***
-…Ты меня вообще, блять, слышишь? Антон несколько раз моргает и слишком резко выпрямляется. Понимание, что он только что чуть не упал со стула на чьей-то кухне, приходит через пару секунд. Он никогда не был настолько беззащитным. Осознание этого приходит через пару секунд, и ему снова становится тошно от этого. Как же мерзко и жалко. — Слышу, — он морщится. Кажется, на голове бинты, но рука слишком тяжёлая, чтобы поднять её и проверить. — Хоть на что-то ты способен. Шастун с трудом фокусирует взгляд на парне, сидящем напротив него. Он смотрит насмешливо и пугающе спокойно. Сейчас, на этой маленькой задымлённой кухне, пахнущей сигаретами и валерьянкой, хозяин — он. Да и не только на кухне, если проанализировать всё хоть немного. Что получается сложно, но почему-то пугающе автоматично. — Ты знаешь, кто я? — тон у него вовсе не угрожающий, даже весёлый, он смотрит свысока, сидя на таком же стуле, но будучи чуть ли не на полголовы ниже Антона, — А, Богомол? — Да. Можно было бы сказать, что он безбожно врёт, но даже в таком состоянии его мозг всё ещё хоть немного, да функционирует. Парень совсем молодой — даже неожиданно, хотя по голосу, доносившемуся сквозь маску, можно было бы угадать — лет двадцать пять, не больше. Татуировка над правой бровью чуть приподнимается синхронно с ней самой. — Не чувствуешь себя в опасности, м? — хриплый смех неприятный, но даже в нём, кажется, не чувствуется угрозы. А Шастун то ли слишком устал, чтобы думать, то ли… Действительно не чувствует. — Не зря не чувствуешь, насекомыш, — Скруджи дёргает уголком губ вверх, — Сам понимаешь, я бы мог прикончить тебя прямо сейчас или раньше, но… Как видишь, нет. А запугивать жертву прямо перед её смертью бессмысленно, так? Антон кивает, слабо хмурясь. Какого хуя вообще происходит? Головная боль бьёт по вискам резко, и он морщится, но взгляда не отводит. Тот, кажется, ничего даже не замечает. — Мы достаточно много дерьма друг другу сделали. А теперь ещё и взаимно уязвимы, как никогда, — он взглядом чуть ли не сканирует лицо Шастуна, — …Да, я мог бы тебя убить, чтобы этого не было, но твои псы за тебя горой. Он снова усмехается и склоняет голову набок, глядя куда-то сквозь мужчину. -…И не только твои, — Шастун непонимающе приподнимает брови, — Но Арсений больше не тронет ни вас, ни вашу… Бля, информацию, хотя в последнее время её и меньше, чем, как мне думается, было на самом деле. Части пазла складываются в голове Антона чересчур медленно, и Скруджи издаёт тихий смешок, вдруг переходящий в сдавленный хохот. Шастун не думает ни о чём. Его голова блаженно пуста, несмотря на откровенно хуёвую ситуацию. Только хохот этот кажется ему болезненным. — И, раз уж мы так от друг друга зависимы, дорогой мой, блять, друг, — он продолжает говорить, не отводя пустого взгляда от мужчины, — Можем вновь заключить очередное перемирие. Только вот, ты сам понимаешь, насколько рискован будет любой проёб с чьей бы то ни было стороны. Антон кивает. Антон думает, что всё это кажется таким нереалистичным, будто всё это — просто сон, вызванный веществами, которыми его накачали. Антон пожимает протянутую ему руку, не отрывая почти физически твёрдого взгляда от серых глаз. И в этой серости ему на миг мерещится ослепительно яркий голубой, но он прогоняет этот образ яростно, заполняя разум сложившейся ситуацией.***
— А я говорил, что ты с ним проебёшься, — Док досадливо дёргает плечами, выглядя почти зло, но, к его чести, даже не ругается в материнском духе, как он часто это делал, — Повезло, что всё кончилось относительно нормально. Паша быстро облизывает губы, переводя почти сочувствующий взгляд на Антона, и подливает им ещё виски. Угрюмый пятничный бар пахнет сыростью и спиртом, и этот запах уже так сильно ассоциируется с Павлом, что при любой его ноте перед глазами Шастуна встаёт его вечно насмешливое лицо. Вообще-то, Воле доверять нельзя. Вообще-то, за некоторую сумму он сдаст тебе всё, что доверили ему. Но секретной информации практически и нет больше. Слишком странно всё вышло. Слишком хорошо. Антону на пару секунд чудится отблеск голубых глаз в пёстрой толпе, и он силой заставляет себя не оборачиваться, вливая в себя залпом целый стакан. — Про тебя тут, кстати, спрашивали, — говорит Воля невзначай, протирая и без того чистый стакан, — …И не смотри на меня так, пусть платой за это и весь вискарь, что вы выдули, будет твоя кислая рожа. Шастун криво усмехается. Всё вышло слишком странно.