Клетка

      Ему часто снится один и тот же сон: перекошенные от злости и непонимания лица родителей, тихие горькие слезы брата, презрение и ненависть в глазах Шисуи, холодная сырая ночь, в которую небо было затянуто темными злыми тучами — ночь, в которую его семья узнала, что он предатель.       Интересно, какую отмазку выдумали правители Конохи, чтобы свести на нет все неверящие вопросы родителей? Неужели такую убедительную, что никто из них за несколько невыносимых месяцев даже и не попытался разыскать Итачи, словно они просто смирились, что их сын всегда был таким чудовищем, что мог за одну ночь убить из собственной прихоти с десяток людей? Этот терзающий, разъедающий кости вопрос не даёт покоя, его не удаётся игнорировать или забыть, потому воспалённое сознание и подбрасывает кошмары снова и снова, заставляя Итачи страдать и строить догадки о реакции его некогда самых близких людей.       А может, им сказали, что он просто умер? Первое время Итачи мечтал об этом — чтобы они просто оплакали его могилу и успокоились, а не просыпались каждый день с мыслью о том, что всё это время рядом жил, спал и улыбался им в лицо убийца.       Но теперь, спустя столько времени, никакой надежды не осталось. Она теплилась где-то в груди поначалу, но сейчас он не чувствует ничего. Словно тяжёлый больной, который бьётся в дикой агонии, а потом просто лежит, поверхностно дыша и моля о смерти. Тогда Итачи действительно умер.       Он хорошо помнит первые дни, когда ворота его родного дома и Конохи закрылись для него навсегда — дни, когда он выбрал тропу гонимого предателя во имя чести клана и Деревни. В памяти стальным холодным лезвием выцарапана картина: низкий мужчина в облачении Хокаге, выносящий смертный приговор: «либо вся твоя семья и Деревня, либо только ты». И он выбрал себя. Выбрал стать тем, кто пойдёт на виселицу или под гильотину, или же куда угодно ещё — он выбрал стать безмолвной жертвой обстоятельств, но при этом сохранить все, чем дорожил.       Итачи хорошо помнит, как зачёркивал знак родной Деревни на хитае, пока высокие люди в черных плащах внимательно смотрели на него, выжидательно и хищно, пока неяркий оранжевый свет из черных факелов скользил по их спинам и каменным стенам. Они согласились принять его, как только узнали, что он пробудивший шаринган Учиха, а факт, что он убил несколько членов своей семьи, развеял все подозрения о возможном шпионаже.       И сейчас он ненавидит верхушку Деревни с Хокаге во главе, которая научила его так хорошо лгать в лицо, научила не сгибаться под натиском трудностей, взвалив на него такую их гору, что спина была давно уже сломана. Вся любовь, что была в нем когда-то — любовь к Конохе, любовь к семье, любовь к Шисуи — сменилась отравляющей, разъедающей ненавистью, тихой, презирающей, которая проявляется во взгляде палача, рубящего очередную голову. Он помнит, как ненавидел этот плащ, который так хотелось скинуть с плеч из-за его тяжести, как ненавидел это кольцо, вторящее «алый» как насмешка, как вечное напоминание о крови, покрывшей его руки до самых локтей.       Вот и этой ночью все тот же неизменный кошмар. Но избыток вкуса, как известно, убивает вкус, поэтому теперь эта мрачная картина, пропитанная ядовитой горечью и невысыхаемыми слезами, не вызывает в нем ничего — он просто открывает глаза, потирая их, и, скидывая бледное одеяло, приподнимается на своей невысокой постели. Бесшумно встаёт, выходя из неуютной комнаты, в которой стоит две одинаковые кровати — хозяин второй, очевидно, умер. Итачи так почему-то казалось. В коридоре душно, свет факелов, отражённый от узорчатых стен, режет глаза, а в босые стопы иногда впиваются мелкие куски гравия. Учихе нужно выйти из этого проклятого убежища, хоть немного вдохнуть свежий воздух.       Ещё глубокая ночь — луна бледно горит прямо над головой, звёзд не видно за большими грузными тучами, а влажная трава щекочет ноги, прилипая и пачкая, словно заплетая их, не давая идти. В трёх минутах от скрытого сенью деревьев убежища есть обрыв, заросший невысокой, но густой малахитовой зеленью, кажущейся в лунном свете почти чёрной. Итачи часто приходил сюда в первые недели — он не мог спать, а здесь так свежо и прохладно, особенно когда сядешь на самый край, свесив ноги и слушая плеск воды о скалы где-то далеко внизу. Он не боялся упасть — любые эмоции были ему чужды, а страх совсем атрофирован. Он часто думал о смерти, сидя здесь, вдалеке от чужих, навязчивых глаз, и часто не мог найти и причины, чтобы не сброситься вниз. А затем вспоминал, что это самый простой и ничтожный выход из ситуации — гораздо легче сделать что-то подобное, чем разрешить собственный конфликт в груди, пусть он и извратил его жизнь до уродливой неузнаваемости.       Вот и сейчас, оставаясь безразличным к факту, что мокрая трава перепачкает брюки, он усаживается у самого края, свесив одну длинную ногу вниз, а вторую подмяв под себя, и глубоко вдыхает, запрокидывая голову. Вокруг так темно и тихо, порывистый ветер играет волосами, шуршит тонкой синей кофтой, заставляя тело покрываться мурашками, но Итачи упрямо сидит и терпит холод, терпит сырость и кидаемые в лицо пряди, игнорирует закрывающиеся от сонливости глаза. Он знает — как только вернётся в убежище, ему станет хуже, он задохнётся от едкой духоты и этого неяркого, противного света, искажающего цвета, придающего всему слишком тёплые, гадкие оттенки.       Но сидеть всю промозглую ночь здесь нельзя — пусть душа подобна застывшему перекошенному граниту, человеческое тело все ещё нуждается в тепле, напоминая о необходимости согреть околевшие пальцы, размять затёкшую от неудобного положения ногу.       И всё же он продолжает сидеть, убеждённый, что ничего с ним не будет, и встаёт только тогда, когда на горизонте занимается еле видный за одеялом туч рассвет.       

