***
В машине висела неприятная тишина. Юра, привыкший к тихому, терпкому смеху Виктора, к его полным любви и внимания комментариям и до боли в животе смешным рассказам о странных пациентах, чувствовал себя уже наказанным, однако что-то ему подсказывало, что этим дело не ограничится. Да если бы он только знал, что Виктор так на это отреагирует! Да он бы никогда не позволил ещё каким-то грязным словам выскочить из его рта! Юрочка затравленно поглядывал на сосредоточенного старшего и мысленно кричал о том, как ему жаль и как ему нужно, чтобы папочка простил его, прижал к себе и вновь назвал своей прелестью и солнышком. Ради этого он даже прочитал бы все эти скучные книги из школьной программы, только бы его речь больше не вызывала у Виктора такой реакции! Мальчик уже был готов произнести всё это вслух, когда Никифоров спросил: — Ты рассказывал, тебе понравилось в Порт Авентуре*. — Ну да. Юра был немало растерян и насторожен, но Виктор продолжил как ни в чем ее бывало: — Хочешь сходить в парк аттракционов? — Хочу! — тотчас согласился мальчик. Если бы мужчина сейчас предложил сходить на бойню или в какой-нибудь грязный притон, Плисецкий был бы ничуть не меньше воодушевлен, лишь только потому что был страшно рад вниманию папочки. — Хорошо. — Коротко кивнул старший и сменил тему: — Сладкий, что бы ты хотел сегодня на ужин? Внутри Юры от этого обращения словно фейерверк взорвался. Где-то в желудке разом потеплело, и мальчик, растянув губы в безотчётной улыбке, пожал плечами. — Ты не будешь против, если мы возьмём что-нибудь на вынос? Я безумно устал сегодня и не хотел бы готовить. — Да, конечно. — Пожал Юра плечами. — Заедем в «Glänta»? Мне понравился их суп из перцев и томатов, когда мы ели там в прошлый раз. — Без проблем. Виктор уверенно вырулил вбок, сворачивая на другую улицу, и спустя двадцать минут машина остановилась напротив ресторана. — Пойдёшь со мной или посидишь? — спросил Никифоров, шаря по задним сиденьям в поисках рюкзака с кошельком. — Я останусь. — Хорошо. Не скучай, котёнок. Старший с улыбкой щёлкнул Плисецкого по носу и направился к заведению, а мальчик, вздохнув, закусил губу. Иногда Юре казалось что, называя Виктора папочкой, он окрашивает это обращение совсем другими цветами: делает из мужчины эдакого стареющего дядю с толстым кошельком, который под виагрой трахает гибкое юное тело трижды в неделю и осыпает свою пассию всем, что только душа пожелает. Но Виктор вдобавок красив так, что зубы сводит, чертовски заботлив и внимателен к нему, всегда готов выслушать и встряхнуть, если это необходимо. Юрочке невдомёк, что действия Никифорова вообще-то противозаконны, и ему невероятно выгодно быть для мальчика идеальным ещё и потому, что так шанс оказаться в местах не столь отдалённых минимален. Виктор с объемным пакетом в руках вышел из ресторана слишком скоро как для человека, который заказал полноценный ужин, но Юра совсем не удивился. Вот его игнорировали во всех заведениях с одинаковым упорством: официантки проходили мимо его столика по тридцать раз кряду, кассиры пропускали мимо ушей безнадёжное «я не собираю фишки», консультанты приносили вещи любого другого размера, но только не нужного, а врачи забывали принять, и мальчик по часу сидел в коридоре поликлиник, дожидаясь, пока ему позволят войти. С Виктором, конечно, дело обстояло с точностью да наоборот. Плисецкой фыркал и со сознанием дела заявлял, что Никифоров просто выскочка с лицом модели, а мужчина тепло улыбался и сообщал, что всё дело в поведении. — Я взял тебе палтуса с сельдереем и ежевикой, сладкий. — Оповестил Виктор, заняв место на водительском сиденье после того, как запечатлел на Юриной щеке лёгкий поцелуй. Мальчик вздохнул. Именно поэтому он и не ходил с любовником в подобные места: на одетого в потертую парку и не самые дорогие джинсы Плисецкого