Сердце вулкана

— Люди — идиоты, — с ласковым охриплым рыком в голосе изрекает Занзас, а шрамы на его лице проступают все отчетливей. Скуало пятится, чувствуя бешенство своего спутника: попасть под руку падшему ангелу, зовущемуся в народе демоном, а то и самим дьяволом, ему не улыбается. Если его оттаскают за волосы — ничего, это уже привычно, владыка вулкана любит рукоприкладствовать и прикладывать руку к демону моря по делу и без, но вот сейчас…       Голову оторвет.       У Занзаса очередной гон — назвать этот «процесс» у желающего трахнуть кого-нибудь мужчины как-то иначе, у Скуало язык не повернется. Сам морской демон и царь приличного куска водного пространства защищен именно что своей стихией: близость с вулканом убьет его с особой жестокостью. В общем-то, как и любое другое живое существо. Его Занзас даже и не думает рассматривать, когда желание его тела пробуждается и пробуждает от сна присущую ему стихию — вулкан.       Поэтому чем думают люди, когда перед извержением приковывая к краю жерла молоденького парнишку — вдвойне не ясно. Но Скуало заранее в ужасе. Занзас терпеть не может попыток так себя задобрить. Жертвоприношения падшему не по вкусу.       Занзас на его глазах доходит до точки и срывается за край, а слепящая магма в жерле закипает. Мальчишка стонет, когда лава начинает подниматься и из-за нее ощутимо теплеет. Демон вулкана не оборачивается — он горящими глазами оглядывает сверху вниз долину, в которой суетятся люди — они еще не знают, что до извержения осталось всего ничего, пока что у них получается видеть только клубы черного дыма, идущие к небесам, словно с пожеланием засможить всю небесную канцелярию.       Скуало покрывается холодным потом — дым и закипающая магма — это Занзас в двух шагах от бойни.       Бойня — это то, чего допустить нельзя, потому что однажды Занзас уже расколол материк. Скуало так приобрел свою сытную и уютную территорию в море. Сейчас повторение приведет к тому, что вода вскипит и все владения Скуало превратятся в залитое лавой по дну место смерти всего живого.       Идея появляется сама собой и, как обычно, в последний момент: демон моря окидывает прикованного парнишку внимательным взглядом и скабрезно хмыкает, привлекая внимание и сбивая настрой старого друга, уже готового накрыть раскаленным пеплом все живое. — А мальчик-то смазливый. Чистенький. И одет хорошо! Наверняка опять какая-нибудь добрая мачеха от пасынка избавляется. Я этих тварей знаю, они тоже все моего боевого монстра девицами подкармливали. Цепями к скале и кукуй, красавица, сколько тебе жить осталось. Доподкармливались.       Занзас обращает горящий взор к парнишке — от жары у того потрескались пухлые губы, волосы взвились и принялись потихоньку скручиваться, на светлой коже, шелушащейся, горячей, но на вид все еще нежной, следы копоти. Но в остальном — нежный цветочек, от такого разит молоком и невинностью. В груди демона ворочается чувство — убить «доброжелателей» он хочет невыносимо, но нужды тела горят: ему уже давно нужна разрядка. Мальчишка… Подойдет, он в его вкусе, да и возраст, чтобы стать демоненком, подходящий.       Занзас растягивает губы в хищной улыбке, замешанной на желании убивать и присваивать, и кивает лучащемуся заботой Скуало. — Раскуй и забери пока что к себе, на пресноводную часть. И следи, чтобы твои рыбины его на глубину не потянули, иначе я наконец-то попробую русалочий шашлык. Заодно узнаем, могут ли они орать так же соблазнительно, как когда сманивают моряков. И сам не увлекайся, острозубый, — Скуало со вздохом терпит, когда Занзас сияющей и пышущей жаром рукой тянет его за прядь. Длинные белые волосы не горят только чудом. — А я тут пока сам вниз спущусь, может быть, разомнусь — мальчишка тощенький, маленький, надо будет нежно… Сил нет ждать. Говоришь, любящую мачеху искать?       