Проклятие (Часть I. Инсендио)

Бездна взывает к бездне.

Декабрь 2017 31 число Холодно. Одиноко стоят городские фонари, освещая заснеженные улицы города. Это был тихий снежный вечер. И не смотря на праздничную атмосферу, он был каким-то обычным. Наверное каждому человеку на любом материке нашей круглой земли приходилось разочаровываться в образе своей жизни и системе ее прожвания. Возвращаясь домой, под холодным светом уличных фонарей и довольно промозглой для зимы погодой, девятнадцатилетняя Катерина Петрова все больше ловила себя на мысли, что она категорически устала проводить свои обыденные дни в городе, о котором она грезила еще со школьных лет в ее мухосранске. Восемь месяцев в этом городе. Восемь месяцев поисков будущего дела своей жизни, будущей профессии и достойного университета. И ничего. Год упущен. Как казалось ей и большая часть прожитой жизни. Не найти должного места в городе мечты, должно быть не самая ужасная проблема, так было легче себя успокаивать по вечерам, когда она засыпала в маленькой квартире. Жила она конечно не одна. Семья ее была довольно дружной и имела широкий диапазон по всей ее бескрайней, холодной стране. Поэтому Лидия, как ее старшая двоюродная сестра, имела смелость приютить Катерину в культурной столице их родины. Но благородные порывы хороши только когда хорошо обдуманы. У Лидии все порывы шли от ее горячего сердца. На подумать у нее обычно совершенно не было ни времени, ни сил. С одной стороны на нее давила работа вперемешку с учебой, а с другой оставшееся время на кутеж со своими друзьями и одногруппниками, на которые она конечно же водила и Катерину тоже. Но с каким бы азартом Петрова младшая не пыталась заводить новые знакомства или скоропортящиеся отношения, у нее оставались массы нерешенных перед собой делем. Разговорами о таких глубоко переживаемых и личных вещах она могла делиться только с близкими людьми, то бишь с человеком, у которого она спит в соседней комнате уже как полгода. Но с Лидией в их тридцати минутных разговорах они всегда приходили в никуда. Лидия утверждала, что пока ты жив и не болеешь, плыви по течению, и лишний раз не беспокойся по пустякам, а то ведь так можно и с ума сойти. Поэтому, кроме как с самой собой, болтать о смысле прибывания и неминуемых огорчениях ей было не с кем. А сама она, далеко не лучший собеседник в подобных нерешенных делах. Наверное стоит позвонить своей матери и рассказать ей, как на самом деле пусто в этом городе, как ее тошнит от мысли, что каждый день похож на предыдущий. А ведь когда-то, давным давно, они с мамой мечтали о том, что переедут в этот чудесный, удивительный город. Раньше жизнь в нем казалась красивой сказкой. Восемь месяцев она звонила своей матери, пытаясь не жаловаться и искать плюсы всему происходящему с ней, ведь еще будучи задорным и неугомонным ребенком, Катерина всегда, даже в самых жутких поступках и вещах, для ребенка своего возраста, находила объяснения, почему произошло все именно так, а не иначе. Как лучше сказать маме, что больше она так делать конечно же не будет, (а потом разумеется снова сделать). Но в нынешние взрослые времена она к своему глубочайшему сожалению, постепенно утрачивает такую замечательную, детскую способность. С каждым разом звонков становилось все меньше. Все реже она вечерами ложилась в кровать, смотря на экран мобильного и думала из чего сделать комедию на этот раз. Ни к чему она не пришла за эти восемь месяцев. Катерина всегда возвращалась к ночи, после бесконечных дополнительных курсов по флористике или по живописи, которые ее не вдохновляли. Гуляя неспеша, дожидаясь последнего автобуса или брала такси и возвращалась домой, где видела, как Лидия притворяется спящей — притворяется, потому что она никогда не могла спать спокойно в это время, так как привыкшее веселиться на дружеских встречах разум и тело требовали еще. За восемь месяцев совместной жизни они незаметно отдалились, наверное