всегда смотрели непонимающе, но Виктор словно этого и не замечал, заботливо придерживая Юрину спину и спокойно улыбаясь. Палтус с сельдереем и ежевикой. Ещё год назад он бы скривился или рассмеялся, слыша подобное словосочетание, однако сейчас уплетал за обе щеки и сам придирчиво выбирал между датскими булочками с солёной карамелью и пирогом с айвой и сливочным муссом на десерт. — А тот суп? — Взял, конечно. И лимонад с малиной и розмарином. Найди в пакете, если хочешь сейчас. Юрочка, разумеется, хотел. Потянулся было и за десертом, но Виктор так сверкнул на него глазами, что мальчик в одну секунду убрал руки от упаковки и примерно сложил их на коленках. Ещё одну лекцию о том, как невероятно глупо и неосторожно трогать еду немытыми руками, он прослушать решительно не хотел.***
Юра уже привык к тому, как проходят вечера в квартире Виктора. Сперва они переодеваются в домашнее, ужинают, общаясь при этом и обсуждая прошедший день (к чему мальчик приспосабливался особенно долго — дома за редкими семейными ужинами всегда смотрели телевизор, кривясь и критикуя абсолютно всё. Виктор же гул телевизора за едой не выносил), а потом мужчина набирал для них ванну. Ощущение, будто он находится в спа-салоне, преследовало Юрочку до сих пор: Никифоров с ума сходил от его волос и накупил целую гору средств по уходу за ними, за лицом, за кожей… Мальчик буквально чувствовал, как превращается в человека из рекламы, у которого неизменно гладкая кожа, здоровые волосы, белоснежная улыбка и крепкие ногти. Это не раздражало ни на секунду, скорее безмерно удивляло. Более того: захоти Виктор, чтобы Юра сменил причёску или манеру одеваться, — и мальчик тотчас выполнил бы это. Ему совсем не казалось, что Никифоров подавляет его, лепит какого-то нового Юру Плисецкого, который хорош в учёбе, ухожен, аккуратен и безгранично ласков с ним. У этого Юры в глазах плескалось едва ли не обожание, хотя мальчик и не отдавал себе в этом отчёта. Малыш так сильно хотел и дальше оставаться рядом с Виктором, купаться в его внимании и заботе, что сделал бы что угодно, — и, что главное, сделал бы с удовольствием — ощущая себя невероятно счастливым от того, что смог порадовать папочку. Сегодня Виктор был немногословен и рассеян. Обычно он устраивал невесть что из их совместного купания, и всё заканчивалось тем, что Юра не мог дойти до постели — так у него дрожали ноги. Однако сейчас мужчина лежал в горячей воде с полуприкрытыми глазами и лениво поглаживал рёбра мальчика, устроившегося сверху и использующего его грудь как опору. — Папочка? — не выдержал наконец Плисецкий и потёрся затылком о влажное плечо мужчины. — Да, сладкий? — Всё хорошо? — Разумеется, ты ведь со мной. — Виктор улыбнулся и поцеловал малыша в висок, а у того внутри всё заныло от болезненной нежности. — Прости, котёнок, просто я сегодня был в налоговой… Юра понимающе хмыкнул. Примерно в таком же состоянии оттуда приходил и его отец, только вдобавок нередко вскипал и клял целую страну вместе со всеми финансовыми учреждениями и обещал себе «свалить к чертям собачьим». — Пойдём тогда спать пораньше? Я тоже устал. — Да, милый. Виктор не позволял ему самостоятельно мыть голову, а мальчик, видя, как блестят глаза старшего, просто не мог отказать. Хотя уже и не хотел вовсе — Никифоров действовал так мастерски, будто это то, для чего он был рождён. Тёр мягко, массировал виски и затылок, перебирал влажные прядки так любовно и аккуратно, что Юра едва не плакал от тянущего ощущения в груди. В такие моменты он благодарил мироздание за то, что повредил зуб, что именно Виктор оказался стоматологом его матери, что тот красивый настолько, что Плисецкий не выдержал и первым пошёл на сближение… Юра поднял голову и крепче прижался к старшему, а тот великодушно не заметил набухших на глазах слёз.***
