Волчонок

15 мая 1536 г., Челси «Мой дорогой друг и возлюбленная! Эти несколько строк от всецело преданного вам слуги предъявитель сего передаст в ваши прекрасные руки как знак моей подлинной привязанности к вам. Я надеюсь, вы сохраните его из вашей искренней любви ко мне. В последнее время ходит баллада в насмешку над вами; прошу вас, никоим образом не показывайте своего отношения к этому. Мне неизвестно, кто распространил эту злостную писанину, но когда его найдут, он будет наказан за это по всей строгости. На сем заканчиваю в надежде вскоре обнять вас. Ваш любящий слуга и повелитель, король Генрих».* - Будет ответ, миледи? - Что? – я рассеянно поднимаю глаза на королевского гонца, который доставил мне это письмо. – Ах, да… Да, конечно. Сейчас я напишу ответ. Анна Стэнхоуп услужливо подает мне бумагу и чернильницу с пером. Она вовсе не беременна, как все думали. То ли она сама ошиблась, то ли нарочно схитрила, чтобы муж как можно скорее вывез ее из провинции в свет. В любом случае, моя новая невестка, кажется, довольна конечным результатом. Занеся перо над листом бумаги, я спохватываюсь – Господи Иисусе, у меня скверный почерк. Не знаю, почему так, ведь все мелкие рукодельные работы удаются мне весьма хорошо, но когда дело касается письма, рука словно деревенеет, пальцы сводит, и буквы выходят неровными и неуклюжими. Для весточек близким родственникам еще годится, но для послания королю… Мне становится жарко в плотном бархатном платье с чрезвычайно жестким корсажем. Гонец ждет, глазея по сторонам. - Мэри, налей гостю вина, - распоряжаюсь я и, глубоко вздохнув, сосредотачиваюсь на ответе королю. «Мой господин и повелитель…» Хм… Не слишком ли официально? Я все-таки его избранница. Пора привыкнуть к этому, в который раз говорю я себе. «Мой возлюбленный господин…» Пожалуй, так лучше. «Я получила ваше письмо, которое обещаю хранить до скончания моих дней…» Я вывожу слова, стараясь писать как можно изящнее и аккуратнее. «Обещаю следовать вашему совету относительно недостойных баллад, распространению коих, я верю, скоро придет конец». Полагаю, на короткое письмо должен следовать столь же короткий ответ, и я задумываюсь над концовкой. Совершенно невозможно отделаться общепринятыми любезностями в переписке влюбленных. Я чуть слышно хмыкаю. Влюбленных! Неужели никто не видит, что это спектакль? «И так же скоро, надеюсь, я буду иметь удовольствие видеть вас и говорить с вами. Ваша всецело преданная, покорная слуга, Джейн Сеймур». Посыпаю свежие чернила песком, встряхиваю лист. Хвостик у последней буквы в подписи – «р» - слегка размазался. - Привезли образцы жемчуга для отделки платья, леди Джейн, - говорит Элеонора Пэстон. - И большой отрез батиста, - добавляет Мэг Хорсман. - Еще сегодня должна прибыть белошвейка, - снова Элеонора. И еще сегодня судят Анну Болейн и ее брата Джорджа. Подумать только, десять лет назад мы, две девицы из родственных друг другу семей, две кузины, служили фрейлинами у первой и единственной королевы. Что бы там ни было, но во многом мы были равны и похожи - ведь в нас есть общая кровь – только она была красивее и тщеславнее. Она хотела выйти за сына графа Нортумберленда, Генри Перси. Наследник титула, огромных земельных территорий, высокий красавец – он был лакомым куском. На самом деле, такие, как мы с Анной, и мечтать не могли о подобной партии. По этому поводу покойный кардинал Уолси говорил: «Ваше место внизу, и речь идет не о постели». Да, дочь простого рыцаря целила высоко… А угодила еще выше. И вот теперь настал мой черед. Жемчужины, словно крошечные луны, матово светятся на куске черного бархата – для контраста, для оттенения их красоты. Сколько же их уйдет на отделку платья? Боюсь, счет пойдет уже не на десятки, а на сотни. Я думаю об этом совершенно отстраненно, как если бы речь шла не о жемчуге, а о зернах проса или пшеницы. - Вот эти, - я слегка придавливаю пальцем приглянувшийся образец – жемчужину чуть продолговатой формы, нежную и сияющую. Жемчуг – символ девственной чистоты и невинности. Значит, я могу украсить им себя с ног до головы со спокойной душой. Правда, моя душа не спокойна, но теперь это уже не имеет значения. Время трапезы, и я готовлюсь спуститься вниз. Мне неловко и неудобно от того, что меня повсюду сопровождают дамы. Иногда мне хочется сказать: «Оставьте меня» и выбежать в сад или на берег реки. Будь мы в родном Вулфхолле, я бы убежала в Савернейкский лес, в самую его глушь, под сень дубов и буков, скрылась бы там, спряталась так, чтобы меня не нашли. Устроила бы себе там логово и стала жить, как