***
Дазай пришёл домой мрачным и протопал в свою комнату, сухо крикнув «привет». Они с Достоевским снова остались одни в квартире. Достоевский уже учился в университете и одновременно работал, так как о-отец мало беспокоился о своём сыне. Обычно Фёдор возвращался домой довольно рано и готовил кушать, так как Дазай не умел. Осаму было пятнадцать, и он все ещё не знал, кто он: альфа, бета или омега. Дост часто подшучивал, что Дазай, видимо, бета, раз до сих пор не знает, кто он такой, при этом он прекрасно знал, что если для альф возрастной критерий достаточно размытый и об этом всем известно, то омеги стабильно начинали течь после восемнадцати лет. Поэтому времени подтвердить, кто он, было предостаточно. Сам же он был альфой. Омеги нужны были ему только для секса, и постоянного партнёра у него не было. Дазай быстро переоделся и зашёл на кухню. Он сел на своё привычное место и стал наматывать лапшу на вилку. Обычно разговорчивый парень непривычно молчал вторые сутки. Достоевский старался подмечать всё, но лезть в душу было неудобно, по сути, они были лишь соседями и не больше. — Всё ещё живот болит? — обеспокоенно спросил Достоевский. Вчера вечером Осаму жаловался на боль в животе, когда они смотрели фильм. Они решили, что мальчик отравился по собственным объяснениям, и Фёдор дал ему уголь. — Да, — буркнул Осаму, — то есть, нет. — Это как? — альфа пытливо смотрел на него, не понимая, что он имеет в виду. Дазай тяжело вздохнул и подошёл к Достоевскому, опустив голову вниз. Фёдор тут же прикоснулся губами ко лбу, как в детстве делал его о-папа, и тут же отстранился, не понимающе смотря. — Температуры нет, что у тебя болит, Осаму? Твоих родителей ещё долго не будет, терпеть боль нельзя. — Дай руку, — негромко произнёс он. Достоевский протянул ладонь, которую Дазай тут же взял и, не смотря в глаза, завёл за спину. Фёдор ничего не понимал. Осаму, покраснев, опустил его руку в свои штаны, утягивая под бельё. Достоевский почувствовал влагу, не удерживаемый более рукой Осаму, он провёл по ягодицам, чувствуя вязкую субстанцию, потом стал водить ребром ладони между ягодицами, вглядываясь в Осаму, который скрывал лицо под длиннющей чёлкой. Он сначала водил практически невесомо, больше обтирая ладонь, потом стал надавливать. Парень тяжело задышал. Достоевский увидел, как дрогнула челюсть Дазая, видимо, он прикусил губу. Фёдор стал легонько цеплять сфинктер. — Ах-х, — едва слышно вырвался подавленный стон. У Дазая течка. Первая течка. Достоевский пытался вспомнить, когда же о-отцы говорят с омегами о течках. Наверно, это должно происходить ближе к восемнадцати годам, перед тем как они должны будут потечь? Он прикинул, Дазаю пятнадцать и он омега, который не знает, что ним. Чё-ё-ёрт, Дазай — омега, значит, и поговорить с ним о них будет не так интересно. Фёдор второй рукой заставил Осаму встать между его ног. Он водил ладонью, наблюдая, как юный омега прикрыл глаза и часто дышал, сдерживая стоны. Альфа положил подбородок на плечо омеге, прижимая его к себе, он активнее задвигал рукой, размазывая выделения. Омега, едва слышно, всё же начал стонать. Это было сладко и так желанно. Быть первым такая честь, хоть он и не знал, каким должен быть первый раз, он постарается не сделать больно омеге. Он вытащил руку, испачканную выделениями Осаму, поднёс к носу, обнюхивая. Запах был ярким, арбузным, и Фёдору это нравилось. Он ещё вчера чувствовал этот странный запах, появившийся непонятно откуда, а теперь картинка в его голове сложилась. Дост медленно провёл языком по руке. Вку-у-усно. Дазай на это действие отвернулся. — Дазай, ты не знаешь, что с тобой? — тоном заботливого отца уточнил Дост. — Нет, когда я шёл домой, почувствовал, что что-то по мне течёт и это не останавливается. — Давай я посмотрю. — И дашь нужные таблетки? Достоевский вовремя