потому, что имели замечательную возможность лицезреть друг друга каждый день и при этом жить совершенно по разному. Ныне пассивная Катерина не особо старалась исправить данную ситуацию. Единственное, что она хотела сделать последние месяца три, когда оставалась совершенно одна наедине со своими мыслями, это потеряться в ночных улицах. Завернуть в темный угол подворотни и растворится, никогда не выходить на свет божий, будто и не было ее никогда и ее нерешительности. Все чаще посещало чувство вины, то ли перед собой, то ли перед всем миром за бессмысленное существование. Даже сейчас когда она идет домой, немного раздосадованная жизнью в Новогоднюю ночь. Новый Год. Праздник который должен отмечаться с масштабом. Ночь, благодаря которой по теории люди могут оставить свои обиды, разочарования, ошибки и людей в старом году, и надеяться, что вот в этом у них обязательно все получится. Что вот с этого раза они начнут все заново; худеть, жить, любить и много чего еще, чего не смогли себе позволить в прошлом. Один молодой человек, имя которого она сейчас с трудом вспомнит - знакомый, а по совместительству бывший парень ее сестры Лидии, решил отпраздновать масштабно и Новый год, и заново обретенную свободу. Собрал большую часть своих одногруппников. Лидию не пригласили по понятным причинам. Катерина тоже была приглашена, но думалось ей, это не из-за того, что он не испытывал к ней чувств сродни отвращения и всепоглощающей ревности как к ее сестре, а скорее, что бы поздней ночью, когда Катерина вернется домой в их маленькую, съемную квартирку, уставшая и счастливая, что бы Лидия, потом искусала бы все свои накрашенные ярко-красным лаком ногти и слушала, как было весело там без нее. Да, это абсолютно то, чего добивались от нее приглашая на этот вечер. Обстановка на празднике не веселила. Каждый раз когда кто-то пытался шутить или переключать треки песен Scorpions на песни Скриптонита и Ольги Бузовой, находиться здесь становилось сложнее. Особенно как тень своей сестры, которую наверняка недолюбливал каждый из присутствующих здесь людей, но которые по-давнему, общественному обычаю желали ей доброго утра и общались с ней как хорошие друзья. Что уж говорить о самой Катерине, на этом празднике был только один ее знакомый. Но увы. Видеть он хотел другую сестру, как бы сильно тогда он это не отрицал. Спустя полтора часа «безграничного веселья», Катерина надела свое пальто и закрыла за собой дверь. Тогда, стоя на улице под козырьком дома, где освещал только один фонарь и пару гирлянд с окон второго этажа, она правда собиралась вызвать такси. По статистике именно в Новогоднюю ночь происходило большинство несчастных случаев, в основном из-за глупых школьников или пьяных неадекватов. Огромная лаковая сумка была оставлена дома, поэтому пошарив по карманам в правом она обнаружила пару десятков монетами и мятую упаковку от орбита, которого она сжевала наверное около месяца назад. Зато в левом всегда был проездной, на котором оставалось еще двадцать бесплатных поездок на метро. Теперь же возвращаясь домой за полночь она все же решила спуститься в подземку. Благо тогда в новый год метро работало целую ночь. ____________________________________________________________________ Спускаясь в совершенном одиночестве, в безлюдном метрополитене меня не волновало ничего, кроме моих замерзших конечностей. Ноги в изношенных сапогах отмерзали постепенно. Красное платье согревало хуже, чем мое любимое черное пальтишко - единственная защита от этой хладной, зимней ночи. Странно, что в такое время никто никуда не спешит. До Нового Года рукой подать. Время на моих наручных часах 10:40. Неужели единственный человек, который сейчас находится не в теплом семейном кругу или среди друзей, только я? С трудом верилось. В конце концов это центр города. Со Звенигородской мне нужно было перейти на Пушкинскую, что я собиралась сделать, если бы мое внимание не привлекли звуки