Преступление и наказание

      Достоевский проснулся и тут же проверил вторую половину кровати. Дазая не было. Наручники лежали на матрасе, напоминая, что полуторомесячная течка не была сном. Ему хотелось бы прижать к себе трепещущего омегу, который когда-то давно так хорошо на нем спал.       — Блять, — в сердцах произнес он.       У него был прекрасный план, как привязать омегу к себе — надо было всего лишь, чтобы он забеременел, ведь ни один омега не откажется от ребенка, работая детективом, много не заработаешь, а значит и выбора тоже не будет. Только почему он исчез? Если омеги во время течки без блокаторов не управляют собой, то альфы немного соображают, разве что, Достоевский удивительным образом забывал про презервативы, но контролировал то, что говорит.       Федор взял пачку и вытащил сигарету, которую тут же обхватил губами, он хотел было ее поджечь, как вспомнил, что находится не у себя дома. Положив сигарету с зажигалкой на тумбочку, он тут же встал и взял с кресла свои брюки с боксерами, которые надел, а сверху накинул толстовку. Понурив голову, он добрался до балкона. Он открыл дверь и втянул холодный воздух в легкие. Он сделал шаг вперед, закрывая за собой, и окинул тяжелый взглядом балкон.       — Здравствуй, — выпуская в воздух дым, произнес Дазай.       — Я думал, ты ушел, — удивленно разглядывая омегу, ответил альфа. Осаму был укутан в простынь.       — Я и хотел, но ты немного перестарался, — поежившись, парировал он.       — Раз мы оба тут, давай поговорим? Или ты снова будешь убегать?       Дазай покачал головой.       — Только оденься, пожалуйста, — Достоевский стал снимать с себя толстовку, но тут же был оставлен Дазаем.       — Не надо.       — Тогда посиди на мне, — хмуро сказал альфа.       Омега чуть задумался, но, все же, морщась, встал. Альфа плюхнулся на стул и притянул к себе парня, тут же укутывая и прижимая.       — Не думал, что тут так холодно, — пробурчал Осаму.       Достоевский положил одну руку на низ живота, чтобы Дазай мог согреться. На столе стояла пепельница, в которой скопилось уже восемь окурков, будущий девятый находился в пальцах парня. Они в последний раз нормально общались после второй течки, тогда омега еще не курил, потом они встречались только во время течек, когда просто было не до этого, а слабый запах табака не говорил о злоупотреблении. Федор достал свои сигареты из кармана и закурил.       — Ты знал, что в первые две течки омегам нельзя заниматься сексом?       — Это имеет отношение к нашему разговору?       Дазай кивнул, затягиваясь. Морщась, он все же поставил ноги на край стула. Его всегда удивляло, на сколько горячим был альфа рядом с ним, вроде и вечно мерз, одевался тепло, но сколько бы раз он к нему не прикасался, альфа был всегда горяч и омега нагло пользовался этим, довольно греясь.       — Нет. Я никогда об этом не задумывался, до тебя все мои партнеры были растраханными вусмерть.       — Ты знаешь, что презервативы нужны для защиты от нежелательной беременности и проблем со здоровьем? — окурок оказался в пепельнице, а меж пальцев оказалась новая сигарета.       — Мой а-папа, царство ему небесное, говорил, чтобы я не забывал о контрацепции во избежание проблем. Прежде чем трахать омег, я всегда раскатывал по члену презерватив и только потом мы переходили к сексу, а что? — руки альфы сквозь ткань гладили чересчур худое тело омеги.       — Тогда почему со мной ты никогда ты ими не пользовался? Когда это происходило в твоей спальне, я видел, как на тумбочке валялись коробочки, — Дазай смотрел замученным взглядом, изучая мимику Достоевского. — Правильнее было бы спросить тебя об этом тогда, но я этого не знал.       — Ты был особенным для меня, — Федор зарылся на секунду в волосы Осаму и продолжил. — Я не особо задумывался, что мы истинные, хотя по запаху должен был разобрать, ведь обычно они не определенные, а только сладковатые. Ты впервые смотрел на меня испуганно и смущенно, потому что тебе в голову пятнадцать лет вбивали, что ты будущий альфа, да и я считал, что ты будешь альфой. В моем окружении всем нравились омеги, которые просто всем дают, потому, что это вызывает меньше проблем. Так вот, ты был таким потерянным и смущенным, когда сам же провел моей рукой по своей текущей попке. Я хотел подарить тебе удовольствие, решить твою проблему, чтобы тебе было хорошо. Я бесконечно виноват перед тобой, я не знал, что первые две течки омегам нельзя сексом и что надо было сбегать в аптеку, но кто бы мне поверил, что у меня дома пятнадцатилетний текущий омега? Я стал вылизывать тебя, делать твоей первый минет, хоть ты и говорил, что тебе стало лучше, но дело ведь было не в этом. Твой организм требовал альфу, и я дал ему альфу. Я не знал, что ты будешь настолько тугим, мне пришлось заглушить твои крики и более резкими толчками входить в тебя и тебе ведь это понравилось?       — Мне было больно, а потом хорошо, и я счастлив, что именно ты был моим первым, — Осаму легко прикоснулся к шее Федора губами.       — Я даже не подумал в тот момент о защите, я хотел сделать тебя счастливым, чтобы ты больше не мучался. Я наполнял тебя своей спермой и считал, что это правильно. Даже во время второй твоей течки, когда нас стал сцеплять узел, мне казалось, так правильно находится в тебе, наполняя, делая легкие толчки, от которых ты так сладко стонал, будто это самое лучшее, что есть в твоей жизни. Хоть во время течки у омег мозг отключается, но тебе очень нравилось, когда я был в тебе.       Дазай рассмеялся, наконец, улыбнувшись, и тут же вернув грусть на лицо. Достоевскому не нравились эти странные перемены настроения, но им надо расставить все точки над «i». Хотя для себя он уже давно решил, что правильнее будет спать только с Дазаем, даже не смотря на то, что ему было тяжело привыкать к своей руке, но трахаться с другими стало для него табу еще очень давно, а теперь, даже если Дазай исчезнет из его жизни, он не станет менять свое правило.       — Особенно когда ты прочитал мне лекцию, чем альфы отличаются от омег, как происходит наше с тобой занятие любовью, дал прочувствовать это. Помнишь, после второй течки мы с тобой постоянно занимались любовью?       — О да. Мы с тобой занимались любовью во всей квартире, — улыбаясь, вспоминал Достоевский, — и я бы вернулся в то время, чтобы купить квартиру и жить с тобой вдвоем. Чтобы мы с тобой могли не опасаться, что нас увидят. Мне часто кажется, что если бы твои родителя тогда не вернулись, все могло бы быть по-другому.       — Мои родители и тогда были уверены, что я альфа, ну на край бета, но не омега. Мой о-папа не так уж часто уходил, к сожалению, и все, что я мог сделать, это прийти к тебе и позаниматься уроками.       — Думаю, уроки целования были на руку нам.       — Помнишь, спустя полтора месяца они ушли на ночь в гости?       — Помню, я был уже в душе, когда ты залез ко мне, мы с тобой целовались, а потом ты уперся руками в стену и я брал тебя. Ты тогда был обижен на своих родителей, и мы на их кровати тоже занимались любовью, в итоге после третьего раза ты уснул у меня на кровати, а я соврал, что мы смотрели фильм по ноуту и ты уснул. Твой а-папа хотел забрать тебя и перенести к ним в комнату, я сказал, что раз моих родителей нет, то я посплю на их кровати, но вместо этого мы спали вместе.       — Это было хорошее время, — мечтательно сказал Дазай. Он все же закурил, Достоевский хмуро на него глядел. Говорить о возможной привязке так не хотелось.       — На третью течку ты меня не впустил.       — Ты гулял с омегами.       — У нас полгода секса не было, и ты как-то обходился без меня.       — У меня родители приехали, не мог же я их выгнать?       — Я злился, потому что ничего не получалось. Я был глуп, и мне нужна была разрядка.       — Поэтому ты трахался со шлюхой под моей дверью?       — Я хотел помочь, мы были одни в квартире и могли делать что хотели. Ты не открывал, и я хотел, чтобы ты услышал. Я бесконечно виноват перед тобой за это, извини меня за это.       — Я сидел, прислонившись к двери, и слышал как ты его трахал, размазывая слезы. Ты без спроса поставил на мне метку, а потом трахался с другими! — выплюнул омега, тут же закашливаясь.       — И ты убил этого омегу, — мрачно добавил Федор.       — Да, — с обидой в голосе отвечали ему. — Это был я! Доволен? Я убивал омег, беременных омег, детей и несколько раз альф! Ты это хотел услышать?!       — А я сжигал следы твоих убийств. Только не понимаю одного, после твоего третьего твоего убийства я ни с кем не спал, откуда другие жертвы?       — У нас же открытый разговор, да? — омега повел плечами, а альфа уткнулся носом в плечо омеги. — Хочешь знать почему?       — Да.       Дазай сделал несколько затяжек, выдыхая дым в небо. Он поерзал на коленях, прижимаясь к горячему телу альфы, ну почему он не оделся теплее, была ведь возможность?..       — Помнишь, одну мою течку мы провели в канализационных ходах? — бесцветным голосом, сдерживая душащие слезы, спросил омега, глядя в небо.       — Да.       — Я простыл тогда сильно, — Достоевский поморщился, он не доглядел тогда за ним, хотя альфы во время омежьих течек разум сохраняют лучше. — Я долго наблюдался у врачей, которые меня лечили, но все слишком плохо было, — глядя на ничего не понимающего альфу, добавил, — воспалительный процесс по омежьей части был. Мне тогда сказали, что я никогда не смогу иметь детей, — омега тяжело сглотнул, продолжая говорить. — На тот момент я об этом не задумывался, но когда они поставили перед фактом, я спросил, смогу ли я иметь их, если пройти курс лечения, мне сказали, нет; на мой вопрос мог ли секс в первую течку повлиять на это, ответ тоже был отрицательным; следующий вопрос был относительно влияния цикла на это, но ответ не изменился. Я ничего не понимал, мне еще раз сказали, что у организма своего рода отклонение и ничего не сможет помочь. Я спросил, тогда почему я омега и теку, раз не могу забеременеть, мне сказали, что, видимо, течка просто позволяет безболезненно заниматься сексом. Год я восстанавливался, первая течка была уж слишком короткой, но после нее результаты не изменялись, на генетическом уровне я не могу забеременеть, даже если мне посадят эмбрион, я не смогу выносить ребенка.       Дазай замолчал, опустив глаза и позволяя слезам скатываться по щекам, то, что он носил в последние годы, наконец, вылезло наружу. Возможно, его организм из-за этого позволял ему с такой ненавистью относиться к другим омегам, потому что они могли осчастливить альфу, а ему придется вечно быть одному, ведь кому понравится, что кроме течки раз год у них ничего не будет? Искать неуловимого демона, с которым он проводил каждую течку, было увлекательно. Не так страшно, что Достоевский не знал, что омеги остаются девственниками до третьей течки. Им было хорошо вместе, пускай по меркам общества это было неправильно. Опять же как неправильно, альфа входил в него и они становились одним целым, они двигались в одном темпе и стонали в унисон. Как верный омега он приходил к своему альфе, без которого жить не мог и его маленький мир становился полным, сверкая красками. Да, он ревновал, но это ведь нормально?       — Мне лучше уйти, — незаметно смахивая слезы, Осаму попытался встать, но тут же был утянут назад.       — Только если ты согласен перейти в номер и закончить разговор, а то совсем уже промерз.       — Зачем тебе омега, который никогда не сможет родить от тебя детей? Вокруг тебя и так постоянно вьются омеги, которые в любой момент могут себе это позволить?       Достоевский наигранно задумался, продолжая удерживать Дазая, гладил его, отмечая, как легко тело отзывается на такую банальную ласку.       — Наверно потому, что я люблю именно тебя и никто другой мне нужен?       — Любишь?       — Как и ты меня, показать?       — Покажи, — слабо улыбнувшись, ответил омега.       Достоевский с легкостью поднял Дазая и занес его в номер, закрыв за собой дверь на балкон. Он отнес его на кровать и навис над ним. Федор слизывал слезы, шепча: «люблю». Он целовал медленно, нежно, чувственно, пытаясь отобрать гребаную простынь из-за которой омега снова мог простыть. Его руки невесомо блуждали по телу, заставляя дыхание сбиваться, и пытаясь отогреть.       — Так нагляднее?       — Тебе нужен омега, которого можно трахать и не париться?       — Почему у тебя такое мнение обо мне? — недовольно цокнул альфа. — Мне нужен ты, чтобы любить тебя, заботиться, холить и лелеять.       — Потом променять на более молодого?       — Дазай, услышь меня, пожалуйста, я люблю тебя и хочу сделать счастливым. Мне дети не нужны. Мне нужен только ты.       — Правда?       — Да, и у меня есть к тебе предложение.       — Какое? — заинтригованно спросил Дазай.       Достоевский, смотря в по-детски наивные глаза, решил все-таки достать игрушку и подарить своему омеге.       — Я многого не знал об омегах. Во вторую нашу течку…       — До-о-ост, прости, что прерываю, но это утверждение не совсем верно, мои течки на самом деле были раз в год.       — Что?! Даже у моего о-папы она раз в два месяца.       — Ну, у меня раз в год.       — То есть т..       — Да, я почти каждую течку проводил с тобой. У меня их было всего четырнадцать и только одна у закрытой двери.       Альфа недоверчиво смотрел на омегу, пытаясь осознать, что у него было всего четырнадцать течек. Конечно, он знал, что циклы у омег разнятся, но чтобы так.       — Ответь мне еще на один вопрос.       — Какой?       — И все-таки, сколько членов в тебе побывало? — пристально глядя в глаза, спросил он.       — Только один, твой, — Дазай раздвинул ноги и чуть приподнял таз, — проверишь?       Достоевский смотрел на соблазнительно раздвинутые ноги. Он хотел договорить, но что мешало им разговаривать, когда в омеге будет его член? Разве, что передвигаться будет немного больно, но личный автомобиль и самолет не заставят страдать омегу. Федор снял с себя штаны и одним толчком проник в омежье нутро. Оно по-прежнему принимало и немного сдавливало, если бы омега врал, стенки бы так не обволакивали его половой орган. Почему он не сообразил этого сразу? Но ведь он и так это знал, но смотреть в эти честные глаза, чувствовать, как он выгибается навстречу, такое несравненное удовольствие, что мысли сразу вылетают из головы. Альфа, замерев в горячем теле, начал говорить и ритмично не быстро двигаться.       — Продолжим, маленький мой, во вторую нашу течку, я неосознанно поставил на тебе метку, — закинув ноги на Федора, Осаму, повернул шею, показывая метку, альфа ее тут же облизал, за что получил тихий стон. — Блять, Осаму, ты такой соблазнительный для меня, — он сделал несколько неторопливых толчков, полностью выходя и тут же наполняя собой.       — Ты попробуй и говорить, и двигаться во мне одновременно, — азартно улыбнулся омега, довольно ощущая это странное единство.       — Я был идиотом, который вместо того, чтобы искать возможность быть с тобой, трахался с друг.. А-а-ай! — вскрикнул альфа, потому что омега слишком сильно сжал его внутри себя, он облизал губы омеги, изогнутые в хищном оскале. — Ты наказывал меня за мои походы налево, маленький, пожалуйста, — Федор тяжело дышал, стараясь хоть немного прийти в себя, он будет наказан каждый раз, как только подумает об этом.       — Не хочу слышать про других омег, — прошипел Осаму, переставая сжиматься.       — Я их упомянул только, чтобы сказать, что за одиннадцать лет осознал свою ошибку и прошу тебя официально жить со мной, в моем доме. Ты будешь волен делать, что захочешь. Тебе не надо будет беспокоиться о деньгах, я обеспечу тебя всем, я буду любить, холить и лелеять тебя.       — Будешь снова при мне обжиматься с омегами?       — В этом доме прислуга состоит только из бет, охрана из альф. Омеги, к сожалению, только на работе, но ты должен понимать, что я не могу запретить принимать их. Секретарь — бета, все замы мои альфы, на работе я не так часто появляюсь.       Дазай стал немного подниматься наверх, оголяя альфий орган. Достоевскому казалось, что его все еще наказывают за преступление.       — Ты хочешь, чтобы я пережил это снова?       — В моей жизни только один омега и это ты, — немного устало повторил альфа, — если хочешь, ты можешь сопровождать меня везде, не только на званных приемах, но и на рабочих совещаниях.       Дазай довольно улыбнулся, припадая к губам, целуя Достоевского, как в последний раз. Он чувствовал, как альфа задвигался в нем, даря наслаждение, насаживался на член, чтобы их единство случайно не разорвалось. Он выгибался под сильными руки альфы, который знал, как доставить удовольствие своему омеге. Они стонали, стараясь, не оставить без ласки ни миллиметра такого любимого тела.

***

      Достоевский стоял оперевшись на дверной косяк, ожидая, когда к нему выйдет Дазай. Они на неделю задержались в номере после выяснения отношений. Омега восстанавливался после бурной течки, наотрез отказываясь выходить на улицу, опираясь на альфу.       — Ты прекрасно выглядишь, — окидывая оценивающим взглядом, сообщил Федор.       Осаму надел классический костюм: черные брюки, белая рубашка и черный пиджак. Его каштановые волосы разметались по плечам, а губы припухли от постоянных поцелуев, за собой он вез маленький черный чемоданчик на колесиках, который, как и одежду, пришлось заказывать по интернету, потому что альфа сказал, что не хочет попасть под горячую руку омеги, если ему не понравится покупка. Одежду пришлось тоже заказывать через интернет, и курьер был крайне недоволен долгим ожиданием, а Достоевский лишь весело смеялся, глядя, как Дазай его строит. Пришлось заплатить и за ожидание, и за одежду, но результат того стоил.       — И все-таки я не понимаю, почему мы должны уезжать отсюда? — пробубнил омега.       — Потому, что у нас есть дом, а у меня еще и работа, — парировал альфа. — Тебе что-то не нравится?       — Мне нравится, когда мы занимаемся любовью напротив панорамных окон, — глухим голосом шепнул на ухо, поставив чемоданчик.       Достоевский сразу обнял Дазая, страстно целуя, руками он залез сначала под пиджак, потом опустился под брюки, омега прикусил язык альфы, провел языком по нёбу. Осаму потерся пахом о пах, а Федор стал гладить ягодицы. Омега довольно простонал.       — Мы с тобой никуда не едем, а нас уже ждут, — закончив поцелуй, сказал альфа, продолжая гладить.       — Может и не надо? — оттягивая губу, спросил омега.       — Ты и в прошлый раз так говорил, но тебе ведь не хочется жить в отеле вечно?       — Тут белый ковер, такой мя-я-ягкий.       