спохватился и сохранил озабоченное лицо. Конечно, Дазаю нужны таблетки, чтобы помочь, и он даст ему эти таблетки. Ведь неважно, что этими таблетками будет нечто другое? Течка обычно длится неделю? Он будет его кормить таблетками всю неделю. Главное, не забывать вовремя его нормально кормить. Будь Фёдор помладше, он бы не задумывался о питании, возможно, он не стал бы задумываться, будь на месте Дазая другой омега, опять же эти похотливые создания, как про себя их называли большинство альф, обычно пьют блокаторы, которые даже во время течки позволяют сохранить разум. Их омежья сущность требовала столько секса, что чаще всего омеги находили любого альфу, который их бы трахнул, и им было неважно, что после снятия напряжения, они могли забыть своего партнёра и спокойно заниматься своими делами. Как когда-то один омега рассказал ему, при приёме блокаторов школа не отменялась, но как-то раз, на перемене, он зашёл в туалет для альф, он пропустил урок, но сколько членов в нём побывало, не помнил. — Конечно. Пойдём. Достоевский встал, понимая, что его действиями руководит больше желание, нежели реальная возможность ему помочь. Ему очень хотелось помочь ему тем способом, который он знает. И Дазаю обязательно это понравится. Только правильнее было бы сбегать в аптеку и купить любые блокаторы. Ведь они не только разум сохраняют, но и что-то ещё делают, только что так неудачно выпало из памяти. Достоевский привёл Дазая в свою комнату. В ней горел приглушённый свет, а шторы были задёрнуты. Она была не такая большая, но обычно дальше стола, который стоял рядом с дверью, он не проходил. Фёдор подвёл Осаму к огромной кровати (она была чуть больше, чем его собственная, но и он сам был на полторы головы ниже), хотя рядом стояла кровать в несколько раз больше — на ней когда-то давно спали родители Достоевского. Кровать Фёдора была не заправлена. — Раздевайся и ложись на кровать. Дазай, потупив взор, сначала снял штаны и аккуратно сложил их на стул. — Полностью. — И трусы тоже? — Проблема ведь там? Как я увижу сквозь бельё? Дазай снял с себя трусы и положил сверху, он рывком снял с себя футболку и, прикрывая ей своё возбуждение, как заметил Достоевский, сел на кровать. Достоевский снял только футболку, понимая, что разница между альфами и омегами не только в видимой комплекции, но и в размере половых органов. У омег они меньше и пугать раньше времени не стоит. Достоевский подошёл ближе, радуясь, что Дазай не смотрит на область паха, которую, откровенно говоря, скрывать было сложно. — Ложись. — Но это твоя кровать, — удивлённо сказал Осаму, — и как ты тогда увидишь? — Увижу. Чуть улыбнувшись, Фёдор помог Осаму лечь ближе к изголовью кровати, а сам сел в ногах. На прикроватной тумбочке лежала странная коробочка без названия, на которую омега обратил внимание, но не успел спросить. Альфа поцеловал губы омеги, провёл лёгкую дорожку поцелуев к соску, омега слегка дрожал. Фёдор очертил языком сосок, потом оттянул, лаская языком, и отпустил, он повторил свои действия со вторым, наблюдая, как Осаму боязливо за ним следил. Он провёл влажную дорожку вниз, опаляя горячим дыханием, а у самого уже член был готов выпрыгнуть из штанов. Дазай слабо сопротивлялся, когда у него отобрали футболку и бросили на пол. Его стоящий колом небольшой омежий орган обдало холодом, а потом он погрузился в тепло. Достоевский ласкал головку, выделяющую секрет, сжимал губами и водил языком, смачивая. От неожиданности мальчик сначала вжался в кровать, а потом стал толкаться в рот, его руки легли на голову альфы. Достоевский ласкал яички и мошонку, член спокойно умещался у него во рту. Сравнивая омег, которые делали ему минет и чуть не задыхались от его размера, ему казалось, что он мог бы их порвать. Он видел, как мутнел взгляд омеги, возбуждение уничтожало контроль и страх. Дазай