ссоры, выясняющих между собой отношений невоспитанных прохожих. Тогда я ускорила шаг, но распознав голос маленького мальчика, я остановилась. Их было видимо трое. Сложилось впечатление, что более старшие пацаны шпыняют мальчишку лет 9-12. На станции никого больше не было, но мне стало немного жаль мальчишку. Меня, когда я была школьницей, шпыняли тоже. Но теперь, я уже не та девчуля, и подростки уже не являются для меня прямой угрозой. Не знаю, как я все-таки решилась, то ли из-за внутреннего упрямства и любопытства, то ли от третьего бокала недавно выпитого шампанского, я все-таки устремилась вершить справедливость, и правосудие в метрополитене со школьными гопниками. Думается мне, завтра когда я проснусь, мне будет очень неловко. — Эй. — окликнула я их. Двое, зажимавшие пацана обернулись и уставились на меня. Когда я подошла ближе, мой пыл поубавился. Я немного опешила. Они оказались намного старше, чем я думала. И выглядели как оборванцы, точнее как самые стереотипные трубочисты. Одежда рабочего класса годов 80-х; комбинезоны и рубашки, но какие-то слишком ржавые что ли. И вообще, от них словно исходил этот цвет, давно въевшейся ржавчины, будто они были полностью ею покрыты. Первый был довольно тощий, я бы сказала даже очень. От этого он выглядел, как-то даже более озлобленным, с больным лицом и выпуклыми темными глазами. В жизни не видела таких рыжих людей, как он. Если бы он не выглядел так потаскано, я бы подумала, что он красит свою шевелюру каждый день, которая кстати выглядит будто ее не мыли уже несколько лет, не говоря уже о рыжей бородке. Рыжий, ржавый, вечно дерганный, злобный карлик, не сказать правда что был ниже меня, но вот на фоне своего громоздкого друга, самый настоящий мальчишка. Его приятель был его совершенным антиподом. Настоящий громила. Нельзя было назвать его слишком толстяком, скорее очень массивным, как скала, (Возможно вы видели таких массивных парней в фильмах «Форсаж») Он был выше своего друга дохляка на добрых три головы и спокойнее как минимум на шесть кубиков ледокаина. Его глаза были настолько малюсенькими, что читалось там только отсутствие каких-либо эмоций. Уже через секунду, проржавевшие Тимон и Пумба оттаяли и недоуменно переглянулись.  — Что это? — Заворчал рыжий доходяга. — Девушка. — дает утвердительный ответ здоровяк. — Идиот. Я вижу гендерную принадлежность! Я спрашивал, что она здесь делает. — Нет, по-моему ты спросил не это. — А по-моему, ты должен был понять, к чему я веду, здесь нет и не должно быть ни одной живой души, кроме нас. — шипит на него в ответ его дерганый «приятель». И тут я понимаю, что возможно эти люди — наркоманы или барыги допытываются до бедного мальчика потому, что он возможно им задолжал или еще чего хуже. — Мальчик. — обращаюсь я к несчастной жертве абьюза. - Как тебя зовут? Эти люди твои родственники? Ты их знаешь? Они тебя обижали? Может заставляли делать всякие непотребства? — Слушай, ты кто такая вообще? Красавица, тебя не учили не лезть не в свое дело, и не в свое время? Закрой пасть и иди куда шла. Нам не нужны неприятности. Возвращайся обратно, туда откуда ты там явилась. — Может обойдемся без оскорблений? — пытаюсь умерить пыл этого холерика, но тот и не думал успокаиваться. — Не знаю откуда ты такая любопытная выползла, но на данный момент это наша с ним точка, ясно? Вот часы пробьют 12:00, то милости просим. Дело плохо. Они точно наркоманы. — Слушайте я понимаю, что наверное порчу новогоднее настроение, но это общественное место. Вы же знаете, что об этом может узнать патруль, если кто-нибудь увидит? Полиция тоже работает в новогоднюю ночь.- пытаюсь как можно тоньше намекнуть им. И моя рука уже тянется в карман за телефоном. Они переглядываются еще раз. Теперь уже очень обеспокоенным взглядом. - Да кто ты вообще такая? Какая к черту полиция? Меня в последнее раз так только крысы донимали. - Надеюсь она не вцепится в нас так же, как они?.