Достоевский рассмеялся. Они три недели занимались сексом на этом ковре напротив панорамных окон. Дазай лежал на спине, боком, он ставил его на четвереньки, потом приковывал наручниками к столу, продолжая выбивать из него дурь. Они возвращались сюда после туалета, он кормил его с ложечки и поил. Этот ковер за такое длительное время стал частью их жизни!       — Ну, — Дазай не сильно ударил Достоевского в грудь и его кулак тут же был прижат к губам. Он также, как и Дазай, был в классическом костюме, а глаза были до такой степени спокойными. Он обещал, что они будут в безопасности и у них искать демона никто не будет.       — Я тоже думал, о том, чтобы забрать этот ковер с собой, уже очень сильно пропах тобой, — альфа подмигнул. — А по окнам что-нибудь придумаем. Конечно, вид с третьего этажа и с шестьдесят восьмого отличается, поэтому я согласен приобрести недвижимость с панорамными окнами, — улыбаясь, продолжал он, — и мой член будет в тебе, когда мы будет любоваться видами, — альфа запустил несколько пальцев омегу, двигаясь ими внутри и наслаждаясь стонами.       — Может, на послед…       — Нет, маленький мой, — альфа шептал на ухо, прижимая омегу к себе и не позволяя вырваться. Внутри него было настолько узко, горячо и обалденно, что он уже опасался остаться в этом номере навсегда. Хотя ему ничто не мешало полностью выкупить этот этаж и немного переобустроить. Они могли бы заниматься любовью сколько угодно, при этом наслаждаться видом из окна, тем более что Дазай был не против. Они столько раз пытались уйти, но у двери омега так сильно выбивал его из колеи. За время гонки они встречались только во время течки, а этого было катастрофически мало, и оторваться теперь катастрофически сложно.       — Кое-кто говорит обратное, — томно шептал омега, наслаждаясь движениями внутри себя, которых он так долго не чувствовал. Он лишил себя и своего альфу удовольствия, которые сами случайно открыли для себя. Ведь немногие омеги позволяют себе секс в перерывах между течками, разве, что пару дней до, пару после.       — Мы сейчас выйдем и спустимся вниз, я договорюсь, чтобы ковер попал к нам домой, — альфа игриво куснул ухо, — и проверю, что именно этот ковер к нам попадет домой. Ты в это время меня будешь ждать, как приличный муж, — он потыкался языком внутрь уха, заставляя омегу мурчать. — Можно ведь я буду представлять тебя всем в качестве моего единственного горячо любимого мужа?.. Потом мы сядем в машину, и мой член поедет в тебе, — он добавил еще один палец, двигаясь в мурчащем омеге, который таял в его руках, — мы выйдем в аэропорту, наши вещи попадут в самолет, мы займем свои места, нам лететь двенадцать часов. Ты занимался, когда-нибудь любовью на высоте десять тысяч метров над землей?       Дазай промычал что-то неразборчивое, продолжая тереться о пах Достоевского и насаживаться на его пальцы, которые были малой толикой того, что он хотел бы сейчас. Федор второй рукой приподнял подбородок омеги, чтобы он смотрел в его глаза.       — Ты услышал меня? — омега покрутил головой, — повторяю вопрос, ты занимался любовью на высоте десять тысяч метров над землей? — в ответ снова покрутили головой.       Дазай не уловил смысл вопрос и выглядел, как потерянный ученик, пока пальцы намеренно не попали по простате и не прозвучал стон. Чувствовать этого альфу в себе невообразимое удовольствие.       — Повторяю еще раз, — альфа говорил тихо на ухо, продолжая двигать пальцы в нем и слушать хлюпы. — Мы сейчас выйдем и спустимся вниз, я договорюсь, чтобы ковер попал к нам домой и проверю, что именно этот ковер к нам попадет домой. Ты в это время меня будешь ждать, как приличный муж, — продолжал он повторение. — Потом мы сядем в машину, и мой член поедет в тебе, твоя задача не сильно отвлекать водителя. Мы выйдем в аэропорту, наши вещи попадут в самолет, а мы займем свои места и я буду изучать твое тело снова. Мы будем заниматься любовью на высоте десять тысяч метров над землей, сколько нам захочется в течение двенадцати часов. Улавливаешь? — спросил он.       