***
Вновь вошедший в залитое солнечным светом подсобное помещение Виктор застал прелестную картину, заставившую его расплыться в улыбке: малыш (как и всегда, сидя на стуле) беззаботно болтал ногами в ярких носках и стерильных кроксах, выданных старшим, и кривлялся в объектив камеры телефона. Из лица у Юры были видны лишь лоб и глаза, а всё остальное мальчик спрятал под медицинской маской, десятки которых лежали в самых разных уголках частной практики доктора Никифорова. — Не ждите меня завтра на химии, — важно проронил Юра с лицом последнего сноба из центра Лондона, — я уже нашёл себе работу, и никакие экзамены мне не понадобились. Никифоров хмыкнул, дождался, пока Плисецкий уберёт палец со значка записи, и шагнул ближе, обхватив мальчика руками. — Да? Вот это тебе повезло. А я мучался с обучением, интернатурой, открытием собственного дела… Столько времени убил зря. Вздрогнувший было от неожиданности Юра вновь расслабился, положил голову на тёплое плечо любовника и опять включил камеру, записывая на этот раз обычное видео, а не дурашливые сторис: — Привет всем, это наша полупостоянная рубрика «Я знаю, что ты мне завидуешь», и сегодня мы у папочки на работе! — малыш многозначительно задёргал бровями и повернул телефон так, чтобы было видно Виктора в полном облачении врача, вешалку с идентичными надетому на него халатами, словно купленную у владелицы шоу-рума, умывальник, длинный рабочий стол и шкаф с медикаментами на заднем фоне. — Может, тебе уже канал завести? — с улыбкой предложил мужчина, аккуратно приподнял Юру и занял его место, усадив мальчишку себе на колени. — Сколько ты их снял? Пять? Семь? — Если я заведу канал, то тебя посадят, Виктор. — Хихикнул Плисецкий. — А я (и наши зрители) этого не хотим, потому что я тебя… Юра, поняв, что едва не сказал, поперхнулся словом, разом побледнел и уставился на старшего огромными глазами, в одну секунду из самоуверенного шкодливого подростка превратившись в его тень. Виктор также перестал смеяться, заинтересованно склонил голову и притянул малыша к себе, прижимая к груди. — Ты что? Юра слышал, как громко и сильно колотилось сердце совершенно спокойного на вид Никифорова. Точно так же стучало его собственное, и мальчик, буквально обмирая от нервозности, обхватил мужчину руками за шею и прижался своей щекой к его. Старший нежно гладил подрагивающую от внезапно накатившего волнения спину Плисецкого и вслушивался в резкое дыхание, когда тот, наконец, тихонько зашептал: — Я… Я тебя люблю, папочка. Никифоров со свистом выдохнул и прижал к себе малыша так крепко, что тот едва не закашлялся, но, услышав негромкое «И я тебя», разулыбался яснее солнца. На Юрином лице с рассёкшей его сумасшедшей, полной счастья улыбкой не отражалось ни единой внятной мысли. В голове у мальчика царила абсолютная звенящая пустота, и только одиноким колесом перекати поля прокручивался терпкий голос Виктора: «Анилин — это бесцветная маслянистая жидкость с характерным запахом, плохо растворимая в воде. Жуткий яд, способный вызвать судороги и потерю сознания с последующей смертью». Виктор Никифоров, этот до завистливого зубовного скрежета блистательный человек, был для Юры ещё опаснее того анилина, уравнениями с присутствием которого мальчишка уже был сыт по горло. Мужчина затёк ему в горло сладким сиропом, заполнил ноздри запахом простодушной доброты и дорогого парфюма, проник в уши хрипловатым смехом и крепко-накрепко засел под кожей. Отравил всё Юрино тело, до обидного запросто влюбил в себя и превратил в послушного хорошего мальчика чередой мягких улыбок и строгих выговоров. Если Виктор являлся тем жутким ядом, проникающим в самое нутро и ещё глубже, то Юра Плисецкий был давным-давно отравлен им без какой-либо надежды на помощь антидота.***