кончил ему в рот, и Достоевский перешёл ниже. Он пытался добраться языком до ануса, но поза была неудобной. — Перевернись. — Зачем? Мне стало легче. Говорить, о том, что дело не в стояках, было слишком рано. Дост тихо рыкнул и поднялся наверх. — Перевернись. Глядя в глаза Фёдора, которые были наполнены доселе непонятным чувством, Осаму перевернулся, оказавшись на животе, чуть выше паха была положена подушка. Альфа раздвинул ноги омеги, устраиваясь между ними. Ему уже не терпелось войти в это сладкое тело. Он раздвинул ягодицы руками и стал вылизывать выделения, которые так ужасно расходовались зря. Его бы вылизывать и вылизывать, уж слишком он сладкий. Омега робко постанывал от ранее неизведанных ощущений. Альфа пытался проникнуть языком внутрь, но не получалось, он продолжал толкаться, чтобы хоть немного расслабить колечко мышц. — Фё-ё-ёдор, — протянул омега. Достоевский приспустил штаны, оголяя собственный член. Разница между тем, что было полчаса назад перед ним, и то, что он видит сейчас, — велика: у омег слишком мягкий член для секса. Раздвинув ягодицы, он провёл несколько раз органом, вызвав у омеги беспокойный стон. Удерживая ягодицы одной рукой, он направил свой член в непривычно узкий анус и стал медленно входить. Стенки вопреки мнению не хотели раздвигаться только потому, что это альфа. Он сделал толчок посильнее, и стенки пропустили головку, но омега тут же дёрнулся, заваливаясь на бок. — Что ты делаешь?! Достоевский вернул его на живот, придавив своим телом, руки убрал вперёд, а членом водил по попе, имитируя акт. — Хочу тебе помочь. Ты пришёл и сказал мне, что у тебя проблема, я хочу её решить, чтобы тебе было хорошо. Ты ведь хочешь, чтобы ничего не болело? — Фёдор шептал тихо на ухо Осаму хриплым голосом, обдавая горячим дыханием. Дазай зажмурился, уж больно шёпот продирал до костей. Ему хотелось, чтобы Достоевский там рукой снова провёл, надавливая, слишком сильно там пульсировало, и болел живот. — Хочу, чтобы ты там руками водил. — Я сделаю всё хорошо. Достоевский одной рукой помог коснуться колечка сжатых мышц члену и стал толкаться внутрь. Они пропускали туго, будто совсем не желали его видеть внутри. Лёгкими толчками он проникал чуть глубже, миллиметр за миллиметром. Он слишком поздно осознал, что у него никогда не было девственников, а тайны, как это делается в первый раз, он не знал. — Мне бо… Дазай договорить не успел, Достоевский резко сунул ему пальцы в рот, чтоб на крики никто из соседей не сбежался. Омега прикусил их сразу. Альфа ласкал заднюю часть шеи, удерживая его руки, и рот, толчками попадая внутрь. Он внезапно понял, что организм омеги попросту может не принять его немаленький размер. Он трахался с омегами, которые напрямую говорили, что даже у альф, с которыми трахались они, размер был не такой. Контроль у него слетал, он несколько раз входил и выходил из него, решившись на отчаянный поступок — сделать толчок чуть сильнее и резче. — Потерпи, маленький, сейчас будет хорошо, — горячо шептал он, вылизывая шею. Дазай кусал и лизал пальцы, стараясь их вытолкнуть и ощущая инородное нечто сзади, что разрывало его на части, разве это может помочь? Ему больно! Достоевский сделал сильный толчок и ощутил, как горячие стенки полностью сжали его член, ему хорошо, но так непривычно туго. Он был полностью внутри омеги, с которым пятнадцать лет жили вместе. Дазай глухо вскрикнул, а из глаз потекли непрошенные слёзы, он не ожидал, что будет так больно. — Вот и всё, маленький, сейчас всё будет хорошо, — альфа шептал на ухо, вылизывая его. Фёдор дал несколько минут привыкнуть к нему и стал медленно толкаться в Осаму. Ему сносило крышу, ещё никогда до этого у него не было новичков в сексе, особенно тех, которые приходили сами и рассказывали про течку, о которой ничего не знали. Он растягивал омегу, тяжело