Преступление и наказание

      Достоевский стоял напротив панорамного окна с бокалом вина в руке, наслаждаясь лёгким запахом арбуза, витавшим в комнате. Ещё утром в номере был запах свежести, который ещё не был опорочен смешиванием с запахами жильцов, а теперь он был разбавлен чужим вторжением. Фёдора немного это радовало, тем более, что он планировал это заранее: закончить свои дела и уйти в отпуск, который может затянуться на месяц. Он до поездки передал все дела своему заместителю, чтобы прикрыть свой тыл на время своего отсутствия.       Вид с шестьдесят восьмого этажа на вечерний город был великолепным. Далеко внизу загорались фонари, дороги подсвечивались и были похожи на огромные реки. С огромной высоты людей не было видно, но Фёдор представлял, как они спешат домой, как их встречают родные люди. Ему бы самому пора завести семью, но омеги давно его не интересовали, точнее ради одного ему пришлось отказаться даже от обычного взгляда на них. Будучи наполовину русский, наполовину японец, он вырос в японском портовом городе Йокогама. Его а-отец умер довольно рано, когда ему было всего лишь двенадцать лет, о-отец, погоревав несколько лет, стал искать нового альфу, оставив ребенка одного в муниципальной квартире, которую они делили с японской семьёй Дазай.       Не особо радостное детство заставило Фёдора построить свой бизнес с нуля, пока он учился в университете, и стать одним из самых успешных бизнесменов и одновременно самым желанным холостым альфой. Он был высоким, темноволосым, с красивыми аметистовыми глазами, его мускулистое тело было спрятано под классическим костюмом. Глубокий, спокойный, бархатный голос заставлял многих омег идти на ухищрения, чтобы подобраться к столь завидному жениху, но всё было тщетно, даже запах приближающейся течки не помогал им попасть в кровать, а соответственно, и заставить жениться из-за случайной беременности.       Достоевский весело рассмеялся, пригубив вино. Ночной город завораживал, тем более с такой высоты. Он надеялся, что новое место будет оценено по достоинству, хотя уверенности в этом не было. Вдали вспыхнуло пламя. Языки лизали небо, переливаясь красным, синим и серебристо-сиреневатым. Демон сегодня появился в Нью-Йорке, скоро выпустят газеты, что омегам нельзя будет ходить в одиночку. Но его это несильно волновало, ему нравилось ходить по лезвию опасности. Он полчаса уже находился в своём номере, наслаждаясь видом сверху. Встреча с поставщиком сырья была продуктивной, но не такой интересной, как ночной город. Последние дела были окончены, и предвкушение нового зарождалось глубоко внутри. Радость от поездки не была бы полной, если бы ни тот факт, что за Демоном отправили детектива, который преследовал его на протяжении десяти лет.       Детектива звали Дазай Осаму, он был родом из Йокогамы и на три года младше Достоевского. Дазай стабильно самым первым появлялся в месте поджога и искал улики. Он прилежно занимался ловлей неизвестного всем демона, у которого даже лица не было, но который усердно запугивал омег, а в последнее время его частыми жертвами стали беременные омеги и дети. Тела, которые находили на месте пожаров, были настолько уничтожены, что оставалось лишь идентифицировать и похоронить их. Останки не позволяли провести полное расследование: следы преступления сжигались подчистую. Оставалось лишь в ужасе прятаться в домах, чтобы избежать последствий.       Достоевский сделал глоток, наслаждаясь вкусом, и опустил бокал. Он наблюдал, как к его горлу был приставлен нож высоким мужчиной с вьющимися каштановыми волосами до плеч, тёмными глазами и дешёвым костюмом, который вызывал дисгармонию с его костюмом. Окно отражало всё, но он старательно делал вид, что ничего не видит, кроме огней улиц. На улице было прохладно, значит пальто осело где-то в номере, но это не вызывало проблем. Всё равно он сделает всё, что в его силах, чтобы оно ещё долго не понадобилось.        — Вот и всё, Демон, — нож чуть сильнее надавил на кожу, но не повредил.        — О, господин детектив, вы даже не даёте мне насладиться бокалом вина в понедельник вечером и прекрасным видом на город? — весело ответил Достоевский. — А я ведь только вернулся с совещания.        — Знаю я твоё совещание, — прошипел Дазай, тут же надевая маску равнодушия. — Вы пойдёте со мной.       Детектив полез в карман за наручниками, когда бизнесмен сжал руку с ножом, заставляя её опустить. Дазай фыркнул, пытаясь всадить нож в бедро, но вместо этого оказался прижат к телу. Осаму ударил Фёдора в колено и попытался сбежать, но Фёдор уронил его на спину, заставив скорчить недовольную рожу, а нож отбросить к дивану. Бокал звонко разбился, разливая напиток по паркету. Белый ворсистый ковёр смягчил удар для детектива, который оказался прижатым довольным бизнесменом. Достоевский повёл носом вдоль линии роста волос, отчего Дазай наморщил нос.        — М-м-м, оме-е-ега, — довольно протянул он.        — И что? — прорычал детектив в ответ, пытаясь оттолкнуть ногой мужчину, но получилось лишь повернуться на бок.       Фёдор, сцепив руки Осаму над головой и удерживая одной рукой, расстегнул ремень и ширинку, прошёлся по ягодицам и ложбинке между, ощущая вязкую жидкость на ладони. Он вытащил руку, понюхал и стал довольно облизывать.        — Ещё и течный омега, — широко улыбнулся он.        — Не трогай! — взвизгнул омега, пытаясь прижать пятую точку к полу.        — Ну почему же? — альфа с лёгкостью разорвал брюки с бельём и стал рассматривать небольшой стоящий омежий член и блестящие капли предэякулята. — Даже твой организм требует разрядки, — он хищно улыбался.        — Не трогай!       Достоевский действовал быстро: расстегнул брюки, позволив им упасть, следом пали боксеры, освобождая ожидающий орган. Дазай сглотнул. Решив, что этого достаточно, продолжая удерживать руки над головой одной рукой, второй отодвинул ногу и тут же толчком проник внутрь.        — Так ты и не только поджигатель, но ещё и насильник!       Толчки альфы внутри были уверенными, размашистыми, омега недовольно поджал губы. Аметистовые глаза вглядывались в шоколадные напротив, которые были наполнены злобой, но Осаму старался удержать себя в позе бревна, от которого большинство альф воротило нос. Руки, заведённые за голову, болели от сдавливания, но он не хотел показывать свою слабость. Признавать, что он ради этого пришёл, тоже не хотелось.        — Ты сам для этого пришёл, разве не так?        — Нет, — сквозь зубы процедил омега, усердно сдерживая стоны. — Ненавижу тебя, мразь.       Достоевский положил руки на шею Дазаю, слегка сжимая-придушивая его. Осаму среагировал сразу же, пытаясь убрать эти страшные руки. Он начинал задыхаться от ощущений, рефлекторно закинув ноги. Альфа двигался в нём резко и смотрел злющими глазами.        — Прекрати так себя вести, малыш.       Даже от простых действий, которые могли привести к случайной смерти, Дазай сходил с ума. Будь на месте кто-то другой, он бы не позволил такую вольность, но ему хотелось передать власть над собой более сильному мужчине, альфе, но это было так сложно сделать.        — Ты душишь меня!        — Почему ты такой злой? — зализывая губы, спросил Достоевский.        — Почему ты такой недогадливый?        — Зачем ты пьёшь эти грёбаные блокаторы? Ты ведь прекрасно знаешь, что тебе нужен лишь мой член внутри, чтобы стало легче.        — Тебе просто нравится трахаться со мной, — выплюнул омега.        — Я не трахаю тебя. Я хочу, чтобы ты успокоился, и мы бы могли нормально поговорить, а ты вечно язвишь и сбегаешь.        — Мог не трогать, раз не нравлюсь.        — Дазай, прекрати молоть чушь. Я тебя люблю, — Достоевский, продолжая держать одну руку на горле, второй приподняв волосы, облизал метку, которую поставил когда-то давно.        — Любишь? Поэтому душишь и суёшь свой член в меня, а потом сразу побежишь к своим шлюхам? — сдавленно хрипел омега.       Достоевский намеренно сделал болезненный толчок, чтобы причинить огромную боль. Дазай от неожиданности замер и упёрся зубами в плечо альфы, чтобы не закричать. Иногда этот альфа делал всё назло. Власть над его телом работала против него, но без альфы во время течки было очень тяжело. Фёдор был прав, грёбанные блокаторы не позволяли ему расслабиться и полностью насладиться близостью, но и пережить течку они тоже не позволяли, да и пил он их только по привычке. Его душили, вбивали член, насилуя, и считали это правильным. Возможно, так оно и было. Достоевский давно перестал делать что-либо против Дазая, но признать это спустя столько лет так трудно, ведь тогда он предал его…        — У меня, кроме тебя, давно уже никого нет. Почему ты просто не можешь в это поверить? Я совершил ошибку и давно об этом жалею, но ты не можешь меня вечно наказывать за это.       Почувствовав лёгкое ослабление хватки, Дазай повернул голову и стал рассматривать ночной город. Так высоко он ещё ни разу не был, но это было воистину красиво. Если бы не толчки внизу, вызывавшие приятные ощущения и желание отдаться ему без остатка, то можно было бы рассмотреть здания, разницу между ними, запомнить и потом когда-нибудь описать или нарисовать. Когда-нибудь он с удовольствием сменил бы род деятельности, тем более, что скрывать омежью сущность не так уж и легко. Блокаторы делали из него бету, но порой альфам необходима была возможность просто снять напряжение, а беты для этой роли хорошо подходили: в них можно было спустить, не задумываясь о презервативах и случайных беременностей, да и шансы, что образуется узел, равны нулю. Из глаз катились непрошенные слёзы, которые размывали картинку и придавали определённый шарм.        — Ты чего, маленький? — альфа вылизывал щёки, стирая солёные дорожки. Внутри было настолько узко, привычно горячо и влажно, что смесь ощущений сводила с ума. Ему хотелось входить в это тело чуть мягче, нежнее, покрывать поцелуями родное тело, но ситуация грозила выйти из-под контроля, а ему очень сильно надоело контролировать всё вокруг без шанса на отдых.        — Ты насилуешь меня! — омега закусил губу, сдерживая рвущийся стон. Он чертовски скучал по этому ощущению внутри него. Он был настолько полным, а альфа настолько знал его тело, что ему хотелось наслаждаться этим ощущением.        — Я нежен с тобой.        — Насилуешь на полу?        — Ты приставляешь нож к моему горлу, — альфа легонько коснулся губами к виску, и омега повернулся к нему, смотря заплаканными глазами. — Тебе ведь хорошо, маленький?       Дазай смотрел прямым взглядом в заботливые глаза, внутри него пульсировал и ритмично двигался чужой половой орган, от которого хотелось стонать, виться и насаживаться на него. Но почему так сложно решиться довериться ему полностью?.. Достоевский наблюдал, как в глазах вожделение борется с разумом, чтобы во время естественного процесса организма омега получал удовольствие, а не накручивал себя.        — Молчишь? — рука Фёдора мягко опустилась на член Осаму и стала ласкать его, только он упорно старался игнорировать его. Всё его естество стремилось к единению с этим альфом, а мозг упорно утверждал, что слишком много пройдено, чтобы вернуть всё назад.        — Нравится, — буркнул омега, вернувшись к созерцанию города.       