Бунтарь

— Нам нужно бежать. Немедленно, — быстро говорит Симон, утягивая Иуду из компании апостолов, начиная судорожно наматывать круги по бетонным плитам. — Что ты опять натворил? — смеётся Искариот. У него на редкость очень хорошее настроение, и парню искренне жаль, что Иисус выбрал для этого разговора именно сегодняшний день, именно это время. — Иисус хочет твоей смерти, — выпаливает, словно молния, он, внимательно следя за мужчиной, — Он просил меня это сделать, но я отказался. Он попросит другого, я точно это знаю, — Симон на секунду меняется во взгляде, останавливает свою бесцельную ходьбу, ярко, в красках представляя последствия, — Петра, например. Теперь, думаю, я тоже под прицелом. И, зная мои боевые навыки, — продолжает рассуждения он, — Иисус точно не отправит одного человека. Нам нужно бежать. И чем раньше — тем лучше. Иуда внимательно слушает, кивает головой, любуясь эмоциональностью буйного мальчишки. Иуда улыбается, чуть по-доброму усмехаясь. — Значит я останусь и погибну от его рук, — так, будто это само собой разумеющееся, произносит Иуда. Симон замирает в полном шоке. Ему кажется, что он ослышался, разучился понимать слова или что-то ещё в этом роде. Спустя минуту до него всё-таки доходит. — ТЫ С УМА СОШЁЛ?! Что ты такое говоришь?! — вдруг яростно выкрикивает парень. — Если он считает, что я должен умереть, то я должен. Значит, так надо, — произносит Иуда спокойно улыбаясь, и Симон хочет сильно ударить его по лицу. Как можно сильнее. Лишь бы тот перестал говорить подобную чушь. — Иисус ошибся! Он думает, что ты предашь его! — Значит, я просто обязан сделать это, Симон, — слабо и грустно соглашается Иуда, видимо уже смирившись со своей судьбой. — Закрой. Свой. Рот! — Симон толкает его в плечи ближе к стене, не позволяет отстраниться, — Я верю в человека. Верю в тебя, идиот, — он говорит уже чуть тише, но не меняя своей настойчивости в тоне. — Я останусь. Может быть, если они найдут меня, то оставят в покое тебя. Беги сейчас же и хорошенько спрячься, — будто ребёнку говорит Иуда, невольно вспоминая старую детскую игру в прятки. — Я не брошу тебя! Мы сбежим вместе! Иисус мог уже отдать приказ! Иуда, скорее! Возьми немного нужной еды, а я захвачу вещи. Бога ради, не валяй дурака, Иуда! — кричит Симон, где-то внутри уже начиная осознавать, что Иуда никуда не пойдёт. И он абсолютно точно уверен, что не бросит его здесь одного на верную смерть. С Симоном у Иуды есть хотя бы небольшой шанс выжить. — Я никуда не пойду, Симон. Прости. Если Иисус сказал… — Заткнись. — шипит он, прерывая Иуду, и вдруг настороженно оглядывается, — Кажется… Кажется, они уже здесь, — различается какое-то еле слышимое невидимое перемещение. И вдруг хлопок, в котором Симон молниеносно различает выстрел, резко бросаясь в сторону. Пуля предназначалась Искариоту, но мальчишка смог поймать её своим животом на мгновение раньше. Симон качается, облокачиваясь о стену, тут же сползает по ней вниз, дрожащими руками хватаясь за огнестрельную рану. Боль даёт о себе знать, заставляя парня сильнее сжимать зубы, закусывая язык, но он утешает себя тем, что за свою не такую уж и длинную жизнь видел ранения в разы похуже этого. Иуда тут же приземляется на колени рядом с ним, чуть придерживая его за плечо, не говоря ни слова. Симон шумно выдыхает, смотря на свои окровавленные руки, потом поднимает глаза на апостола. — Ты… ты спас меня..? — виновато произносит Иуда вдруг охрипшим голосом. Комната погружается в давящую на сознание тишину. — Я не думал, что умру так… — чуть усмехается Симон, — Я думал, что дойду до конца этой борьбы… — он тяжело дышит, в глазах абсолютно всё начинает неприятно размывается. — Подожди!.. Тебе сейчас помогут! ПЁТР! — кричит Иуда, укладывая парня на пол, чтобы хоть на немного замедлить кровотечение. Снимает свою футболку и зажимает ею рану