родне вздумалось обучать меня соответствующим манерам: как королева ходит, сидит, смотрит. Можно подумать, что я в этом вопросе совершенно невежественна – это в результате-то служения аж двум женам Его Величества! Не думала, что мои навыки и способности будут настолько подвергнуты сомнениям. И кем? Моей семьей, для которой я сделала то, чего им и не снилось. Но у меня нет ни воли, ни желания сопротивляться. Я словно улитка в своей раковине – держу пассивную оборону. Нед, со всегдашним авторитарным энтузиазмом, взял руководство процессом моего обучения в свои руки, и гоняет меня нещадно вот уже полчаса, если не больше. Я в очередной раз выскальзываю за дверь, потом открываю ее, делаю хорошо выдержанную паузу и медленно, степенно шагаю на середину комнаты, где стоит кресло, дабы с величайшим достоинством, как и полагается королеве, опуститься в него, словно на трон. При этом мне очень хочется послать Неда ко всем чертям, чего королеве уже не подобает. Но ведь я еще не королева. Поэтому на каждую командную реплику брата я не без удовольствия позволяю себе мысленное проклятие. - Выше голову, Джейн («Чтоб тебя черти взяли!»). Спину прямее («Ступай к дьяволу!»). Вот так-то лучше («Было бы лучше, если бы ты заткнулся, Нед»). Теперь сядь. Эдвард разглагольствует и жестикулирует, указывая на кресло, ни сном, ни духом не подозревая о моих мыслях. Вся собравшаяся в комнате родня с любопытством наблюдает за мной, словно я ручная обезьянка, выделывающая трюки по приказу дрессировщика. Я послушно сажусь в кресло и замираю. - По-моему, вполне прилично, - добродушно говорит кузина Элизабет. - У Джейн получится, - благосклонно кивает мать. – Я учила ее достойным манерам с самого раннего возраста. И она служила истинной королеве. Джейн всему у нее научилась. Верно, дитя мое? Дверь открывается так неожиданно, что я подскакиваю на «троне». - Здесь господин секретарь, - докладывает горничная. Сегодня мистер Кромвель один, без своей небольшой свиты, отмечаю я. Скорее всего, ему пришлось ехать сюда спешно, без предварительной подготовки. Я вижу, как хищно трепещут ноздри у моих братьев, как вытягивается вперед, словно мордочка хорька, когда-то красивое лицо моей матери – все они как-будто принюхиваются в надежде учуять свежую кровь. И фортуна улыбается им. - Суд через несколько дней. Обвинение уже готово. Знаете, кто будет председательствовать? – мистер Кромвель выдерживает многозначительную паузу. – Норфолк. Непроизвольно ахнув, я осеняю себя крестом. Ее родной дядя! - Что за семейство, - бормочет сэр Николас. – Ничего святого… Как будто в нашем дела обстоят намного лучше, мысленно парирую я. Дядю мне тоже хочется послать ко всем чертям. Мистер Кромвель меж тем рассказывает, что родственники обвиняемого Фрэнсиса Уэстона пытались выкупить его, предлагая 100 000 марок – не иначе, как заложили недвижимость – но король остался непреклонен, и несчастного ждет суд и приговор. Если бы бывший паж короля признался честно, за какие заслуги он получал от королевы подарки и деньги – он, вероятно, был бы помилован, но он не признался. Зато против Томаса Уайетта улик не найдено, и его освободят. Том Уайетт невиновен! От радости я всплескиваю руками и восклицаю: - Слава Господу! - И господину секретарю, не так ли? - ухмыляется кузен Фрэнсис, однако мистер Кромвель пропускает его слова мимо ушей. Как бы там ни было, а Том был одним из немногих известных мне людей при дворе, кто по-настоящему добр, бесхитростен и чист. Ни злоба, ни зависть, ни склонность к интригам и мести никогда не пускали своих ядовитых корней в его сердце. Поэтому я искренне любила его, и столь же искренне сочувствовала его бедам. И теперь я радовалась тому, что он не погибнет, как остальные. - Когда, вы сказали, суд? – спрашивает дядя, неодобрительно косясь на меня, как будто я сказала или сделала что-то непристойное. - Двенадцатого числа сего мая, - отвечает мистер Кромвель. – Сначала Норрис, Брертон, Уэстон и Смитон. Анну и ее брата будут судить отдельно, чуть позже. Я отмечаю, что