— Так что у тебя получилось в ответе? — поинтересовался Никифоров через десяток минут, скосив глаза в Юрины записи. Мальчик ответил, всё ещё бесконечно смущённый произошедшим. — Правильно. — Тотчас последовала реакция старшего, и Плисецкий, методично проворачивающий ручки ящиков стола, за которым сидел, не смог сдержать довольной улыбки. — Это было не так уж и сложно. — Самодовольно вздернул нос Юрочка. Виктор лишь мягко улыбнулся, признавая его правоту. — Кстати, хотел тебя спросить. — Произнёс мальчишка, поправив лезущие в глаза волосы. — Не объяснит ли мне папочка, что это делает в стоматологической клинике? Он резко выдвинул ящик, и взору обоих предстало огромное количество разнообразных конфет, — главным образом чупа-чупсов всех цветов и размеров — заполняющих его нутро. — Ах, это? — Никифоров и бровью не повёл, словно у каждого стоматолога в закромах лежат горы ужасно вредных для зубов сладостей. — Выдаю пациентам за хорошее поведение. По его лицу было не понять, шутит ли он или же абсолютно серьёзен, и Юра недоверчиво склонил голову, искоса глядя на старшего. — Продолжим? — спросил Виктор, кивком указав на тетрадь, словно бы и не замечая того, как малыш косится на яркие обёртки. Юрочка вздохнул, соглашаясь.***
Нежная кожа на щёчке мальчика натянулась до предела, заполненный рот не позволял сглотнуть вязкую слюну, а натёртые уголки губ неприятно саднили. — Больно, солнышко? — с сочувствием поинтересовался Никифоров, коснувшись правого кончиком пальца. — Слишком большой? — Ё а ядге! — глубокомысленно изрёк Плисецкий, и привыкший к подобному за годы практики старший с лёгкостью перевёл на человеческий язык: «Всё в порядке». — Ну смотри. — Усмехнулся мужчина и коснулся ладонью Юриных волос, принявшись неторопливо пропускать сквозь пальцы шелковистые прядки. — А мог ведь просто выбрать поменьше. Жадина. Юрочка лишь пожал плечами, мол, се ля ви, и продолжил усердно облизывать огромный чупа-чупс, множество которых парой минут ранее обнаружил в столе старшего. Химозный фруктовый вкус раздражал язык и внутренние стороны щёк, и мальчик уже с десяток раз выплюнул бы гадкую конфету, если бы не голодный блеск глаз Виктора, пристально следившего за быстрым розовым языком. Плисецкий, будто издеваясь, то и дело касался сладкой карамели самым его кончиком, вынуждая Никифорова прокручивать в голове сценарии с куда более высоким рейтингом. — Что-то не так, папочка? — пропел он ангельским голоском и пару раз картинно хлопнул ресницами, на что мужчина лишь усмехнулся. — Вкусно, сладкий? Хочешь чего-нибудь ещё? — Нет, меня всё устраивает. — Невинно улыбнулся мальчишка. Он вновь старательно облизал конфету, глядя прямо в глаза несколько покрасневшему Никифорову, и быстро стрельнул взглядом вниз — туда, где под белоснежным халатом Виктора царило такое возбуждение, будто это ему не так уж и давно исполнилось шестнадцать. — А тебя? — бесстыже улыбнулся чуть припухшими губами Плисецкий. — А меня… — начал было мужчина, но тут Юра, пытавшийся перехватить пластиковую палочку похитрее, вовсе выронил её из липких пальцев, со вздохом слез с колен Виктора и скрылся где-то под столом. — Не сомневаюсь, что у тебя всё тут стерильно, и всё же в рот я это брать больше не буду. — С досадой произнёс мальчишка, чья взлохмаченная голова показалась из-под столешницы, и уселся прямо перед Никифоровым. — Что ж, придётся нам искать альтернативу, да, папочка? Мальчик поместил обе ладони на колени старшего и пересел ещё ближе, оказавшись почти