настоящая волчица. Наверное, напрасно я выпила столько вина натощак. Задерживаюсь у зеркала. По контрасту с красным бархатом нового платья – в английском стиле, с отделанными мехом нарукавниками поверх двойных рукавов – мое бескровное лицо выглядит неживым. За столом мать напутствует меня, чтобы я хорошенько кушала, но мне кусок не идет в горло. Бывшие служанки Анны – это я настояла, чтобы они трапезничали за общим столом – тоже едва клюют, хотя блюда, приготовленные поваром, которого прислал Его Величество, превосходны. Зато мои родичи с лихвой отдают им должное, уписывая за обе щеки. Я чувствую сухость во рту, пью вино, чтобы избавиться от этого ощущения и думаю: куда же запропастился кузен Фрэнсис, ведь он должен принести вести об этой женщине, бывшей королеве, о том, что с ней станет после суда. Мне все еще хочется думать, что ее отошлют куда-нибудь на север, в монастырь – там их осталось пока еще достаточное количество – но на самом деле все мы понимаем, что этому не бывать. Ее любовники осуждены за государственную измену, которую сотворили вместе с ней. Урон, нанесенный здоровью и телу короля – это государственная измена. А разве врачи не засвидетельствовали урон, который потерпело здоровье Его Величества вследствие раскрывшихся измен его жены и приближенных? Разве сами мы не были свидетелями того, как государь, лежа на голой земле, бился в судорожном припадке?.. Что станется с Анной? Ее сожгут, как изменницу, или король смилостивится, и она примет быструю смерть на эшафоте? А может быть, он помилует ее? И все-таки это будет монастырь?.. - Джейн, ты что – нездорова? Ты ничего не ешь. Голос матери возвращает меня в реальность. - Я не голодна, леди матушка, - бормочу я. - Джейн, не дури, - жестко говорит Эдвард. – Король хочет видеть своей женой пышущую здоровьем, крепкую девицу, которая даст ему много сыновей, а не хилую чахоточную особу, которую ты напоминаешь. Немедленно ешь, мерзавка. Ты что – хочешь нам все испортить? У матушки глаза выкатываются наружу, как у омара, который лежит сейчас на блюде перед ней. Мэри Зуч давится куском, багровеет и заходится кашлем. Нелли Пэстон быстро вытаскивает ее из-за стола и выталкивает за дверь. Остальные дамы застывают с ложками у ртов. - Что ты о себе возомнила? – со сдержанной яростью продолжает Эдвард. – Надеюсь, тебе хватает ума понимать, что король не настолько ослеплен тобой, чтобы жениться, закрыв глаза? Он делает это сгоряча, от растерянности и безысходности, и мы должны ковать железо, пока горячо, а не ждать, когда он по какой-либо причине одумается. А ты даешь ему причину… Я начинаю смеяться. - Ты что, безумная? – сдержанность с Эдварда словно рукой сняло. Надо же, мне удалось выбить из колеи моего вечно невозмутимого братца! Он настолько забылся, что даже в глаза и публично сказал мне, что я уродина, способная отпугнуть мужчину. - Давай, Нед! - хохочу я. – Давай, воспользуйся своим правом оскорблять, наставлять меня и воспитывать, пока оно у тебя еще есть! Я посмотрю, как ты осмелишься повторить это в глаза королеве Англии! - Ты – моя сестра, черт побери! – багровеет Эдвард. – И я в любом случае буду иметь право говорить тебе все, что сочту нужным. Кровь и вино ударяют мне в голову. - Только посмейте, братец, и вы об этом пожалеете. Клянусь! - Джейн! – мать резко и больно дергает меня за руку. – Что с тобой? Я не успеваю ответить. В комнату стремительно врывается кузен Фрэнсис, за ним – дядя Николас. Я вскакиваю. - Осудили, - говорит Фрэнсис. – Ее и Рочфорда. Дайте-ка мне промочить горло. Мне становится трудно дышать в тесном, жестком корсете. Я чувствую, как по позвоночнику ползут жгучие капли пота. - Что? – спрашиваю я. – Что они сказали? Ее… и его… - Обезглавят. - Так значит, это вы – моя кузина Джейн Сеймур? – спрашивает смуглая черноглазая девушка в зеленом платье, миниатюрная и очень подвижная. У меня возникают ассоциации с маленькой обезьянкой, которых любит держать у себя королева. И с экзотической птичкой из далеких теплых стран. - А вы, вероятно, моя кузина Анна Болейн? Она улыбается. Ее блестящие глаза бойко стреляют по сторонам. В речи слышится заметный французский акцент. Ну и скука же тут у вас, говорит она, и я не могу с ней не согласиться, хотя никогда не признала бы этого вслух. - …Гарри Перси сам был, как на страшном суде. Вообразите себе, каково ему было судить женщину, которую он, как говорят, когда-то любил. Сидел, как на кол посаженный. Черт возьми, не хотел бы я быть на его месте, хоть она и та еще штучка… - Джейн Сеймур, к тебе кавалер! – Анна проскальзывает