он уже не говорит «королева» и «виконт Рочфорд», хотя они еще не осуждены и не лишились гражданских и имущественных прав. Впрочем, всем ясно, что дело это давно решенное, и является вопросом всего нескольких дней. Соберутся сорок восемь пэров нашего королевства, вынесут Анне приговор, и жизнь всех здесь присутствующих изменится самым радикальным образом. Не для каждого к лучшему, но говорить об этом ни к чему. - С каких это пор за одно преступление судят по отдельности? – вскинув брови, иронично произносит Лиззи, при этом как бы ни к кому не обращаясь. - С каких это пор женщины начали интересоваться правом? – парирует Эдвард. – Ты что – в клерки собралась, милочка? Тон брата строг лишь притворно. Лиззи хмыкает, вскинув подбородок. - Вам с Джейн лучше идти к себе, - говорит Эдвард. – Пусть Джейн практикуется, а ты проследи. - Практикуется? – Томас Кромвель смотрит в мою сторону. – В чем, Джейн, если не секрет? - Меня немного погоняли из угла в угол, - мстительно жалуюсь я, радуясь этой возможности. – Не меньше дюжины раз я продемонстрировала появление королевы – как она открывает дверь, входит и прочее. Только брат почему-то не позаботился о герольдах, церемониймейстере и свите, так что я чувствовала себя крайне глупо. Ряженая придворная дурочка, да и только. Скулы Эдварда слегка розовеют – клянусь, теперь глупо чувствует себя он. - Знаете, что я думаю? – мистер Кромвель примирительно поднимает ладони. – Я думаю, что Джейн не придется самой открывать дверь. Так что не стоит больше ее гонять. Тем более у меня есть к ней несколько неотложных дел по просьбе Его Величества. С этими словами он достает небольшой сверток шелковой ткани и протягивает его мне. - Это подарок от короля. К сожалению, Его Величеству сейчас слегка нездоровится, и он не смог прибыть с визитом лично. Но он шлет вам свою любовь вместе с этим презентом. Из приличий никто не заикается о причинах нездоровья короля, хотя, кажется, нет среди нас такого, кто не знал бы, как государь проводит ежевечерний досуг. Не смотря на то, что доктора убеждают его вести умеренный образ жизни из-за ушиба головы, он всякий раз хорошенько напивается и отправляется с большой свитой на реку – кататься на барже при свете факелов, слушая игру музыкантов и во все горло распевая песни. Он страдает, догадываюсь я. Он действительно любил ее. А может, все еще не перестал любить… - Ну же, Джейн, - говорит сестра, кивая на сверток в протянутой руке мистера Кромвеля. – Что бы там ни было – оно теперь твое. Не желаешь полюбопытствовать? Я беру сверток и медленно разворачиваю его. - Это что – молитвенник? – спрашивает Лиззи. Крошечная книжица – истинный образец ювелирного искусства: золотая, с черной эмалью, обложка инкрустирована изящным рубиновым вензелем. Я присматриваюсь, угадывая инициалы – это переплетенные буквы «А» и «Г». Конечно же, тут нет никакой ошибки, понимаю я, просто вещь так быстро переходит уже к третьей хозяйке, что одну букву забыли поменять. - Это ничего, камни можно заменить, - быстро говорит мистер Кромвель, словно угадав мои мысли. Я поднимаю на него глаза. Ему неловко, и это заметно. Наверное, даритель не предупредил его, а сам он не удосужился проконтролировать. Я машинально протягиваю презент обратно. Мне неприятно и боязно оставлять себе эту вещь: первая ее владелица в могиле, вторая – в Тауэре. А что будет со мной, суеверно думаю я. Когда мистер Кромвель избавляет меня от злополучного королевского подарка, его пальцы мимолетно касаются моих, и я чувствую, как холодна его рука, и это видится мне еще одним недобрым знаком. - Позвольте, - дядя бесцеремонно забирает у него молитвенник. – Хм… Он недовольно хмурится и, чтобы скрыть чувство стыда и неловкости, деловито возится с крошечной застежкой. Я догадываюсь, о чем он думает. И о чем думают все окружающие. На скромнице Джейн можно и сэкономить, она не будет жаловаться и выражать недовольство. Много ли она видела в этой жизни, чтобы позволить себе роскошь воротить нос от подарков короля? Может ли дикий лесной