Скуало мысленно и очень тихо благодарит небо за то, что Занзаса получилось переключить. Поэтому морской демон небрежно кивает другу и одной рукой вырывает цепи из скалы, резко закидывает неведомого сопляка, уже розовеющего, на плечо, и спрыгивает с края вулкана наружу — только развеваются длинные белые волосы и сверкает серебром чешуя ниже пояса. Стылая корка магмы лопается у них за спиной с красноречивым хрустом и свистом горячего воздуха: они едва успели убраться.       В том, что к вечеру в деревеньке появятся зажаренные любвеобильным демоном женщины и мужчины, Скуало не сомневается, но ему плевать. После своей разминки Занзас вернется инкубом, переключившимся на огонь страсти, а в таком состоянии он и для нежного человека сгодится. Не помрет пацан от демонического огня — им всяко благо.       Но что-то ему говорит: после первого раза, остаться человеком у парня не выйдет. Хотя и это древнего беспокоит мало — после Падения они с Занзасом уже довольно давно были только вдвоем, заброшенные в такую глушь, что можно было только изумляться, что они выжили. Места, откуда вырвали крылья, иногда ныли, и тогда Скуало раздирал себе спину. Занзас же, покрытый шрамами и полный неукротимой ярости, быстро сделал им репутацию среди сущностей, которые обитали здесь ранее.       Если мальчишка займет место младшего, третьего бессмертного и половину койки падшего ангела — честь ему и хвала, Занзас его на руках носить будет и трахать в меру своей нескудной фантазии: жестко или нежно, под настроение. Заодно немного в разум войдет — ему полезно. Опять же, обиженым парнишка не останется — во владениях Занзаса и наверху, и внизу, есть чем управлять. Занзас даже среди своих — богач, который драгоценности выправляет сам. Это не сиренами командовать и золотые чешуи скрупулезно в сундуки складывать, заманивая искателей мифическими кладами.       Скуало вздыхает, когда за спиной взрывается что-то: первый залп извержения, начавшийся так, говорит, что демон вулкана взялся направлять потоки лавы и скоро филигранно сожжет часть селения — чтобы неповадно было мальчишек к жерлу приковывать. Погасить — погасят, если не сдурили и позаботились вырыть траншеи, направляя потоки к морю — все равно живут перед обрывом. Занзас иногда даже думал тряхнуть стариной и пустить по земле пару трещин, посмотреть, что получится.       Скуало прыгает в реку и вовремя — в воздухе пляшет обжигающий пепел, и вся зелень полыхает нестерпимо. Морской демон вздыхает — неласково встретили, значит, люди, его друга. Теперь пусть пеняют на себя.       Мальчишку он опускает на мелководье журчащей речки, выплыв с бурной и пенящейся середины — тот чуть ли не шипит от соприкосновения с водой, такой он горячий. Наверняка тепловым ударом отрубило.       Пока никто посторонний не видит — можно его полечить, все равно о его силе целителя только ленивый в свое время не трепался. Скуало заматывает юношу волосами, благо они до пят, и опускает на дно с головой. Десять ударов сердца, двадцать… Потом вода нестерпимо теплеет и начинает бурлить — Скуало рывком вытягивает кокон своих волос и распутывает мальчишку — целого, здорового, с розовыми щеками, не иссушенного и не измученного. С горящими теплым огнем глазами.       Морской демон крякает от удивления — он планировал полечить, а в итоге инициировал — на лбу тлеет багровая искорка благословения его вулканического друга. Но ладно. Занзасу меньше возни — он бы его несколько часов перестраивал по своему, извелся бы от волнения — непросто человеку, даже имеющему на себе демоническое благословение, переродиться в огненную сущность. Водные выживают почти все — Скуало своих красавиц с чарующими голосами тоже собрал из жертвенных и утопленниц. Одна Лорелея чего стоила — какой голос, какая сила, какая прыть! Так быстро девицы в его кровать до нее не прыгали!       Скуало разговаривает парнишку и потихоньку понимает: уживутся. Уж они вдвоем — точно. А с Занзасом проблем будет еще меньше — ненасытный и страстный, у него пока что скромные запросы.       Но до вечера ни он, ни парнишка, Тсунаеши, демона вулкана к себе не ждут.       Над их головами извержение только набирает силу.