Альфа облизывал шею, зарывался носом в волосы, вдыхая столь любимый аромат и продолжая толкаться внутри. Шлепки и хлюпы смешивались с разговором, придавая искринку интимности. Альфа не сдерживал тяжёлое, возбуждённое дыхание, удивляясь, как ещё может сдерживать своё желание, в то время, как омега был полностью равнодушен.        — Тогда почему ведёшь себя так?        — Может, потому что ты меня предал? — выплюнул омега.       Течка началась чуть раньше обычного, заставив, в прямом смысле слова, вернуться домой, вместо похода на учёбу. После прошлой течки у них с Достоевским была нормальная жизнь: они занимались сексом, когда хотели, и Дазаю это нравилось. Это были правильные, практически семейные отношения, которые внезапно и слишком жестоко прекратились. Альфа был всегда настолько нежен с ним, что он и думать не мог, что всё могло бы быть по-другому. Он помогал ему с учёбой, заботился о нём во время отсутствия родителей, позволял засыпать в его постели. Родители уехали только накануне вечером, пока он был у друга, а утром случилось непредвиденное, и первым, кому он хотел сообщить об этом, был Достоевский.       Дазай вошёл в квартиру и почувствовал слишком яркий аромат и такие омерзительные звуки. Он засунул кулак в рот, чтобы не издать ни звука. Слёзы градом полились из глаз. Он, будто наяву, видел, как Достоевский трахает омегу, который так сладко стонет; как Достоевский целует его… На ватных ногах Дазай добрался до своей комнаты, закрылся и сполз по двери на пол. Он позволил себе плакать, тихо подвывая. Память услужливо рисовала эротические картинки, только, вместо него, партнёрами Достоевского были безлицые омеги. Под хлюпающие звуки и шлепки, доносившиеся из чужой комнаты, не переставая плакать, он уткнулся лицом в подушку. Омерзительный смешанный аромат неприятно щекотал нос, заставляя чихать и заходиться большими рыданиями.       Как назло, организм требовал разрядки. Несмотря на такое ужасное открытие, течку никто не отменял. Осаму несколько раз выругался про себя. Дверь была закрыта, значит, его вряд ли побеспокоят, если вообще узнают. На этой мысли слёзы полились с новой силой. Он недовольно снял с себя брюки с бельём и перевернулся на бок, чтобы попытаться удовлетворить желание своего тела самостоятельно.       Тонкие стены не позволяли полностью уединиться, потому, засовывая в себя пальцы, Дазай расслышал, как омега тонким голоском попросил у альфы продолжения, а в ответ послышалось, что они ещё не закончили. Осаму до крови прокусил губу, едва удержав вырывающийся стон боли. Почему именно сегодня его альфа решил привести чужака в дом? Сколько их было до этого? Почему он не дождался отъезда родителей, которые так неудачно возвращались?       Пальцы внутри не приносили удовольствия, разве что размазывали смазку по телу. Можно было бы просто выйти на улицу и найти альфу, который бы помог в этом деликатном деле. Какая разница, чей член приносит удовольствие? Главное, чтобы это побыстрее закончилось. Только сомнение вызвало время — течка длится около месяца, это значит, что он будет непонятно с кем всё это время находиться?        — Нет, нет, нет! — тихо вскрикнул он, прижимая к себе колени. — Не хочу другого альфу.       Хлопнула входная дверь. Было ли что-то ещё? Очередная просьба течного омеги поиметь его? Он смотрел в одну точку, чувствуя, как организм выделяет грёбанную смазку, как орган требует разрядки, но ровным счётом ему не хотелось ничего. Так ведь можно пролежать месяц?.. Потом он исчезнет из жизни своего соседа, и всё вернётся на свои места.       Раздался тихий стук. Или он, наконец, услышал его. Кто-то стучался к нему, но особой бодрости это не придавало. Разговаривать ни с кем не хотелось. Хотелось почувствовать близость нужного человека, а не это всё.        — Дазай? Ты тут? — ровный голос Фёдора звучал так спокойно, будто это не он недавно трахал какую-то шлюху.       Стук продолжался.        — Открой, пожалуйста, дверь.       Поворачивать голову в сторону двери не хотелось. Хотелось, чтобы внутри оказалось что-то, что выбивало дурные мысли из головы. Например, что можно выпрыгнуть из окна и навеки забыть о том, что он услышал; что можно перерезать вены, и никто не заметит его отсутствия, ведь он никому не нужен; настолько доверять человеку, что он может уничтожить тебя.        — Уходи, — обессиленно прошептал он        — Открой дверь, я хочу тебе помочь.        — Уже помог, премного благодарен тебе за это.        — Дазай?        — У меня всё хорошо, — беззвучно прошептал он.       Сколько времени провёл Дазай в комнате, он не помнил. Внизу всё зудело. Он попытался найти в комнате хоть что-то, отдалённо напоминающее половой орган, чтобы просто забыться обо всём, но будто все сговорились против него; он не мог ничего найти. Сколько раз он кончал с помощью рук было не счесть, но организм требовал большего, а ложиться с Достоевским ему не хотелось: слишком живо было воспоминание о том, как он трахался с какой-то омегой у него под носом. Выйти из комнаты не представлялось возможным: альфа всё время был рядом, а попасть к нему в руки и забыться полностью уж очень не хотелось. Он хоть немного, но должен был соображать. Попытки использовать несколько ручек в качестве способа снятия напряжения не принесло удовлетворения, всё было не то. Он был готов лезть на стену и выть.       Достоевский носил и ставил ему еду под дверь, и постоянно просил её открыть. Дазай, затуманенным от желания разумом, хотел было это сделать, но не мог найти ключ, а вспоминать такие мелочи, когда низ живота крутило и постоянно хотелось, чтобы кто-нибудь трахал его во всех позах, было невозможно. Он несколько раз порывался выйти в окно, только чтобы эта жуткая пытка организма прекратилась, а голос Фёдора не был таким манящим. Наверно, это самая глупая из его идей — пережить течку в одиночку. Всё-таки альфа был опытнее. Память рисовала, как он входил в него, как двигался, а омега подстраивался под движения фантомного альфы, который приносил удовольствие. Ему хотелось снова испытать это чувство, когда ты полностью зависишь от партнёра, растворяешься в нём, хотелось…       Тишина, в которой он жил, пытаясь справиться с либидо, прервалась омерзительным стоном омежьей особи, которая просила Фёдора разрешения притронуться к собственному, требующему внимания органу. Кажется, следующим движением кто-то провёл ногтями по его двери, вырывая из мира призрачных партнёров и принося в жертву скручивающим болям внизу живота.       Достоевский трахал омегу прямо под его дверью…

***

       — Прости, маленький мой, я повёл себя как дикое животное, — Фёдор вылизывал метку, стараясь чуть умерить свой пыл.        — Ты трахался с любой блядью при первой же возможности! — Осаму повернул заплаканное лицо. Его губы подрагивали, а сам он подстраивался под темп альфы. Так приятно было ощущать чужой орган в себе, сжимать его, позволять проникать под разными углами и чувствовать лишь удовольствие, а не скручивающую боль.        — Ты постоянно прятал от меня свои течки, — взгляд альфы был как у побитой собаки. Носом он водил у уха, а руками мял ягодицы омеги. — Я был молод и мне хотелось заниматься сексом постоянно. После второй совместной течки я хотел лишь тебя.        — Угу, как же хотел, — вклинил своё слово Дазай.        — Ты ведь знаешь, что даже без твоей течки, мы с тобой прекрасно занимались любовью по всей квартире, и ты был только счастлив от этого, — альфа с лёгким нажимом облизывал метку, будто собирался её обновить…