звереныш пренебрегать царственным вниманием благородного льва? Рубиновое напоминание о той женщине можно просто убрать с обложки – вот и все. Книжица идет по рукам, а я делаю вид, что ничего не произошло. - Джейн, - мистер Кромвель касается моего локтя, отвлекая мое внимание от удручающей сцены. – Думаю, вам приятно будет узнать, что король дарует вам дом в Челси. Молитвенник бывших королев тотчас забыт, компания переключается на обсуждение этой замечательной новости. Прекрасный дом в Челси, на берегу Темзы, всего в миле от Лондона! Какое живописное место, какое удобное расположение! И там достаточно места для всей семьи. У Томаса Мора, который жил там всего два года тому назад – Томаса Мора, казненного за отказ присягнуть королю как главе английской церкви – тоже была большая семья. Король отбирает у впавших в немилость фаворитов и отдает другим - тем, что пребывают ныне в зените его фавора, словно наказывая помнить о верности и послушании. - Передайте Его Величеству мою благодарность, сэр, - говорю я. – Или я должна лично написать ему? - Думаю, он был бы рад, - кивает мистер Кромвель. Он перебирает свои бумаги, которые захватил с собой, а я, как всегда, исподтишка рассматриваю его. Окруженные серыми тенями глаза выдают усталость, пальцы правой руки в чернилах. Волна мучительной нежности пополам с горечью омывает мое сердце. - Свита Анны будет распущена, - продолжает он. – Сейчас ее дамы и джентльмены ожидают расчета, а потом… Думаю, часть из них перейдут в ваш штат. Однако король предоставил вам возможность выбрать себе фрейлин самостоятельно. Совсем скоро они вам понадобятся – в Челси у вас будет что-то вроде своего двора. Так что, если можно, поторопитесь с выбором. - Хорошо, - я и удивлена, и обрадована предоставленной возможностью. – Скольких дам я могу выбрать? - Возьмите пока шестерых. - Пока? - У меня здесь множество ходатайств, - мистер Кромвель взмахнул стопкой бумаг. – Вот: леди Арундел просит за своих дочерей Мэри и Джейн, леди Лайл – за своих дочерей Анну и Кэтрин. А вот еще несколько писем от столь же любящих матерей. Видите? Вам придется выбирать, Джейн, и постараться при этом никого не обидеть. - Значит, я все-таки не свободна в своем выборе? Он делает неопределенную гримасу, вероятно, давая понять, что я тут в любом случае решаю меньше, чем король, и терпеливо поясняет: - Шесть дам – полностью ваш выбор, Джейн. Назовите мне имена, я должен предоставить список ваших служащих на утверждение королю. Итак, о свободе речь все-таки не идет. Ничего иного я на самом деле и не ожидала. - Хорошо. Как Его Величеству и вам будет угодно, - отвечаю я. - Тогда мои сестры и … Эдвард значительно кашляет. - …моя невестка Анна Стэнхоуп. Изволите записать? - Я запомню, - тень улыбки пробегает по его губам и падает на мое сердце. Я предпочла бы провести жизнь в его тени, нежели в лучах королевского солнца. Откуда они берутся, эти мысли, налетающие так внезапно, и этой внезапностью и неуместностью смущающие мой дух, коему надлежит оставаться невозмутимым и непреклонным в эти дни испытаний? - Да, сэр, я не сомневаюсь, - мой голос безупречно спокоен, и в нем нет ничего, кроме кротости и согласия. Он вынимает из кипы бумаг еще одно письмо. - Графиня Рутленд и мистрис Хорсман убедительно просят меня замолвить за них словечко. Что им сказать? Я усмехаюсь. Вот и снова они – перебежчицы. Элеонора Пэстон и Марджери Хорсман. Стреляные воробьи и придворные дамы до мозга костей, опытнее их просто нет. Да и ладили мы неплохо. - Я не возражаю. Он кивает. - Еще бы я, с позволения Его Величества, взяла Мэри… Ясные голубые глаза - точь-в-точь, как у ее отца – они, омытые слезами, молящие, день и ночь смотрят мне в душу, и это имя вырывается у меня само собой. Все выжидательно смотрят на меня. Женщин по имени Мэри в свите Анны Болейн несколько. - Зуч. Мне удалось вывернуться. Мистер Кромвель снова кивает. Могу поклясться, он единственный знал, о чем я думаю. Пятнадцатилетняя дочь Норриса останется нищей сиротой, а я ничем не смогу помочь