- затревожился его дружок - Ты же не думаешь, что я оставлю этого мальчишку такому типу как ты? Черт рыжий.  - Поздно приятель . Она уже ... — Послушайте, Леди . — как можно более вежливо пытается выдавить из себя рыжий.— Наверное вы просто не правильно поняли нас. Вот этот маленький нахал. — указывая он на пацаненка. — Наш сынуля Все время проказничает, маленький сукин сын. - (паренек все это время мучительно закатывает глаза). - Так что, можете спокойно, прямо сейчас валить по своим делам. Тем более мальчонку мы уже простили. - теперь уже злобно зыркая на мальчика он прикрикнул. - Эй, скажи ты! Скажи этой девахе! Громила выпускает парнишу из своей стальной хватки и толкает вперед ближе ко мне — Неужто ваш общий? — язвлю я. Рыжий бес пропускает это мимо ушей. — Ну, скажи сынуля, что все в норме! Ты ведь уже прощен и беспокоиться не о чем. Правда? — его улыбка похожа на оскал. Тишина. Мальчик смотрит обращается ко мне, но смотрит только на своего мучителя своим, видимо самым жутким взглядом. — Слуга Ктхугха мне не отец! — вскрикивает он. Пинает рыжего в колено и пока тот корчится, мчится прямо по эскалатору наверх за каких-то пару секунд. «Слуга чего-то там» вопит кажется от довольно больного удара. — Кретин! Почему ты не удержал его?! - потирая ногу предъявляет очередную претензию рыжий. — Я думал мы его уже простили и он нам больше не нужен. Ты же сам сказал только что. — Простодушно ответил Громила. - Ты же сам сказал только что Рыжий взвыл еще сильнее, но после небольшого приступа страданий, он замирает и смотрит на меня. — Ты прав, мой друг. —прошипел он — Уже не нужен. — После чего указывает на меня своим грязным пальцем. До меня дошло, что это может быть что-то из разряда «Приказов». Рванув вперед к туннелю до Пушкинской, я не успела сделать и несколько шагов, как меня довольно грубым образом хватают за шиворот и за руку. Хватка будь здоров. Рыжий оборванец обходит меня так, что бы быть на одном уровне с моим лицом. — Что, не приятно? — язвит он.— Ну уж извините. Мой верный друг никогда не умел обращаться с дамами галантно. — Это правда… — грустно поддакивает ему громила за моей спиной. — Вы больные что ли? Отпусти мою руку, кретин! — Ну уж нет! После того, как ты сука все испортила. Все же было хорошо, пока ты блядь не привязалась к нам! Теперь довольна? — он тоже начинает срываться на крик. — Использование детского труда и причинение вреда по неосторожности карается законом в нашей стране — Ну не скажи. Мы бы ему щедро заплатили за качественную работу. Ты не представляешь, как хорошо он проходит через эту сучью преграду, между нами и Ими. — Мы бы отдали ему нашу последнюю тысячу. — оправдываясь, подмечает здоровяк — Не, ну не столько. — … Пятьсот? - уверена эти парни не заплатили бы и сотки. — Да. Да, пятьсот бы он обязательно получил. — А больше он ничего не должен был получить за сомнительные предложения? Совершенно неожиданно получаю подзатыльник. Мои ноги подкашиваются и если бы скала не держал меня, я бы присела на холодный кафель метрополитена. — Вот это тоже должен был получить пацан. — гнусаво шипит доходяга. Резкий поворот, и меня буквально тащат на край платформы, на которую судя по нашему очень продолжительному разговору, уже давно должен был приехать поезд. Я брыкаюсь и вырываюсь, что нисколечко не помогает. Сильный, как Геракл, громила впился мне в плечи и не думал отпускать. — Сейчас у нас с моим напарником и лучшим другом очень нелегкие времена. — Проговаривает он эти слова с дикой, не присущей его образу серьезностью. — Поскольку ты, каким-то абсолютно наглым и невероятно странным образом смогла оказаться на этой станции вместе с нами, и испортить практически все за какие-то долбанные минуты. Тебе все и исправлять. Если ты здесь чувствуешь семя бодрячком, то и туда доберешься без особых проблем. После этих слов, человек-скала со всей своей непринужденностью, хватает меня за шиворот пальто. Резко разворачивает, а