Красивые винтажные часы висели прямо над плитой и тикали совсем негромко, однако каждый звук ввинчивался сидящему как на иголках Юре прямо в мозг. Виктор проснулся рано утром, поцеловал его и сообщил, что отлучится на некоторое время, и мальчик, уже успевший поесть, принять душ и выполнить оставленные старшим задания по химии, теперь напряжённо ждал. Малышу было не по себе — он прекрасно помнил о том, что вчера вызвал недовольство папочки и что без наказания не останется, и это знание заставляло сердце стучать громко и сильно, а пальчики — чуть подрагивать. Что же папочка придумал для него? Юра прекрасно помнил момент из их разговора, когда Виктор упомянул, что может его выпороть, но старался не думать об этом, чтобы не нервничать ещё сильнее. Вместо этого он придирчиво рассматривал наклейки на крышке телефона и отдирал одну за другой, оставляя только наименее потрёпанные. Мальчик безжалостно сорвал больше половины, медленно поднялся и деланно расслабленно повернул ручку двери детской — уж там-то самых разных наклеек и стикеров было на любой вкус. Плисецкий подошёл к столику, опустился на корточки и запустил пальцы коробочку с яркими наклейками, не обратив внимания на глухой звук открывшейся входной двери. Он соизволил повернуть голову лишь тогда, когда Виктор показался на пороге детской, сверкая вызванной наблюдением за игрой мальчика улыбкой. — Привет, дорогой. — Папочка! Что бы там его не ждало впереди, сейчас Юра был просто рад видеть Никифорова и тотчас подскочил, бросаясь на шею старшему. — Не скучал? Виктор заботливо провёл ладонями по рёбрам малыша и, не отнимая у него своей руки, поставил на яркий детский столик крафтовый пакет. — Нет, папочка! — щебетал Юра. — Я сделал все задания, что ты мне оставил. — Прекрасно, солнышко. — Довольно кивнул Никифоров и подозрительно хмыкнул, отчего улыбка в одну секунду перестала быть такой любящей и мягкой: — Что ж, ты заслужил награду. Смотри-ка. Мужчина достал из пакета сложенную вчетверо листовку из крупного парка аттракционов и вручил Юрочке, однако мальчик не напрасно полагал, что этим дело не ограничится: следом из пакета был извлечён небольшой свёрток. — Что там? — поинтересовался малыш, сглотнув. — Взглянешь? Голос Виктора был чуточку насмешливым и терпким, таким, что мальчик закусил губу и взглянул на папочку настороженно, однако жгучий интерес разгорался с каждым мгновением, и Юра протянул ладонь вперёд. Аккуратно упакованный предмет оказался не таким уж и лёгким, и Плисецкий тотчас предположил, что он выполнен из металла. Малыш торопливо разорвал обёртку и с недоумением уставился на гладкий бархатный мешочек, в котором и лежал загадочный подарок. — Ну же, сладкий. — С улыбкой подбодрил его Виктор, и Юрочка развязал атласные тесемочки. — Папочка, это…? — Твоё наказание. Плисецкий вертел в тонких пальчиках тяжёлый металлический плаг с ограничителем, оформление которого заставило его задержать дыхание: аккуратный кружок на этот раз был не усыпан красивыми камешками, не блестел и не оканчивался пушистым хвостиком, как любил Виктор, — на белом фоне ясно выделялась надпись «Bad boy». Малыш тотчас окрестил пробку «плагом для наказаний» и смущённо кивнул, опустив вниз поблёскивающие глаза и пунцовые щёки. Он уже понял, что именно его ждало. Судя по его опыту, удерживать такую тяжёлую пробку будет весьма непросто, а Виктор, желающий наказать его, именно этого и потребует. И всё же подобная перспектива вызывала у мальчишки дрожь предвкушения, заставляла дышать чаще и поглядывать на ведущего его к кровати папочку масляным взглядом. Никифорову уже даже не требовалось указывать, что именно должен делать мальчик. Юрочка без споров улёгся на колени старшего, выпятил ягодицы и замер, напряжённо ожидая его дальнейших действий. — Какая красота. — Услышал он сверху довольный голос Виктора и зарделся ещё сильнее. — Они тебе