ей. - На будущее, Джейн, я рекомендовал бы вам обратить внимание на дочерей и родственниц северных лордов. Девицы Арундел, - он снова перебирает свои бумаги. – Девица Парр, по ходатайству ее дяди лорда Уильяма. - Северные лорды будут нам нужны, - со значением говорит дядя. Объяснений на предмет нужды в северянах никому из присутствующих не требуется – всем известно, что Север поддерживает опальную Марию, ради которой и развернулся заговор с моим непосредственным участием. Только вот никому невдомек, что я уже предала их всех вместе с Марией. Я не сделаю ничего для восстановления ее в правах принцессы, и она никогда не дотянется до реформаторов. Как ни странно, я понимаю Марию, но именно поэтому я и не буду ей помогать. Хотя потрафить северянам необходимо в любом случае – королю нужны благодарные подданные из числа магнатов. Мои братья – страстные поклонники идей Лютера – многозначительно переглядываются. Помнится, не так недавно они говорили: старшая дочь короля настолько болезненное создание, что вряд ли надолго переживет свою мать. Думать так грех, но, тем не менее, я не могу об этом не думать. Я постараюсь вернуть Марию отцу, ибо это не по-христиански – лишить родное дитя родительской любви и бросить умирать от болезней и горестей. Но на трон Англии сядет не она, а мой сын – буде он только появится, с Божьей помощью. Разве не этого от меня ждет вся Англия? Я ловлю себя на мысли, что мне хотелось бы сейчас взглянуть на нее – дочь короля от брака с женщиной, которую вся страна много лет знала как свою законную королеву (да и сейчас многие придерживаются этого мнения), и которая по воле того же короля умерла леди Екатериной. Умерла, так и не узнав, что отомщена - пусть и совершенно случайно – через одну из самых скромных ее слуг… - Есть ли вести от леди Марии? – интересуюсь я. - Она шлет вам свою благодарность и уповает на вашу поддержку, - говорит мистер Кромвель. – Иными словами, она готова сотрудничать с вами. - Вот как? Я должна буду убедить ее дать присягу? – я не без досады думаю о том, что меня, пожалуй, заставят еще и уговорить Марию признать брак ее родителей недействительным, а себя – бастардом. Я решительно не могу на это пойти в такой явной форме! Только не я! - Совершенно не обязательно. Думаю, теперь с ней не будет проблем. - Вы были недавно у принцессы? Как она? – вмешивается дядя. - Вашими молитвами, - коротко отвечает мистер Кромвель. – Чувствует себя лучше. Причина этого, разумеется, понятна. - Слава Господу! Теперь она вне опасности! - А была? - Вы что, не знаете, что та… кхм… та женщина отравила королеву Екатерину? – в голосе дяди прорезываются грозные нотки. – Что она поклялась отравить и принцессу? - Глупости, - отвечает господин секретарь. – Не стоит повторять разные сплетни. Ее и без того есть за что судить, я вас уверяю. - А эти баллады – тоже сплетни? – не унимается дядя, и его обычно желтовато-бледное лицо розовеет от негодования. - Какие баллады? – подает голос мой брат Том. Действительно, какие баллады? Я вопросительно смотрю на Томаса Кромвеля, и понимаю, что это, кажется, еще один момент неловкости для него. - Непристойные стихи и куплеты, в которых упоминается наша Джейн*, - голос сэра Николаса вибрирует от возмущения. – Какой-то негодяй пустил листовки по всему городу. - Автора и печатника ищут, - бесстрастным тоном говорит мистер Кромвель. – Джейн, прошу вас, не принимайте близко к сердцу. Люди просто напуганы, как это было в случае с Екатериной и Анной. Я думаю, очень скоро они успокоятся. - Кромвель, вы забываетесь! – гремит дядя. – Как вообще можно сравнивать эту добродетельную девушку с той… Он, вероятно, не находит пристойных слов, и замолкает, хватая ртом воздух. Кровь сначала бросается мне в голову, потом так же стремительно отливает обратно, и я, испытывая головокружение, едва стою на ногах. Как это отвратительно! Какой позор! Мое имя, сопряженное с самыми грубыми, вульгарными эпитетами, треплет весь город! Значит, и я в глазах лондонцев – очередная королевская шлюха, на