потом толкает в грудь, так резко, что моргнув всего раз, я уже лежала поперек на рельсах. Первые неподвижные секунды я пыталась определить, что болит больше, спина на которую я упала, или шея. Но боль моментально отходит на второй план, когда приходит осознание, что сейчас меня переедет поезд. Забывая о боли, от страха, я второпях, как могу поднимаюсь на ноги и пытаюсь взобраться на платформу. Но прекращаю свои неловкие попытки, когда слышу щелчок и вижу перед собой дуло пистолета. Эти грязные засранцы стояли на краю платформы, не коем образом не собираясь помогать мне забраться обратно, скорее наоборот, они были готовы убить, что бы этого не произошло. Дело приняло совсем скверный оборот. Нужно было остаться дома в эту ночь. — Что вы делаете? — Срываюсь на визг. — Вытащите меня! Прошу вас! — Не надо паниковать. Мы обязательно вытащим тебя. Это входит в наши планы. Просто ты сейчас сходишь туда. — его грязные пальцы вытянулись в сторону туннеля по левую сторону от меня.— Идти то, какие пустяки. Он от тебя в нескольких метрах. Ну сделаешь еще 20 — 30 шагов прямо в туннель и думаю будет достаточно. Не суть. Там. — торопливо бормочет рыжий педик.— Находится то, что нам жизненно не хватает на этой ужасной, людской стороне. Можешь считать, что это лекарство. Поэтому будь любезна, бери ноги в руки и принеси его сюда! Благо ведь идти совсем недалеко. — давит он на меня. — Что? Вы поехавшие? Сами заберите, если знаете, где лежит ваша закладка! У вас есть ноги! Вы взрослые наркоманы должны были продумать это раньше!!! — Видишь ли, — увиливает он, похлопывая своими щуплыми руками массивные плечи толстяка. —мой друг ужасно, просто катастрофически боится темноты и пустых коридоров, а еще не переносит, когда я удаляюсь и оставляю его в гнетущем одиночестве, наедине с самим собой. За все проведенное время вместе с этими двумя, на лице у друга этого рыжего типа, не дрогнул ни единый мускул. Вероятно, если бы ему сообщили о неизлечимой болезни в коре его головного мозга, уверена, он бы отреагировал так же безмятежно. — Знаешь, красавица, он туда никогда не спустится. Сам я тоже спуститься не смогу. Видишь ли, стоит оставить малыша одного, у него начинаются приступы паники. Он ужасно переносит одиночество. Как я уже упоминала, Малыш, с самого начало, ни разу не менялся в лице. С большим трудом, преодолев пару метров, я застыла от ужаса, едва представив, что сейчас меня переедут на части. И завопила. — Помогите мне. Кто-нибудь! — Опять кричит. Только тратит наши драгоценные, вымоленные минуты. — он присел на корточки у края злополучной платформы и уставился на меня.— Неужели ты до сих пор не поняла? На этой станции никого нет уже несколько часов. Ни один поезд не проезжал здесь за это время, и я совершенно точно не могу понять, как тебе удалось сюда прошмыгнуть живой, и не замеченной, если конечно ты не являешся такой же токсичной тварью, как и тот мелкий, неблагодарный щенок. Он сделал паузу, внимательно рассматривая мое лицо, а потом зашептал едва слышно. — Послушай меня, девочка, наше время истекает. Поэтому с каждым нашим упущенным часом, ты будешь терять по одному пальцу на руках или получать по одной пуле в ноги или в голову. У тебя нет выхода. Все сейчас принадлежит мне на этой станции. Движение, пространство, даже ты, но не время. И если ты сейчас же не пойдешь и не принесешь мне то, что я хочу, то я рискую потерять все, что у меня осталось в моей холодной, мерзкой и безденежной жизни — мое время. Я отворачиваюсь, больше не в силах смотреть в его выразительные черные глаза. Нам обоим сейчас больше всего хотелось исчезнуть, быть совсем в другом месте и совсем с другими людьми. Вспоминая о времени, я осторожно делаю шаги к туннелю, через пару мгновений я стою в темноте. Предупреждая мой немой вопрос, рыжий кричит с платформы. — Зайди на ту сторону, он будет лежать там же, где нахожусь я. Как бы я не пыталась понять, о чем он