Дазай задумался, переваривая слова. Отвлекаться от того, что происходило в нем по желанию этого альфы было очень тяжело. Он смотрел в эти глаза, наполненные теплотой и сбивчиво повторил.       — Ты решаешь вопрос по ковру, и мы садимся в машину, в которой мы занимаемся любовью, потом у нас небольшой перерыв пока мы не сядем в самолет, а потом мы снова будем предоставлены друг другу?       — Да, — улыбнулся альфа. — Конечно, машина не лучший вариант, но думаю, ты откажешься ждать пока я буду дрочить в туалете в аэропорту, а я тебя безумно хочу.       Дазай чуть прогнулся в пояснице, понимая, что только что кончил в боксеры от пальцев, хозяйничающих в нем. Повезло хоть у омег не так много спермы выходит, чтобы это было заметно на людях. Он смотрел в веселые глаза Достоевского и понимал, что это и был его хитроумный план.       — Ты этого добивался? — недовольно прошипел омега, глядя, как альфа довольно облизывает и обсасывает пальцы, побывавшие в нем.       — Ну, ты ведь кончишь для меня еще раз, — весело сказал альфа, убедившись, что пальцы не пахнут Дазаем и вытащив изо рта.       — Нет, дождусь дома, и там подумаю, — ответил омега, взяв ручку чемодана и покатив, он открыл дверь и вышел в коридор, топая к лифту.       Альфа в два шага догнал его и прижал к стене.       — Ты смеешься?       — Нет.       — Я хочу тебя везде, — прорычал он.       — Я подумаю.       Дазай ловко вывернулся, взяв чемодан, направился в сторону лифта неторопливым шагом. Будучи почти у лифта, он весело добавил.       — Ты и, правда, думаешь, что я лишу себя возможности почувствовать твой член в себе на протяжении нескольких часов снова? У нас еще семьдесят этажей, кажется? Не хочу больше наказывать нас за наши же слова и действия.       Достоевский быстро нагнал его и вызвал лифт.       — Хочу, чтобы все знали, что ты только мой омега, и я тебя никому не отдам, пускай все завидуют.       Альфа жадно целовал омегу, толкая его в лифт и прижимая его к себе, он терся о пах омеги, а руки оглаживали его везде. Дазай таял в его в руках, целуя в ответ. Они слышали, сколько раз открывалась дверь, никто не заходил, видимо пугаясь страсти молодых мужчин, а им было все равно. Лифт открылся на первом этаже и они, держась за руки, вышли оттуда вместе с чемоданами.       — Ты такой соблазнительный сейчас, — Достоевский поставил перед фактом, разглядывая Дазая, у которого от поцелуя длиною в семьдесят этажей припухли губы и до этого в пах упирался хороший стояк, который будет облюблен в машине. — Взял бы тебя здесь и сейчас, — шепнул на ухо омеге, — Действуем по плану.       — Жду на улице, — игриво куснув за губу, сообщил Дазай.       Он взял оба чемодана и покатил за собой. Конечно, таскать тяжести — прерогатива альфы, но перед ним сейчас другая задача — выкупить ковер. Он вышел на улицу и вытащил сигарету, довольно улыбаясь, зажал между губ и щелкнул зажигалкой, заставляя ее тлеть. Перед входом стоял огромный серебристый ауди, у которого, кажется, есть разделитель между водителем и пассажиром, а, значит, Достоевский не соврал и он на самом деле войдет в него и кончит как обычно глубоко внутри. Жаль, только он не сделал этого в лифте. Знать бы раньше, перед третьей течкой, что можно просто было поговорить обо всем.       Достоевский вернулся довольно быстро и положил руку на плечо. В машину погрузили их чемоданы, а следом и ковер. Легко прикоснувшись губами к виску и сверкнув азартным взглядом аметистовых глаз, он довольно спросил.       — Ну, что, пойдем?