мальчишки. — Всё изменилось… Иисус изменился… — шепчет Симон, — Иуда… Я боюсь, что он опасен… Он не тот, кому мы верили... Не тот, за кого выдаёт себя, — он хватает Иуду за руку; в голове от резких движений начинает звенеть, предвещая нечто ужасное, — Пожалуйста… Останови его… Сейчас тебя поведут к нему, — в его глазах проскальзывает лучик надежды, — Ты… Ты должен убить его… Остановить его планы… По-жалуйста, Иуда, — в глазах Симона выступают слёзы, начиная беспрерывно катиться по побледневшим ещё будто бы детским щекам. Иуда сбивчиво кивает, сквозь прозрачную плёнку на глазах смотря на храбро умирающего мальчишку. Его любимого мальчишку. — Я… Я люблю тебя… — последнее слово уже плохо различается. Симон тяжело вздыхает, чуть улыбается и сам спокойно закрывает глаза. — Н-нет… Нет! — кричит Иуда, приподнимая бездыханное тело Симона, пытается трясти его, но всё тщетно. Парень не приходит в себя, как бы он не старался. Апостол никогда не думал, что смерть — это так страшно. Что это так реально, и вот. Тот, кого он так безумно любил, теперь лежит на его руках мёртвым. Теперь его больше нет. Будто никогда и не было этого неугомонного мальчишки по имени Симон. Будто бы и не было всех тех прекрасных закатов, томных ночей, безбашенных поступков и стеснительных поцелуев. Не было ничего. — Иуда. Подними руки вверх так, чтобы я их видел, — слышится неоспоримый приказ Петра, и Иуда слушается, не видя ничего из-за слёз и чуть помутневшего сознания. Его ведут к Иисусу, как и предполагал Симон. Пётр чётко докладывает обстановку и удаляется, оставляя их наедине. — Я так и думал, — спокойно говорит Христос, — Мальчишка сбился с пути. И поплатился за это жизнью, — он грустно вздыхает и упрямо прожигает взглядом Иуду. — Это ты убил его, — себе под нос произносит апостол. — Нет, Иуда. Это сделал ты. Он пошёл на это из-за тебя. Так что смерть Симона — целиком и полностью на твоей совести, — Искариот слишком погружён в себя, а потому не замечает, как Иисус еле заметно усмехается, бесшумно оказываясь сзади апостола, мимолётно касаясь его спины своей лёгкой светлой рукой, — Он был хорошим. Ещё таким мальчишкой, но уже отважным, мужественным и ответственным, — Иисус внимательно смотрит в лицо Иуды, — Он был настоящим бунтарём, — усмехается мессия, вспоминая ярко-пылающие огоньки в глазах Симона, — Но, я думаю, он повзрослел слишком рано… Кстати! — его голос, бывший только что таким грустным и сочувствующим, становится вдруг невыносимо радостным, — Ты ведь научил его трахаться?! Глаза Иуды округляются. Слова режут слух, вызывая невыносимый диссонанс. Иисус и правда теперь выглядел совсем не святым. Иуда пытается удержать себя на вдруг подкашивающихся ногах: говорить такое о Симоне сейчас — верх жестокости. — Я бы сделал это сам. Но он выбрал тебя. Я думаю, он любил тебя, Иуда. — Тебе стоит меньше думать, — яростно бросает Иуда и быстро уходит, не видя, как Иисус расплывается в улыбке наслаждения. *** На следующий день Иуда взбирается на крышу какого-то дома и, прилично выпив, ещё долго смотрит на заходящее солнце. Он вспоминает, что совсем недавно он точно так же сидел здесь вместе с Симоном, иногда отрываясь от бутылки с алкоголем для того, чтобы легко поцеловать неугомонного мальчишку, заявляя свои права на него. По щекам Иуды начинают течь слёзы. И теперь совсем некому стереть их, нашёптывая при этом что-то приятное и успокаивающее. — Что ж… Кто знал… — солнце зашло за горизонт и раздался громкий выстрел, означающий лишь одно. «Надеюсь, мы ещё встретимся… Где-нибудь там…» — на губах Иуды осталась улыбка, ведь он действительно верил в это. *** Этой же ночью Иисуса нашли первосвященники и, повесив на него всевозможные обвинения, предали его казни через распятие. Иуда всё-таки смог остановить его, выполнив тем самым последнюю просьбу своего любимого мальчишки.