мимо меня, за ней летят длинные рукава, шлейф лавандового аромата и Том Уайетт. Влюбленный Том Уайетт. Кто-то хихикает. - Что? Так вы ко мне? – на смуглых щеках румянец, и взгляд, как у невинной девушки. Но никто не верит, что она невинна. Невинности чужда такая расчетливая жестокость. - … А когда пришла его очередь огласить вердикт, он встал, но вместо того, чтобы произнести «виновна», весь побелел и упал без чувств. И его, конечно же, тут же вынесли. А она хоть бы что, как будто ничего не видела и не слышала… Ее лицо совсем чужое, острое, какое-то жесткое, слишком густо набеленное. Она выплевывает слова, словно вишневые косточки: - Леди Сеймур, надеюсь, вы понимаете, что вам нельзя оставаться при дворе. Я всегда строго пекусь о своей репутации и репутации своих служащих. Вашей семье, к сожалению, нечем похвастаться. Мне очень жаль… Но я вижу – ей совершенно не жаль. Она, кажется, даже думает о чем-то другом. - … Клянусь мессой, Норфолк и то плакал, когда зачитывал приговор! А она только сказала, что сожалеет о том, что из-за нее казнят невинных – эдак спокойно, как будто это не ее только что приговорили – и попросила легкой смерти. - Я хотела бы, Джейн, чтобы мы стали друзьями, - говорит королева Анна. – Забудем старые обиды, не так ли? - Я давно забыла, мадам, - отвечаю я совершенно искренне, потому что мое сердце поет – но не от того, что королева смягчилась ко мне, нет, не от того… - Наедине ты можешь звать меня кузиной, или просто сестрой и по имени, - она берет меня за руку, и я чувствую, что ее рука теплая, мягкая и гладкая. Я так ни разу и не обратилась к ней по имени. - … Когда ее выводили из зала, алебарды охранников были направлены лезвиями в ее сторону, а она глянула, усмехнулась и пошла дальше… - Живее, дамы, живее! – командует королева Анна, отплясывая с нами новый танец, недавно пришедший из Франции. Сверкают ее глаза, сверкают ее бриллианты. Она танцует так, словно рвется в бой. И каждая из нас готова пойти за ней. - … Думаю, она так и не поверила до конца, что ее приговорили к казни. Наверное, думает, что король ее помилует. Шла оттуда с таким видом, как будто она все еще королева. - Семь лет! – глаза королевы Анны мечут искры. – Семь лет я этого ждала! Она словно желтый язык пламени на ветру. Сегодня ей сообщили, что умерла ненавистная Екатерина. Значит, теперь она истинная королева. - … Да, он повторил это вслух – то, что король ни на что не способен в постели, что у него нет ни сил, ни умения. Пардон, медам. - Что? Это Анна так говорила? – любопытствующий голосок Лиззи. - А он прочел это вслух, хотя его просили не делать этого, а просто сказать – говорила ли это Анна или нет. Слышали б вы, какой смех стоял в зале. И Рочфорд стоял, ухмылялся. Это его и сгубило… - Сегодня я вдруг вспомнила свое детство, - королева Анна улыбается в теплом, нагретом огнем камина полумраке своим воспоминаниям. - Отец играл с нами в прятки. Я и Джордж прятались в кустах, что росли вдоль дорожек у нас в Хивере, а он искал нас. Я помню, как-то раз он подкрался ко мне, схватил на руки, поднял высоко-высоко и начал кружить. Я завизжала от неожиданности, а потом принялась хохотать от восторга! И отец смеялся вместе со мной. И, кажется, само солнце улыбалось с небес. Такое можно почувствовать только в детстве… А я слушаю, чувствуя, как сжимается мое сердце, и хочу взять ее за руку, назвать по имени и сестрой, но не могу. Ведь я предала ее. - … Когда ему прочли приговор, он опустил голову и, кажется, заплакал. Надо было раньше плакать - когда блудил с родной сестрой… - Сюда! – она протягивает мне руку с эшафота. – Иди сюда! Скорее, ну? - Нет, Анна, - шепчу я, не видя никого и ничего вокруг себя. – Нет. Ты, а не я. Да смилуется над тобой Господь. *Единственное сохранившееся письмо Генриха VIII к Джейн Сеймур. Оригинальный текст: «My dear friend and mistress, the bearer of these few lines from thy entirely devoted servant will deliver thy into thy fair hands a token of my true affection for thee, hoping you will keep it for ever in your sincere love for me. There is a ballad made lately of great derision against us; I pray you pay no manner of regard to it. I am not present informed who is the setter forth of this malignant writing, but is he is found out, he shall be straitly punished for it. Hoping shortly to receive you into my arms, I end for the present. Your own loving servant and sovereign, H. R» (поскольку стиль средневекового письма отличался довольно длинными предложениями, для удобства читателя в переводе я разбила их на несколько частей).