нравятся? Под Юрин быстрый кивок Никифоров любовно провёл ладонью по гладким ягодицам, прикрытым нежной белой тканью. На Плисецком было крохотное, явно женское бельё с мягкими рюшами и цветочным узором, надевая которое, он надеялся именно на такую реакцию старшего. Малыш абсолютно осознанно ластился к тёплым рукам, чьи поглаживания становились всё откровеннее; напрашивался на то, чтобы Виктор провёл по ноющему члену, отодвинул край трусиков и коснулся пульсирующего отверстия; раздвигал стройные ножки и бесстыдно тёрся напряжённым пахом о бёдра Никифорова. — Папочка… — совсем скоро заскулил мальчик. — Что, котёнок? Виктор специально раздразнивал Юрочку сладкими неторопливыми движениями, не давая получить удовольствия толком и заставляя крутить попкой как последнюю нимфоманку, да с надеждой заглядывать в глаза. — Папочка, мне нужно… — Уже избалованный Виктором, мальчик не любил выпрашивать и пытался повлиять на мужчину, ласкаясь к нему и красиво изгибаясь, однако в этот раз старший лишь со смешками наблюдал за всеми ухищрениями Плисецкого. — Солнышко, ты ведь понимаешь, что очень расстроил меня. — Да, папочка. — Пристыженно кивнул малыш. — Я даже могу сказать «разочаровал», детка. — С сожалением покачал головой Виктор, отчего Юра покраснел ещё сильнее. — Мог ли я ожидать, что мой сладкий, самый прекрасный в мире мальчик способен на такое? — Нет, папочка. — Почти хныкал Юра. — Разумеется, это не повторится снова. — Убеждённо кивнул Никифоров. — Однако я вынужден наказать тебя. Понимаешь, почему? Очередной унылый кивок был Виктору ответом. Поняв, что все его попытки выпросить сладкие ласки тщетны, мальчик ещё сильнее прогнулся в спинке и спрятал лицо в согнутых в локтях руках, а старший довольно погладил его по пояснице и негромко щёлкнул крышкой флакона со смазкой. Малыш хныкал и капризничал, всем своим видом показывая, как ему хочется, чтобы папочка растянул его медленно, тягуче, с поцелуями и нежностями раздвигая мягкие стеночки и нашёптывая что-нибудь непристойное в горящие уши. Однако у Никифорова были совершенно другие планы, и мальчик мог сколько угодно долго морщить носик и оборачиваться с надеждой, — Виктор механически растягивал его, не причиняя никакого особого дискомфорта, но и не стараясь доставить Плисецкому удовольствие. Когда плаг встал на место, Юрочка понял, что ему придётся ой как несладко: гладкий металл, казалось, заполнил его до предела, а внизу невозможно тянуло, отчего член находился в постоянном напряжении и упирался в ширинку джинс. Малыш даже не мог толком втянуть животик — так пробка чувствовалась особенно остро, и он переживал, что тут же спустит прямо в нарядное бельё. — Поехали, сладкий? — с улыбкой спросил Виктор, протерев руки от смазки и мягко улыбнувшись. Мальчик коротко кивнул и, насупившись, пошёл за старшим в прихожую.***
Пробка давила неимоверно. Плисецкий несколько раз проклял тот момент, когда повёлся на собственную жадность и объявил старшему, что собирается покататься на большей части аттракционов. Никифоров же посмеивался, умилялся его восторгу и не глядя доставал купюру за купюрой из кошелька, чего Юра уже практически перестал стесняться. — Папочка, давай присядем. — Попросил малыш через несколько часов безостановочного катания на горках и каруселях. От испытанной множество раз перегрузки ощущения усилились вчетверо, и мальчика слегка шатало. Губы были прокушены в нескольких местах, скулы напряглись и покраснели, а животик то и дело сводило сладкими спазмами, и Юрочка смотрел на Виктора практически умоляюще. — Ох, милый! — Никифоров скрыл довольную ухмылку за напускным волнением. Он прекрасно видел, что Плисецкий едва ли глаза не закатывает от возбуждения, что уже не способен идти нормально, что сжимает кулачки и то и дело поправляет бугор на джинсах. У него перед глазами вновь стоял