дыша, хотелось делать не такие осторожные толчки, но это было бы неправильно. Он ждал, когда инстинкты возьмут верх и позволят ему размахнуться. — Не молчи, малыш, ты ведь хочешь большего?.. Эта узость внутри сносила остатки самообладания, альфе хотелось вымазаться и размазать выделения, чтобы омега понял, насколько это хорошо. Дазай стал сам насаживаться на член, от которого внутри возникла полнота, ему нравилось это состояние. Достоевский стал делать более быстрые ритмичные толчки, но полностью выходить опасался. Ему так нравилось это странное безумие. — Не будешь кричать? — Достоевский шепнул, кусая ухо. Хотелось насладиться стонами, которые должны были рваться из этого ротика. Дазай мотнул головой. Руки Фёдора легли прямо на вытянутые руки Осаму, продолжая удерживать его. Альфа совершал толчки, иногда ускоряясь, иногда наоборот замедляясь. Дазай откровенно стонал, не сильно громко, но Достоевский был доволен. Он вбивался в тело омеги, которое только утром ещё было недоступно, а теперь лежит перед ним, принимая его член в своём горячем, узком нутре. Он жалел только, что не поцеловал нормально мальчика перед тем как стать его первым альфой. — Мне так хорошо, не останавливайся, пожалуйста, — запинаясь, сказал омега. Достоевский кончил чуть позже, изливаясь внутрь, он опустился на спину Дазая, и взгляд упал на коробочку, в голове промелькнула мысль и тут же растворилась, когда он стал целовать омегу по-взрослому, переплетая языки, лаская рот. Дазай расслабился в объятиях Достоевского. — Спасибо, — промурчал он, глядя на него мутными глазами. — Наше лечение не закончено, — улыбнувшись, сказал альфа. Он чувствовал, как к паху приливала кровь, его руки блуждали по телу омеги, оглаживая грудь, живот и спускаясь вниз. — Но мне хорошо. Достоевский сначала потёрся членом о ягодицы, ощущая вязкую жидкость, потом провёл рукой, надавливая. Он стал толкаться пальцами внутрь, ощущая, как организм омеги спокойно их принимает. Дыхание Дазая участилось, а сам он стал насаживаться на пальцы. Фёдор вытащил, а Осаму тут же испустил грустный вздох. — Верни. Альфа показал руку омеге. — Если ты не хочешь ходить так, то наше лечение продолжается. — Верни-и-и, — проскулил омега. Достоевский согнул свою ногу в колене и положил на неё ногу Дазая, одной рукой он отодвинул одну ягодицу и одним толчком вошёл внутрь, стенки были такими же горячими и узкими, но принимали альфу спокойно. Он совершал ритмичные толчки, а омега насаживался на его член, прося о большем. Комната наполнилась запахами течного омеги, секса, пошлыми шлепками и стонами. Фёдор вбивался в него усердно, будто хотел увидеть свой член, выходящий из горла Осаму. Омега извивался под ним, принимая любые действия. Достоевский снова кончил внутрь, а Дазай уже был готов принять его снова. — Пожалуйста, не убирай свою руку, мне так хорошо, когда ты так делаешь, — шептал в полубреду омега. Альфа исполнял просьбу. Они постоянно меняли позу, чтобы найти ту, в которой удовольствия будет больше.***
Достоевский прижимал к себе спящего Дазая. Тяжело было признаваться, но он начинал уставать. Ему хотелось бы немного поспать и набраться сил, но ситуация не позволяла. Он нежно поцеловал омегу в шею, прикрыв глаза. Уверенности в будущем у него не было, но желание попытаться устроить его было огромным. Ему показалось, что прошло несколько секунд, когда об него стали тереться. Он открыл сонные глаза и посмотрел в мутные глаза напротив. — Люби-и-имый, — протянул Дазай, впиваясь в губы и ерзая на бёдрах. Этот сладкий омега был лучшим афродизиаком для него. Достоевский целовал его со всей страстью, он входил в него то нежно, то грубо, наслаждаясь видом родного ему человеку. К чёрту сон, он сможет продержаться сколько потребуется. — Ты сводишь меня с ума, Дазай, — шептал он ему на ухо, не зная, слышит ли омега его.