вплотную к нему, а Виктор всё никак не мог поверить в то, что его Юрочка, который при всём получаемом удовольствии жутко стеснялся поначалу, теперь сам так явно соблазняет его. Зелёные глаза сверкали сумасшедшим блеском, пока Плисецкий вёл подрагивающими пальцами до бёдер мужчины, расстёгивал медицинский халат и справлялся с пуговицами и ширинкой на джинсах. Никифорову было превосходно видно, как мальчишку колотит от возбуждения и нервозности, и он старался даже не дышать, чтобы Юрина неожиданная смелость не улетучилась. Юра непослушными пальцами стянул с бугра в паху Виктора лаконичные чёрные боксеры и подался вперёд, очевидно, копируя какую-то порноактрису. «Дыши носом и постарайся убрать зубы подальше. — Вспоминал Плисецкий подслушанные с пару дней назад наставления одноклассницы, которые она давала своей подруге. — И не вздумай спешить, поняла? Ты тут не на порно кастинг пришла и подавиться ещё не хватало, а будет он говорить что-то — пошёл к черту и сам пускай себе отсасывает. А, да, и проследи чтобы он был прямо чистый. Потом спасибо скажешь». Мальчик придирчиво — как это было возможно в состоянии крайнего смущения — осмотрел ровный член любовника, пришёл к выводу, что тот не вызывает у него отвращения, про которое говорила ещё одна одноклассница, и наклонился ещё ниже. Лёгкая паника заставляла сердце колотиться так, словно Юра пробежал несколько стометровок, и он вскинул голову на Виктора: — Но как он поместится? — Так вот. — Никифоров вздрогнул, ощутив порывистое дыхание Плисецкого на перевозбуждённом органе и протянул ладонь к тонкому личику, позволяя мальчишке потереться об неё щекой и забираясь пальцами в волосы. — Не узнаешь, если не попробуешь, милый. Юрочка кивнул, прикрыл глаза на мгновение и подался вперёд уже куда решительнее; широко открыл рот, ощутил на языке незнакомую доселе тяжесть, а на макушке — тёплую ладонь мужчины, аккуратно направляющую его. Расслабившись и доверившись глухо простонавшему Виктору, он позволял тому проникать во влажную глубину собственного рта настолько глубоко, насколько мог, и спустя некоторое время осмелел, взял твёрдый ствол в руку и принялся ласкать в небыстром дразнящем темпе. Никифоров, глядя на Юрино раскрасневшееся лицо, грязно текущую по острому подбородку слюну и бледную кисть, которой тот прикасался к выпуклости на собственных джинсах, слыша совершенно непристойные причмокивания и негромкое мычание, едва сдерживался, чтобы не спустить мальчишке в горло, а Плисецкий словно того и добивался. Он весь подобрался, красиво выгнув спинку и выпятив ягодицы, перебросил волосы на одну сторону и развязно двигался вверх-вниз, периодически вскидывая бесстыжие глаза на Виктора. — Папочка, ты можешь… — начал Юра, прижавшись молочной щёчкой к увитому венами члену Никифорова, но тот прервал его с мягкой усмешкой: — Не придумывай, котён. Она совсем не такая сладенькая, как ты. Тебе не понравится. Мальчишка было надул губы и приготовился спорить, однако пришёл к мысли, что папочка вряд ли стал бы обманывать его в подобной ситуации, и согласно кивнул. Приноровившийся к новым ощущениям Юра причмокивал и с каждой минутой ёрзал всё сильнее, выдавая Виктору степень своего возбуждения так же просто, как малыши выбалтывают секреты. — Моему мальчику хочется чего-то ещё? — поинтересовался Никифоров прямо-таки сахарным голосом, мягко потирая Юрины скулы и натянутые щёки. — Чего же ему не достаёт, м? Может быть, чего-нибудь внутри? Плисецкий опалил его красноречивым взглядом и прогнулся ещё сильнее, приподнимая вверх зад, туго обтянутый светлыми джинсами. — Хочешь, папочка об этом позаботится? — с улыбкой