которой государь женится из прихоти? Я могла ожидать чего угодно, но только не этого… - Джейн, вы не должны воспринимать эту ситуацию слишком буквально и переживать по этому поводу, - мягко говорит мистер Кромвель. – Скоро все изменится, вы сами увидите. - Да, сэр, - соглашаюсь я, все еще справляясь с головокружением. – Думаю, это вопрос времени. - Он латинский, - тихо, вкрадчиво говорит Лиззи, возвращая мистеру Кромвелю королевский подарок – так говорят о чем-то неловком, непристойном. - Содержимое тоже можно заменить, - он быстро прячет злополучный предмет в карман. – Через неделю-другую вы получите его в должном виде, - это уже ко мне. Клянусь, я никогда не буду пользоваться этой проклятой вещью – наследием отвергнутых королев. Никогда. Нежные дымчатые сумерки все никак не могут истаять и переродиться в ночь, хотя первые крупные звезды уже пробились на темнеющем, теряющем цвет небе, словно острия игл, и тонкий полупрозрачный серп месяца высоко наверху холодно отливает серебром. Мы с Лиззи, босые и в одних ночных рубашках, прячемся на галерее, слушаем, как внизу сквернословит пьяный кузен. Сегодня они с дядей ездили в Лондон и побывали на суде, где сорок восемь пэров Англии именем закона и короля предъявили обвинения четверым мужчинам – прелюбодеям и преступникам, в чью компанию каким-то странным образом затесался родной брат королевы. Но его на суде не было - его будут судить наособицу, вместе с сестрой, пятнадцатого числа сего месяца. - Только этот мальчишка, как его… Смитон!.. признал свою вину. Остальные имели наглость отпираться прямо в глаза судьям. - Господи, помилуй, - беззвучно шепчу я, осеняя себя крестом. Лиззи зябко ежится. - Клянусь кровью Христовой, - нетвердо выговаривает Фрэнсис, - этот Брертон за словом в карман никогда не лез. Слыхал, Ник, как он заявил?.. эээ… Дядя Николас, чей язык более тверд, пересказывает жене слова Уильяма Брертона: «Господа судьи всерьез полагают, что я был в двух местах одновременно? Я что, похож на колдуна? Видит Бог, если бы это было так – я был бы сейчас где угодно, только не здесь». Вероятно, зачитывающий обвинение член суда перепутал даты, а может, так показали свидетели (сколько их было, кто они?) – один так, другой эдак. Выходило, что в один и тот же день мистер Брертон побывал и при короле – на охоте в Суррее, где королевская кавалькада три дня тревожила заповедные угодья, и при королеве – в ее спальне в Хэмптон-корте. Фрэнсис Уэстон непочтительно засмеялся и заявил, что был в числе охотников вместе с сэром Уильямом, и не заметил, чтобы тот внезапно исчез – вот и сэр Генри Норрис, который был там же, подтвердит его слова. Председатель строгим тоном внес в обвинение поправку: «Или раньше, или позже этого времени». И тотчас все встало на свои места: суд обвиняет Уильяма Брертона не во владении искусством мгновенного перемещения, а в том, что такого-то числа такого-то месяца он спал с королевой в одном из мест нахождения двора, через неделю-полторы – в другом, а между этими преступлениями загонял для Его Величества великолепных оленей. Марк Смитон с подживающей ссадиной на лбу вызывал пересуды. Наверное, молодчики Кромвеля разговорили его побоями – вот о чем почти открыто говорили некоторые присутствующие в зале. - Черт его знает, может быть, так оно и было, - бубнит Фрэнсис. – Ну и что? Должен же был кто-то из них заговорить, иначе бы… Он понижает голос, и нам с Лиззи больше ничего не слышно. - Ступай спать, Фрэнсис, - говорит брату Элизабет Кэрью. Фрэнсис что-то бормочет. - Так их осудили? – спрашивает она. Мы с Лиззи навостряем уши, сдерживаем дыхание, и от напряжения тишина вокруг нас начинает тихонько звенеть. - Их четвертуют, выпотрошат и обезглавят. Что, женщина, ты так уставилась на меня? Ты что, хотела, чтобы их поцеловали в зад прямо посреди Тауэр Хилл? Они не крестьянскую девку на сеновале опрокидывали, должны были понимать! Сквозь неплотные ставни сочится узкий, как лезвие, луч лунного света. Я знаю, что сестра тоже не спит. - Лиззи? - М? - Я вот думаю – как