Юра, только что не со слезами упрашивающий его наконец трахнуть его, прерывисто дышащий в уши и по-блядски растягивающий побелевшими пальчиками горячую раскрытую дырку. От подобных мыслей Никифорова и самого повело, и он шевельнул бёдрами, сбрасывая возбуждение. — Не хочешь чего-нибудь выпить, сладкий? Или, может, мороженого? — Было бы неплохо. Юра шёл за Виктором и боролся с навязчивым желанием вложить пальцы в его ладонь, опасяясь показаться странным остальным посетителям парка, однако так смотрел на спину старшего, что тот то и дело оборачивался, чувствуя пристальный взгляд мальчишки.***
Кафе, в которое привёл его Никифоров, оказалось тихим и светлым. Лёгкие кремовые шторы медленно колыхались возле окон, успокаивая и умиротворяя, и мальчик уверенно потянул спутника подальше от стен — к спрятанному за увитой цветами стойкой столику. Мягкое солнце и ласковые взгляды Виктора гладили Юрины щёки, однако и они не могли успокоить тот пожар, что полыхал у него внизу живота. Не удалось это и ледяному соку, и заказанному мальчиком мороженому, — малыш мог лишь сжимать губы, пытаться расслабить бёдра да стараться не тереться ягодицами о плетеное кресло. Впрочем, судя по насмешливой улыбке Виктора, его ухищрения не остались незамеченными. — Что-то не так, сладкий? — практически пропел он. — Нет, папочка. Я в порядке. — Юрочка был намерен до конца сохранять хорошую мину при плохой игре, однако это веселило его спутника ещё сильнее. — Тогда, может, пойдём ещё покатаемся? Плисецкой отчаянно замотал головой, и в этот момент над его ухом раздался приятный женский голос: — Ваш яблочный пирог с ванильным мороженым и корицей. Перед Виктором поставили тарелку, а Юра, от неожиданности резко севший идеально прямо, вздрогнул, и значительная порция вишнёвого сока выплеснулась на его белоснежную футболку. «Вот же блядство», — едва не выпалил мальчишка, однако вовремя вспомнил о том, почему вообще оказался в таком положении. — Ох, молодой человек! Промойте скорее! — всполошилась официантка, указывая на дверь в уборную, и Плисецкий сорвался с места. — Где у вас здесь можно приобрести одежду? — спокойно спросил Виктор, вздохнув. — Ну, в парке есть магазин, где продаются разные игрушки, одежда и вещи с нашей символикой… — задумалась девушка. — Прекрасно. — Кивнул мужчина. — Скажите, в вашем заведении есть человек, у которого в ближайшее время будет перерыв? — У меня и будет. — Мальчику нужна новая футболка. Я был бы бесконечно признателен, — Виктор выложил на столик крупную купюру, — если бы вы приобрели её для него. И, разумеется, нам необходимо место, где мы могли бы вас подождать. Понимаете, он безумно стеснительный и никак не выдержит нахождения в общем зале в таком положении. Официантка кивала в такт словам Никифорова, не особо в них вслушиваясь. Девушка уяснила главное: за свои услуги она получит весьма приличное вознаграждение, которое уж точно стоит потраченного обеденного перерыва. — Желание клиента — закон. — Лучезарно улыбнулась она, спрятав деньги в глубоком кармане. — Сейчас перерыв только у меня, так что комната для персонала пустует. Не думаю, что всё займёт больше получаса-сорока минут, так что вы вполне можете подождать там. Вас устроит? — Вполне. — Довольно кивнул Виктор. — А вот и он. Юра с раздраженным лицом, в мокрой практически полностью футболке с бледно-розовым пятном подошёл к столику и недовольно зыркнул на растягивающую губы в улыбке официнтку. — Какой у молодого человека размер? — спросила она. — Чё? Виктор привычно хмыкнул и в который раз задал себе вопрос, как Плисецкий умудряется так сильно меняться для него. С большей частью знакомых Юра был просто дворовым гопником и только для Никифорова сладко мурлыкал и ластился к рукам. — Возьмите М, пожалуй. — Ответил мужчина официантке и обратился к спутнику: — Эта милая девушка согласилась сходить и купить тебе новую футболку, а мы пока подождём в комнате для персонала, чтобы ты не ходил в мокрой. Ты доел? — Ага. — Прекрасно. Тогда мы готовы идти. Юра удивлённо покосился на уже опустевшую тарелку Никифорова, непонимающе моргнул, но последовал за старшим и указывающей путь официанткой.***