спросил мужчина и тут же ответил себе: — Ну конечно хочешь. Ну-ка развернись. Мальчик послушно встал с колен и оперся о стол, приняв картинную позу с высоко вскинутыми ягодицами. Виктор даже залюбовался на секунду, мимоходом отметив для себя, что скорее сломал бы себе поясницу, чем прогнулся так же. Юра, почувствовав прикосновения Никифорова, подался назад и осторожно взглянул через плечо: иногда у папочки было настроение позволить ему наблюдать, а иногда мальчик получал обидный болезненный шлепок и вынужден был отвернуться. Левую ягодицу словно обожгло, и Плисецкий, зашипев больше для порядка, чем от боли, тотчас перестал подсматривать. Мужчина ловко стащил с него джинсы и боксеры, поцеловал алеющий отпечаток собственной ладони и, судя по звуку, выдавил на пальцы смазку. Сегодня Юрочка не был наказан, и Виктор растягивал его нежно и сладко, осторожно раздвигая скользкие стеночки, поглаживая и потирая горошину простаты. По животику разливались приятное тепло и лёгкая тяжесть; мальчик жмурился, тонко охал и дышал так громко, что напоминал астматика. Игрушка, заботливо смазанная и разогретая руками мужчины, заняла своё место, и Никифоров негромко щёлкнул кнопкой пульта управления. Пара секунд — и Юрино чувствительное тело покрылось испариной, задрожало, а пушистые ресницы быстро-быстро затрепетали. Старший с довольным смешком вновь надел бельё на мальчишку и потянул того за тонкое запястье, позволяя перестать опираться о столешницу и вновь опуститься на пол, сверкающий чистотой, как и всё в клинике Виктора. — Так хорошо-о, папочка! Сильнее! — Хныкал мальчик, ластясь к рукам Никифорова, потираясь пунцовыми щеками об его брюки и покрывая упругую кожу в паху беспорядочными поцелуями. — Включи сильнее! Глядя на Юрочку можно было подумать, что тот накачан какой-то синтетической дрянью: лихорадочно сверкающие глаза ни на секунду не задерживались на одном объекте, личико горело, губы безостановочно двигались в бессвязном лепете, а член стоял так, что хватило бы и пары лёгких движений, чтобы кончить. Вибрирующий плаг надавливал именно на ту самую волшебную точку, и мальчик и при желании не смог бы заставить себя сдвинуть колени и перестать глухо мычать. Плисецкий был почти уверен, что на его джинсах уже заметно пятно предсемени, но его это не волновало от слова совсем. Тот ещё жадина в обычной жизни, Юра и в постели хотел получить как можно больше, редко размениваясь на ленивую нежность: — Ещё! Пожалуйста, Виктор, ещё! — скулил он, повиснув на коленях у Никифорова и с усилием держа голову прямо, чтобы иметь возможность заглядывать папочке в лицо. Старший задумался на мгновение. В его планах было довести мальчишку до исступления одними только игрушками, но вид перевозбужденного Юры с пеленой на глазах завёл и его. — Негодник. — По слогам проговорил он, впрочем, улыбаясь. — Поднимайся. Плисецкий ответил на слова мужчины осоловевшим взглядом, и Виктор в очередной раз увидел в нём одного из вусмерть пьяных мальчиков-недо-девочек, одетых во что-то неизменно непотребное, с которыми провёл немало пятничных вечеров в барах в самых разных уголках света. — Вставай, сладкий. Ты ведь хотел сильнее? — хмыкнул Никифоров. До Юры наконец-то дошёл смысл слов старшего, и он вытянулся в струнку, едва способный стоять ровно из-за отчаянно трясущихся ног. Виктор деланно лениво поднялся следом и мягко надавил Плисецкому на грудь, подталкивая ближе к столу. — Вот так, мой мальчик, — похвалил его мужчина, когда Юра с его помощью уселся на столешницу, зазывно раздвинул колени и склонил голову на бок, поглядывая на любовника лукаво и ожидающе. — Посмотрим, что тут у