же так вышло? - Что? Измена этих людей? - И она в том числе. - В том числе? – Лиззи приподнимается на локте. – А что еще? Я не нахожу в себе сил подавить тяжелый вздох. Мне и хочется высказаться, и не хочется говорить об этом с сестрой, которая, как и другие члены моей семьи, думает прежде всего о том, какие выгоды в этой ситуации ждут ее саму. Она уже прикинула, какое положение займет при дворе, какое жалованье и привилегии ее ожидают, и, разумеется, настроилась на выгодное замужество, которое я, как королева, смогу устроить ей в самое ближайшее время. Она больше не будет зависеть от скудной вдовьей доли, которую оставил ей покойный муж. Она смотрит в будущее с надеждой. Мои братья смотрят в будущее с надеждой. И даже мои старики-родители. Все, кроме меня. Моя вера в будущее отравлена страхом. - Ничего, Лиззи. Спи. - А ты не бери в голову, Джейн. Они виновны и осуждены по закону. Ей тоже не хочется – или не нравится - продолжать этот разговор. - Да, конечно. Давай спать. Мне казалось, сборы для переезда в Челси не займут много времени. Как же я ошиблась! Я привыкла считать себя скромной и бедной девушкой, но, оказывается, за время проживания в семье Кэрью у меня накопилось много добра. Несколько платьев, перешитых из старых нарядов Элизабет, косметические принадлежности, подаренные ею, и прочие предметы дамского обихода, накупленные родней в лондонских лавках. Кроме того, еще ранее король послал с гонцом увесистый кошель с деньгами, сопроводив его запиской, в которой было особо указано, что я должна потратить эти средства на «поддержание положения». Это означало, что невеста короля должна соответствующе выглядеть и содержать свой двор. Поэтому все последние дни две нанятых швеи трудились, не покладая рук, над моим новым гардеробом. - Это тебе не понадобится, - мать небрежно указывает рукой на кипу моих старых нарядов и тех, что перешиты из вещей кузины. – Отдай их Элизабет, пусть перешьет на свою Нэн. В первый момент я едва не возражаю: но как же так, кузина трудилась, обшивая меня, она подарила мне эти платья… Потом соображаю: королева не ходит в обносках с чужого плеча. Строго говоря, королевы еще нет. Я все еще Джейн Сеймур. Не та Джейн из Вулфхолла, что была несколько месяцев назад, но и не королева Джейн. И я чувствую себя так странно, словно на перепутье, словно между землей и небом… Прежде можно было сказать «как в чистилище», но новая вера отрицает чистилище. Значит, даже там мне нет места. Так где же я теперь?.. - Тетушка! – звонкий голосок Нэн выводит меня из раздумий. – Мадам! - Чего тебе, голубушка? - Вам же теперь не нужны вот эти рукава? – она извлекает из пестрой кучи часть моего прежнего парадного наряда. – Вы не возражаете, если я возьму их себе? Перламутрово-голубой дамаст отделан ярким переливающимся шелком – такой оттенок бывает у летнего неба и у крыльев зимородка. - Конечно, милая. Возьми с моим благословением. Когда довольная Нэн со своей добычей убегает к себе, на глаза наворачиваются непрошенные слезы. Моя рука все еще помнит нежную прохладную гладь шелка, в которую был завернут подарок от него. Все, что есть во мне живого и чувствующего, устремляется на волнах памяти в те дни, когда я была Джейн из Вулфхолла, и была счастлива. В те дни, когда я облекалась в одежды, в которых было заключено нечто, имеющие отношение к тому, кем были заняты мои помыслы. И это тоже связывало меня с ним. А теперь эта связь словно стала более хрупкой, непрочной. Глупости, говорю я себе, вытирая глаза. Это всего лишь кусок ткани. Связь вовсе не в этом. Да и о какой связи может идти речь? Между кем? Той Джейн больше нет. Да и того Томаса Кромвеля, наверное, тоже. *После ареста королевы часть горожан – с большой степенью вероятности, приверженцев реформ – выражала по этому поводу негодование, в том числе распространением непристойных баллад с упоминанием имени новой фаворитки короля - Джейн Сеймур. Текст баллад не сохранился – вероятно, листовки по возможности были изъяты, а распространители подверглись наказанию.