Комната для персонала оказалась совмещена с раздевалкой, и Плисецкий тотчас почувствовал себя словно перед занятием с Лилией Александровной. Впрочем, имелось и отличие: там не было ошеломительно красивого Виктора, поглядывающего на него покровительственно и заинтересованно, не было пульсирующей в висках крови, не было ужасно острого возбуждения, что алыми волнами плескалось в абсолютно пустой голове. — Папочка… — начал малыш, и в горле внезапно пересохло. Папочка, папочка, папочка. Это слово пульсировало в голове Юрочки, будто ебаный мячик для пинг-понга, соскочивший с ракетки. — Да, сладкий? Мальчик сглотнул ставшую вязкой слюну, закусил губы и медленно-медленно подошёл к Виктору, на каждом шагу бросая по слову: — Я всё понял, папочка. Этого больше не повторится, я обещаю. Но я… Я больше не могу! Плисецкий издал странный звук, напоминающий то ли всхлип, то ли стон, и подошёл совсем близко, так, чтобы старший мог с лёгкостью дотронуться до него. — Правда? — хмыкнул Виктор, притянув мальчика за петли джинс, и принялся невесомо поглаживать рёбра. Мальчишка отчаянно закивал и обхватил лицо мужчины холодными ладонями. Несколько секунд рассматривал, краем сознания отметив, как рад и горд, что это всё его, и приблизил полыхающие алым губы ко рту Никифорова. Даже поцелуй вышел голодно-умоляющим. Плисецкий торопился, лизал старшему губы и сталкивался своими зубами с его, стремясь передать Виктору ворох собственных чувств, искрящихся ярким огнём. Мальчик, поняв, что не выдержит больше ни секунды, перелез на колени к старшему и, обхватив его руками за шею, вновь зашептал: — Виктор, Виктор, папочка! Ну пожалуйста, довольно! — почти плакал Юра и тёрся пунцовыми щеками о шею мужчины. — Я так хочу тебя, папочка! Внутри всё горит, пожалуйста! Никифорова как лавой облили. От корней волос до самых пяток прошла обжигающая волна желания, и мальчишку сжали в крепких объятиях. — Давай сперва достанем из тебя пробку, ладно? — произнёс мужчина негромко и хрипло. — Да! Малыш с готовностью занял нужную позицию на достаточно широкой тахте и даже почти не вздрогнул, когда с него стянули джинсы, отодвинули край трусиков и дотронулись до основания плага. Сколько бы Виктор не извлекал из него пробки, шарики, тоннели и стимуляторы, мальчик всё так же продолжал поскуливать и то и дело оборачиваться на папочку, дожидаясь, пока тот отвлечётся, погладит его по волосами или щеке и скажет, какой он умница и как хорошо справляется. Уже привыкший к этому Никифоров действовал машинально, контролируя и состояние Юрочки, и медленно раскрывающуюся дырочку. Мальчик на деле был той ещё неженкой. Способный принять и пробку, и поддевающие её пальцы Виктора, он хныкал и капризничал, иногда вызывая у старшего неподдельный испуг: вдруг на этот раз Юра не просто решил, что хочет внимания прямо сейчас, а ему действительно больно. — Подожди ещё минутку, сладкий. — Мягко уговаривал мужчина. — Ещё немного и всё. — Ах-х, папочка! — рывком выдохнул Плисецкий, когда пробка наконец выскользнула. Он обернулся, пытаясь поймать взгляд Никифорова, однако глаза того были прикованы к анусу мальчика, сокращающемуся и растянутому как никогда прежде. Мальчишка дёрнул бедрами; край белья соскользнул, вновь прикрывая отверстие, и Виктор протянул пальцы с целью открыть его, однако замер, трогая Юру меж ягодиц прямо через тонкую ткань. Мужчина словно хотел пропихнуть её внутрь, и это желание только усиливало возбуждение, уже давно затопившее обоих. Никифоров, раздвинув мальчишке ягодицы, приказал: — Держи так, сладкий. И, когда Плисецкий подчинился, стремясь угодить ему и заискивающе поглядывая через плечо, перевозбуждённо шепнул: — Oh Mann… «Так вот кто тут фюрер, а не Мерлен», — совсем не к месту подумалось Юре. Впрочем, случайная мысль тотчас испарилась, когда он ощутил незнакомое доселе прикосновение. Виктор наклонился к нему и, не удержавшись, провёл языком по припухшим краям сфинктера; принялся толкаться внутрь, вылизывая мальчика прямо через ткань белья. За своими стонами Плисецкий едва услышал негромкий звон, с которым мужчина расстегивал ремень на брюках, и понял, что произошло, лишь когда обернулся и осознал, что папочка бесстыдно дрочит на его раскрытую дырку, сильно прогнутую спинку и покрасневшие коленки, расставленные так широко, что малыш едва мог нормально стоять. Юрочка, стремясь быть красивым и послушным для Виктора, выгнулся ещё сильнее и вдвое старательнее растянул ягодицы, поглядывая на мужчину через плечо. Никифорову хватило и одного взгляда на затуманенные глазки, прижатую к тахте щёку и приоткрытый ротик, чтобы выплеснуться прямо на темнеющий под тканью трусиков вход. С пару секунд Виктор зачарованно смотрел, как белесая жидкость просачивается через бельё, остаётся на молочной коже, стекает вниз, а потом рывком отодвинул ткань и вошёл сразу на всю длину, используя собственную сперму как смазку. Плисецкий, не удержавшись, упал грудью на поверхность дивана, и тут же оказался в более устойчивом положении, придерживаемый старшим под живот. Никифоров брал его так, как полагает недовольному выходкой любовника партнёру: грубовато, периодически оставляя алеющие отпечатки ладоней на ягодицах, совершенно забыв о том, что таких сладких подростков предполагается трахать со всей нежностью и осторожностью, на которую способен, а то получишь после лишь горькие слёзы (а то и статью). Однако мальчишка весь извивался от скручивающего живот удовольствия; дразнил Виктора, вертя бёдрами и покачивая попкой, тонко выстанывал и счастливо улыбался в ответ на поощрительные поглаживания по пояснице. — Приподнимешься чуть выше, детка? — спросил мужчина тем самым голосом, который появлялся у него только во время секса и так нравился Юрочке. — Да, именно так. Вот умница. Плисецкий счастливо застонал от похвалы, изгибаясь в спине еще больше и выставляя ягодицы выше, пытаясь угодить Виктору, как только мог. Однако стон удовольствия спустя мгновение сменился разочарованным, когда старший выскользнул из него. — Ш-ш, сладкий. Сейчас. — Усмехнулся Никифоров и подхватил Юру, переворачивая и усаживая себе на колени. Мальчик поглядывал на него сквозь просветы в волосах, закусывал тонкие губы и цеплялся пальчиками за плечи, создавая образ трогательной слабости. Но стоило мужчине опустить взгляд вниз, и он видел, как в Юрино тело поршнем входит член, что совсем не способствовало ореолу невинности, окружавшему его. Плисецкий действительно научился от Виктора многому: тайм-менеджменту, уходу за собой, химии и биологии на уровне первого курса университета, основам дрессировки собак, изготовлению домашнего мыла, игре в профессиональный баскетбол… А ещё — как прогнуться, чтобы вызвать у Никифорова всплеск желания, как взмахнуть волосами, чтобы они легли на плечи особенно красиво, как выпросить нежность или страсть и что сделать, чтобы папочка смотрел на него как на главное сокровище Земли. Это на Юрин взгляд было совсем несложно: следовало всего-то взять его лицо в свои ладони, широко-широко раскрыть глаза, чтобы взгляд был доверчивым и наивным и медленно опускаться на его член, бормоча одно лишь папочка… — Тише, милый. — Шепнул Никифоров в ухо мальчишке, по обыкновению захлебнувшемуся стоном. — Мы здесь не одни. Юрочка кивнул со слезами на глазах и застонал уже беззвучно, подергивая бровями, сильно-сильно сжимая пальчики на ногах и впиваясь ногтями