нас. Никифоров не думал, что хотел бы знать, где его Юрочка научился быть таким возбуждающим и раскрепощенным, целовал ли он кого-то ещё с таким же исступлением, облизывая губы, кусаясь от желания всецело обладать партнером и сладко выстанывая в рот, обнажал ли ещё для кого-то тело и душу, — он просто покрывал каждый сантиметр молочной кожи мальчишки поцелуями и делал вид, что не замечает, как же тому хочется, чтобы его наконец-то взяли. — Течёшь прямо как девочка, сладенький. — С улыбкой шепнул Никифоров в Юрино заалевшее ухо и коснулся донельзя напряжённого члена, размазав по пунцовой бархатной головке смазку. — Так хорошо? — Хорошо… — Юра раскатывает слово по языку: от корня до кончика, прижимает его к нёбу, и получается гортанно, словно он всю свою жизнь прожил высоко в горах. Он улыбнулся наивно и вместе с тем развязно до безумия, схватился пальцами со следами от ручки и обгрызенными ногтями за руки Виктора, и тот покачал головой: его мальчик снова с лёгкостью получает всё, чего так хотел. Никифоров осторожно вытянул из Юриного тела плаг, вызвав у того судорожное поскуливание и вынудив поджать пальчики на ногах, и тотчас вошёл следом, не позволив анусу закрыться. Мужчина редко расщедривался на звуки, однако не смог сдержать глухого стона на то, как сжались Юрины мышцы вокруг его члена в ответ на удар. Узко, жарко, влажно — восхитительно. — Малыш, прогнешься для меня? — едва выдохнул Виктор, и с удовлетворением заметил, как Плисецкий старательно выгибается, так, что плоская мальчишеская грудь с бледно-розовыми сосками оказалась на порядок ближе к его лицу, а лопатки почти встретились. Ладони Никифорова легли на Юрину талию, делая темп глубже, сильнее, а тот, желая быть ещё ближе к любовнику, обхватил того коленями за бёдра и притянул к себе, принявшись выстанывать в плечо и оставлять на нём красноречивые отметины. Мужчина был слишком уж деликатен и хорошо воспитан, чтобы закатывать глаза от наслаждения, кусать губы и вскрикивать в особенно острых моментах, но вот Юрочка — нет. Плисецкий откровенно наслаждался тем, что его достаточно грубо трахают в десятке поз, сгибая и ворочая как послушную любому движению девчонки-хозяйки куклу; беззастенчиво подставлял алые от шлепков ягодицы; совершенно непотребно улыбался и сам насаживался на член любовника, отставив в сторону и намёк на скромность и сдержанность — Солнышко, погоди секунду. Никифоров вышел из него, вызвав у Юры возмущённый возглас, и потянулся рукой куда-то вбок, зачесывая на ходу платиновые пряди. От собранного и строгого образа успешного врача не осталось и следа, но Виктор пока ещё этого не видел. Один только Плисецкий приподнялся на локтях и облизывал пересохшие губы, поедая папочку голодным взглядом. Мальчишка тихонько хихикнул, представив, как тот будет напрасно пытаться вернуть себе опрятный вид и гневно шипеть, и выставил перед собой руки, замотав головой на вопросительный взгляд старшего: — Ничего-ничего. — Юра потянулся и взял Никифорова за руку, принявшись капризно трясти: —Ну где ты там? — Сейчас. Ляг на спинку. Мальчик тотчас послушался, впрочем, продолжая вредничать: он обхватывал Виктора коленями за поясницу, прижимался, высоко закидывал ладные длинные ноги и всё никак не хотел и на секунду успокоиться. Всё закончилось ожидаемо — Юриными горящими ягодицами и уязвлённым самолюбием. Никифоров покачал головой со спокойной улыбкой, опустился на колени, позволяя Плисецкому забросить ноги себе на плечи, и коснулся вновь смазанным пальцами растянутой, чуть припухшей дырки. — Ш-ш, не пугайся. — Виктор успокаивающе погладил Юрочке бёдра, почувствовав, что тот испуганно