говорит, смысл его слов о «другой стороне», так и не дошел до меня. Темные туннели метрополитена оказались очень холодными. Это заставило меня идти быстрее на ватных ногах и утирая откуда непонятно взявшиеся соленые следы от слез. Немного мутит, но ничего, думаю я. Когда вернусь домой, этой ночью, съем большой бисквитный торт, который Лидия купила заранее на праздник. Надежда на то, что она его еще не съела, теплилась в моем сердце и желудке. И так, пытаясь думать о светлом будущем, я прошла уже должно быть метров шестьдесят, что заставило меня всерьез забеспокоиться. Он говорил про тридцать, а может и про двадцать. Свет станции, откуда я вышла, был едва виден. Я остановилась. Никогда еще темнота не успокаивала меня так, как сейчас. Немного потоптавшись на месте, я вспоминаю о телефоне, благо он сохранил в себе все семьдесят процентов заряда. В голове возникает быстрая, мысль, и я набираю полицию. Не в зоне доступа. И Лидия тоже не в зоне доступа. Сейчас скорее я вне зоны доступа. Внезапная головная боль заставляет меня пошатнуться. А я заставляю себя поднять глаза. В конце туннеля, откуда я пришла, что-то произошло. Звуки треска. Звуки, будто что-то громадное рухнуло. Что там произошло? Будет ли хорошей идеей вернуться обратно с пустыми руками? А если я скажу им, что ничего здесь не нашла? Это уже будет не моя проблема. Вероятно их просто обманули. А я за это получу пулю в голову. А может их просто повязала полиция? Или из-за несчастного случая на них упал потолок и оставил только кости c кровавой кашей из кишков и других органов? Моя нерешительность исчезает, когда я подхожу немного ближе и замечаю, что теплый свет метрополитена сменился на холодный, едва заметный красный, что все потемнело настолько, что едва различишь, где заканчивается сам туннель. Странные звуки и шипение доносятся до меня оттуда. Звуков нытья рыжего и безразличного баса здоровяка не было слышно, как бы я не прислушивалась. А потом до меня донесся дикий смрад, жуткий и въедливый. Это сбило меня с толку настолько, что я все же решилась вернуться из туннеля на едва освещенную станцию. Шагнув на свет, больше я не решилась двигаться дальше. Здесь ни что, даже близко не напоминало мне метро. Нет, по структуре и обстановке это могло быть чем-то схожим, но только в голове крайне поехавшего псих больного. Все здесь сыпалось, было в жутких разломах и трещинах, откуда-то из глубины выл сильный ветер. Стены и потолки были настолько высокими, что мне пришлось с лихвой задрать свою больную голову. Гротескные силуэты, выгровированные на полный рост во всю стену и едва видные мне темные потолки. Эти рисунки. Нет. Фигуры колоссальной величины, барельефы должны были видимо изображать людей — во всяком случае некую разновидность. На лицах и очертаниях я не могла задерживать взгляда, мне становилось так тошно, от такого мерзостного и искаженного выражения людей. Создавалось ощущение, что я вижу воображаемых Богов племени неких примитивных культистов. Все это было замызганно в чем-то багровом, не могу даже вспомнить, какое жуткое сравнение тогда пришло мне в голову. На голову давило ощущение, что меня опустили на дно марианской впадины, на самую глубокую точку земли, мне стало трудно дышать. Наверное я умерла. Это было абсолютно похоже на истину. Меня все-таки переехал злополучный поезд и от меня осталось только порванная одежда и кишки с кровью и костями на рельсах. Узнает ли об этом моя сестра? Сможет ли опознать? Каково будет моей матери, когда она узнает, что лишилась своей единственной любимой дочери, как и когда-то любимого мужа? Может я сейчас в аду? А может причиной всему стало мое бездействие и неумолимая печаль последних месяцев, поэтому я навсегда должна буду остаться в аду. Из потока мыслей меня выводят непонятные, скулящие, глубокие звуки из дальней темноты. Что-то липкое и темное капнуло мне прямо на голову, а потом и на лоб. Я так и не решилась посмотреть на верх.