Виктору в плечи. Однако надолго его не хватило, и из горла вскоре вновь стали вырываться слишком громкие звуки, природа которых совсем не оставляла места воображению. В который раз не удержав контроль над голосом, мальчик уткнулся лицом в шею Никифорова и прикусил гладкую, пахнущую всё той же туалетной водой и корицей кожу. Мужчина хмыкнул: наверняка останутся совершенно несолидные засосы и укусы как у тринадцатилетки, впервые уединившегося с одноклассницей на школьной пьянке, однако лишь сильнее откинул голову, позволяя малышу делать так, как ему хочется. Мальчик самозабвенно приподнимался и опускался, позволяя члену старшего входить глубоко-глубоко, растягивать эластичные стеночки и ощутимо проезжаться по маленькой волшебной точке внутри него, от чего по телу словно расходились слабые электрические разряды. Тогда Юрочка тихонько стонал, практически переходя на писк, и выглядел до того трогательно, что у Никифорова сердце сжималось. — Папочка! — позвал Плисецкий, почувствовав подступающий оргазм. — Я сейчас… Дальнейшие его слова потонули в глубоком поцелуе, в который его утянул Виктор. Мягкие и тёплые губы Никифорова снова напомнили Юре, что о нём искренне заботятся, и мальчик, чувствуя старшего как никогда глубоко в своём теле, излился тому в кулак. — Какой же ты сладенький. — Услышал он, обессиленно опустившись лбом на влажную шею мужчины. — Юрочка? — М-м? Плисецкий мелко дышал и цеплялся за плечи Никифорова, однако его вопрос заставил малыша поднять глаза вверх и смущённо заполыхать: — Ты не против, чтобы я кончил внутрь? Заалевший мальчишка отрицательно качнул головой и прогнулся сильнее, сильно сжимая папочкин член мягкими стеночками. Он казался куклой: безвольно наклоняющийся вслед за старшим, разнеженный, хнычущий от удовольствия и съедаемый тягучей похотью. А Виктор, добрый и любящий Виктор, который щедро тратил на него время, деньги, готов был объяснить и подарить что угодно, окружил его заботой и вниманием будто мягкой ватой, сейчас вбивался в его тело с глухими стонами. Будто бы не он вовсе строго следит за тем, чтобы мальчик пил забавные сладкие витамины, чтобы вовремя ложился спать, одевался по погоде и хорошо питался; не он покупает Юрочке игрушки и раскраски, а потом с умилением наблюдает за играми; не он купает малыша и одевает в мягкие светлые боди, короткие шортики и милые носочки. Никифоров лишь самозабвенно трахает его, оставляя следы на ягодицах и бёдрах, лаская твёрдые соски и наполняя животик тёплым семенем. О чём же ещё можно мечтать?***
Очевидно, официантка не особенно торопилась или же очередь была страшно длинной, так как молодые люди успели привести себя в порядок и уже лишь относительно целомудренно целовались, когда в дверь осторожно постучали. — Я вернулась. — Негромко объявили из-за неё. Виктор ссадил Юру со своих коленей и впустил в комнату девушку, которая тотчас протянула мальчику пакет с эмблемой парка аттракционов. — Спасибо. — Ровно произнёс Плисецкий, в то время как Никифоров с осуждением смотрел на гладкий пластик. В его взгляде читалось: «Вот из-за таких как ты в океанах и появляются острова из мусора! Неужели нельзя было не брать пакет?», однако мужчина ещё не настолько отчаялся, чтобы читать морали незнакомцам. Он со вздохом кивнул официантке, дождался, пока Юра оденется, и, пропустив вперёд обоих, покинул комнату для персонала. Выходя из заведения, Юра обернулся и увидел пристальный взгляд девушки, направленный на усыпанную свежими отметинами шею его спутника. Она нахмурилась, перевела глаза на Плисецкого, и тот медленно кивнул с до ужаса самодовольной ухмылкой. Подумав мгновение, мальчишка потянул старшего за край ветровки, вынуждая наклониться, чмокнул в щёку и радостно улыбнулся, когда тот приобнял его. Ошарашенная официантка под Юрин беззвучный смех выронила телефон из пальцев.