дёрнулся, когда к расслабленному анусу прикоснулось что-то ещё. — Ещё один плаг. Совсем-совсем маленький, прелесть. Тише. Пробка действительно была очень маленькой по сравнению с теми, которые мужчина обычно использовал, и Плисецкий сперва взглянул на Никифорова несколько скептически. — Слишком маленький, папочка. — Протянул Юра, почти не ощущая игрушку внутри себя. — Мне надо… Мальчишку едва не подбросило, когда Виктор нажал на прикрепленный к концу проводка миниатюрный пульт управления. Для такой крошки пробка вибрировала невероятно сильно. — Маленький? — усмехнулся Никифоров. — Что ж, видимо, это не такая уж и проблема, да, сладкий? — он вновь потянулся куда-то вправо и в следующее мгновение легко шлепнул Юру по ягодице: — Не дрожи. Мужчина быстрым движением приклеил проводок с пультом со внутренней стороны бедра пластырем с нарисованными зубастыми динозаврами и поднялся. — А вот теперь продолжим. Мальчишка не мог выдохнуть с пару секунд, — только мелко и резко вдыхал — когда Виктор без предупреждения вновь вошёл. Тонкие пальчики почти до синевы схватились за край белоснежного халата, а спустя мгновение впились Никифорову в плечи, когда его горячий член вдавил плаг Юрочке в простату. — Господи, папочка… Плисецкий сипел и скулил, не имея сил сказать что-то вслух, глядел на Виктора огромными глазами и далеко запрокидывал голову; ворочался, сгребая со стола книги, тетради и всякую мелочь, и отчаянно тёк, пачкая старшему халат. Каменно-твердый член ударялся о плоский животик, оставляя белесые пятна, и в такие моменты малыш лишь отчаянно вздрагивал: дополнительная стимуляция лишь усугубляла его положение. Мальчик не продержался и нескольких минут. Юре на секунду показалось, что он сейчас отключится. Оргазма такой силы и яркости у него ещё не было никогда в жизни, и Плисецкий действительно испугался на мгновение, когда во всех клеточках его тела одновременно взорвались крохотные фейерверки. Он никак не мог прийти в себя, лишь хватая ртом наэлектризованный воздух и проваливаясь в прозрачные глаза Никифорова всё глубже. Образцовый лицеист и успешный врач сейчас совершенно не напоминали самих себя: раскрасневшиеся лица, прилипшие к вискам светлые волосы, горящие похотью глаза и покрытые потом тела источали какой-то животный первобытный дух. Плисецкий, в голове которого все еще крутилась просмотренная вчера документалка про древние племена, думал, что так, наверное, они и проводили вечера, не обремененные моралью и порицанием близости. Он обожал Виктора ещё и за то, что с ним мог позволить себе быть абсолютно любым: капризным, самоуверенным, распущенным, нежным до глупости, наивным… Никифоров на всё отвечал ему ласковыми объятиями и любовью. Юре Плисецкому почти семнадцать лет, и ему кажется, что он уже всё знает об этом мире. Знает, какими должны быть отношения, знает, кем он хочет стать в жизни, как болит разбитое вдребезги сердце и как восхитительно осознание того, что ты снова влюблён. Юра Плисецкий даже по-своему мудр в своём отношении к свету, если считать мудростью практически болезненную любовь ко всему живому, затапливающую сознание, пока где-то под щекой громко и чисто бьётся сердце самого дорогого на Земле человека. Юра Плисецкий жалких полтора года назад проклинал каждое «навсегда», слетевшее с его губ, и на библии клялся никогда больше не произносить этого жуткого слова. В один момент оно делало счастливее всех на планете, а в другой — заставляло выть и кататься от сдавливающей грудь боли по полу. Мальчишка выл и заклинал себя, но… «На-всег-да» — стучало в глупом сердце. Юра улыбался. Кто он такой, чтобы загадывать так далеко?