маяки и скалы

Когда Антону хочется блевать желчью в потолок и нужны десятки колёс снотворного, чтобы на пару часов провалиться в спасительный сон, когда он не знает, спал он или просто забыл думать, а синяки под глазами выглядят уже совсем плохо (до такой степени, что Док поджимает губы и не решается сказать что-то), он думает о море. Когда шум волн, разбивающихся о скалы, перестаёт успокаивать, он вспоминает легенды, прокручивая их в голове, пока лежит в собственной постели, бездумно пялясь в потолок, или пытается выровнять дыхание, плотно обхватив пальцами холодный ствол пистолета. «Духи моря не всегда благоволили морякам,» — вдох и выдох медленные, он мысленно пересчитывает оставшиеся патроны. «Часто они, притворяясь маяками, символами надежды и спасения, наводили их судна на смертоносные скалы, где они и погибали,» — он прикрывает глаза, сворачиваясь калачиком, как ребёнок, на слишком короткой для него постели. «И сейчас, в эру технологий, существует примета, что иногда видеть свет маяка — не к добру, если свет его не белый, а мертвенно-голубой,» — он прицеливается. Вдох и выдох. Не забывать дышать. «Но далеко не все моряки сейчас суеверны,» — он неожиданно для себя всхлипывает, и тут же с омерзением стирает выступившие слёзы, размазывая их по щекам. Слишком жалко. Это не его, это чужое, это нужно выжечь огнём, чтобы ничего не осталось. «А иногда даже для самых суеверных из них такая надежда становится тем, за что они могут зацепиться,» — выстрел. Часть черепа взрывается, окрашивая бетон в багряный, и тело падает замертво.

***

— В тебя, кажется, наши снова верить начали, — вместо должного вежливого приветствия говорит Док, тяжело опускаясь на заднее сиденье автомобиля. — Я ему об этом уже сказал, — почему-то недовольно тянет Армян, глядя на коллегу через зеркало, — Разве это не очевидно? Ты вообще видел, как они на него смотреть начали? Док вяло пожимает плечами, не глядя на мужчину в ответ. В очках на секунду отражается Армяна же взгляд, и он морщится, снова отворачиваясь и нажимая на газ. — Самый умный, бля, — он фыркает. — На себя бы посмотрел. Антон мысленно закатывает глаза и снова уставляется в окно. Чёрные ветви деревьев на фоне светло-серого неба создают прекрасный жизнерадостный пейзаж. И зачем он уволился из кофейни? Музыка там неплохая была. ...А. Вспомнил, зачем. Одно радует — наконец-то его же подчинённые признали его главой после ухода старого. И ста лет, блять, не прошло. — …И я не думаю, что это они. Сами понимаете, выгоды никакой. Вообще, в последнее время Союзники напрягают. Не в свои дела не лезут и держатся достойно, но слишком быстро они окрепли… Богомол, ты вообще с нами? Шастуну чуть ли не впервые за всё время их знакомства хочется их одёрнуть от такой манеры общения с ним, но он сдерживает себя. Просто слишком на нервах. Просто не выспался. Он ел сегодня или снова забыл? Ещё срывов на ближайших ему людей не хватало. — Да. На перекрёстке на секунду мелькает знакомое пальто, и Антон трёт глаза ладонью, пытаясь согнать ненужное видение. Прочь, блять, из моей головы.

***

Всё идёт хорошо — подозрительно хорошо и спокойно — и Антон просто пьёт кофе на кухне, просто помешивая в кружке осадок уже пару минут. Всё спокойно. Он думает, что всё так и должно было кончиться, и скорее странно, что он сейчас так сильно пиздострадает по этому поводу. Целиком и полностью счастливого конца с блёстками и замками и не могло быть — не у них и не в этой жизни. А что было бы, если бы они встретились не по приказу Скруджи, а… Если бы просто так сложилась судьба? Чувствовал ли Арсений к нему хоть что-то настоящее за всё это время, или же абсолютно всё было фальшью? Было ли то нападение на него случайностью? Зачем он пришёл тогда? Что сделал с Арсением Скруджи после того, что случилось? Что было между ним и этим парнем вообще? Могло ли… Могло ли всё быть по-другому? Его размышления прерывает дверной звонок. А он открывает, вопреки всякой логике и здравому смыслу. Через правую щеку проходит ещё не заживший до конца рваный шрам, который, наверное, останется с ним навсегда, но это неважно. Губы поджаты и пытаются растянуться в стыдливой, до дрожи болезненной улыбке, но это неважно. Руки сжимают спортивную сумку, и вся фигура мужчины наполнена то ли отчаянием, то ли отчаянностью, но и это неважно. Под тонким пальто надет свитер. И Антон не закрывает перед ним дверь.