***

             Когда напарник бесцеремонно распахивает дверь в его комнату, сообщая о вызове Лидера, глаза неприятно щиплет, а голова навязчиво болит: он так и не смог уснуть.       Опять тяжёлый чёрный плащ укрывает плечи, а под ногами раздражающе чвакает при каждом шаге по сырой холодной земле. Небо затянуто низкими грозовыми тучами, воздух невыносимо душный и плотный, отчего черные волосы сразу липнут к вискам, а непроходящая усталость накрывает с головой.       Новая безликая миссия требует добраться до территорий, близких к Конохе — именно поэтому и выбрали Итачи, предположив, что он сориентируется здесь лучше и быстрее, чем шиноби, которому эти земли не знакомы. Теперь они уже рядом и просто размеренно идут по тёмному мокрому лесу, а Учиха с изумлением прислушивается к себе: на подходах к родной Деревне, ступая по этой тропе, слушая такой знакомый свист ветра и пение птиц, он не чувствует ничего.       Кисаме бросает на него беглый взгляд и интересуется чуть насмешливо:       — Не волнуетесь, а, Итачи-сан?       Но тот и правда чувствует ненормальное, необъяснимое спокойствие, сосредотачиваясь только на своей задаче, делая каждый шаг вперёд с холодной мёртвой уверенностью, ещё раз прогоняя в голове подготовленный и выверенный план действий. Но внезапно из этого уравновешенного состояния его заставляет вынырнуть тихий хруст, раздавшийся позади, и Учиха точно знает — такой звук раздаётся, когда шиноби перепархивает на другую опорную ветку.       — Ну и ну, — знакомый голос режет слух, заставляя тело напрячься, но только по привычке — ни одна струна в душе по-прежнему не дрогнула.       Движения заторможены и расслаблены то ли ввиду очередной бессонной ночи, то ли из-за удушающей, давящей погоды, но Итачи даже не сразу оборачивается — просто стоит, тупо смотря вперёд с выражением лица, которое меняет только, когда спит. А вот в глазах Кисаме уже блестят азарт и жажда крови, и, когда он хватает меч за рукоять, готовясь рвать противников на ленточки, в голосе сквозит веселье и нескрываемое нетерпение:       — Вы их знаете, Итачи-сан?       Повернув только половину тела, стараясь напустить на себя как можно более безразличный и непринуждённый вид, Итачи окидывает взглядом противников: двое АНБУ и Шисуи, с неизменными растрёпанными волосами и в блеклой форме полиции Конохи. Итачи думал, что слишком маловероятно встретить в этой части леса кого-либо — раньше она почти не охранялась, но, очевидно, после его ухода кое-что изменилось. В первичный план приходится вносить спешные поправки, и он тихо, безэмоционально обращается к напарнику:       — На тебе те, что в масках. Брюнета не трогай, — Итачи вкладывает в голос всё спокойствие, словно просто констатирует факт. — Ты с ним не справишься.       Кисаме коротко хмыкает и, устраивая в руке огромный меч, кидается вперёд. Один АНБУ старается парировать его удар, делает толчок вверх и запрыгивает на широкую ветку — принимается спешно складывать печати, пока второй идёт в открытый бой, стараясь достать противника катаной. Дальше Итачи не следит — он вверяет их Кисаме, полностью сосредотачиваясь на собственном противнике, который стоит, даже не выхватив оружие из ножен, просто наблюдает за реакцией старого друга, изучающе окидывает его взглядом с ног до головы.       Ледяное спокойствие даёт трещину: Итачи чувствует, как в груди начинает подниматься волна обиды и горя — он вдруг кажется себе забытым и несправедливо брошенным котёнком, калейдоскоп чувств накрывает с головой, почти пьянит, заставляет глаза налиться алым, а руки сжаться в кулаки. Но он ведь убедил себя, что Шисуи ненавидит его, считает предателем, отступником, убийцей, и смирился с этим, сказав, что так нужно, что благодаря этому его друг жив.       Но теория расходится с практикой, и Итачи кидается вперёд, пригвождает несопротивляющегося юношу к сырому дереву, прикладывает холодный острый кунай к его горлу. Конечно, он не сможет убить Шисуи, и они оба это знают, поэтому тот так спокоен и смело смотрит в глаза, не боясь провалиться в Цукуёми — его шаринган сильнее, гендзюцу его не взять.       Так, нужно лишь успокоиться, просчитать в голове варианты, составить план действий и… Однако Шисуи прерывает ход мыслей, опережает его, не даёт и шанса опомниться, грубо выворачивает ладонь и перехватывает кунай, делает взмах запястьем, не позволяя Итачи отпрыгнуть, а затем с силой впечатывает лицом в шершавое твёрдое дерево, резко заламывая руки за спиной.       — Я не мог тебя найти все это чёртово время, а ты так нагло нарисовываешься прямо у меня под носом в день моего дежурства. Подумать только, — в голосе Шисуи горечь и ядовитая насмешка, которую он даже не старается скрыть. — Нам нужно поговорить, засранец, сегодня же. В полночь, на нашем месте.       Все происходит так быстро, утомлённое сознание не успевает сообразить, что Итачи загнали в угол, когда он чувствует резкий удар в шею, приходящийся точно в сонную артерию, и уже ничего не может сделать — на него накатывает успокаивающая, мирная темнота.