***

      Тсунаеши чувствует себя оглушенным. В один день его жизнь переменилась дважды. Он чуть не умер и выжил там, где другой бы гарантированно не смог. Это воодушевляет и пугает — во что еще он встрянет теперь?       В гроте, сияющем драгоценностями по стенам, он пока что один, но это ненадолго — он чувствует приближение хозяина вулкана чем-то вроде шестого чувства, знает, что тот вот-вот появится. Тсуна волнуется — какой будет встреча с тем, кто не позволил ему сгореть и остаться человеком, кто когда-то во младенчестве дал ему свое благословение, за что его и избрали, как жертву?       Здесь, в этом гроте, пещере — тепло и сухо, по полу живо змеится лавовый ручеек, играющий багровыми всполохами по поверхности, огромная чаша с неровными краями из вулканической породы в центре — это ложе, которое ему предстоит разделить с демоном. Она застелена мехом и ждет, когда он заберется внутрь и ляжет на мягкое, словно драгоценная жемчужина в ракушку.       Ждет этого и терпеливый хозяин всего этого великолепия.       Его хозяин.       Тсунаеши страшно, но он все равно ощущает себя взволнованным и пьяным. В его теле горит огонь — покорный, трепетный, как огонь очага. Зато в его спутнике, замершем где-то позади, бурлит магма. Темное и светлое течет под кожей, лава в нем бурлит, высвечивая шрамы — этот демон прежде всего воин, шрамов у него много. Тсунаеши — даже не демон, и прежде всего — он, как ему сказал Скуало, хранитель очага. Это не его и не их прихоть — так просто получилось. Они когда-то были созданиями с небес, но он — он рожден существами земными и благословлен. Не родись он когда-то в дни чествования лавового демона, не озаботься его мать получением благословения от хозяина этих земель — он бы не выжил теперь, когда это благословение его и подвело, очень удобно, под кандидаты в жертвенные агнцы.       Занзас горяч — новым, полным силы и жизни, чувствительным огненным телом, Тсуна хорошо ощущает чужой жар. Если сам он — лучи солнца, то Занзас — его тело, пылающее и кипящее. Тсунаеши — лишь искра от истинной мощи того, кто человеком не был никогда.       Он уголком глаза смотрит на замершего в проходе мужчину, задумчиво следящего за его реакциями, смотрит на сверкающие от его собственного света алмазы вокруг, видит свое отражение в начищенном до состояния зеркала сверкающем щите у стены — полное внутреннего света, нежное, изящное существо. Таких, как он, за спиной Занзаса пять штук можно спрятать.       Занзас не такой, каким он его представлял — он не рогатый демон и не носит черепа врагов, как верили у них дома. Просто мужчина — широкоплечий, высокий, сильный, с полными темных желаний глазами.       Тсунаеши отводит взгляд от отражения, когда понимает, что его разглядывания заметили, и краснеет, как ему это дано теперь — щеки светятся ярче, Занзас усмехается — это чувствуется — и делает несколько шагов к нему. Поступь у него бесшумная.       А потом парень едва слышно вздыхает: кончики горячих пальцев скользят по его бокам, по спине вдоль позвоночника, снизу вверх, к шее. Одежда плавится, юноша выгибается, дрожа. Все происходит неожиданно аккуратно и нежно для того, кого Скуало представил ненасытным зверем.       Тсуна покрывается мурашками и закрывает глаза — чувствовать новой кожей удивительно приятно. Не знавшее ласки тело вспыхивает звездой во тьме, голову ведет сильнее. Мужчина удовлетворенно хмыкает у него над ухом, и продолжает искушать — вплетает пальцы в волосы, оттягивает голову, так приятно и чуть-чуть грубо. Горячее дыхание ласкает ухо, за ухом, теплым ветром спускается по шее, и Тсуна снова подрагивает. Горячие губы касаются кожи первым поцелуем, вторым, прижимаются, и влажный язык выводит круги по коже шеи — один, два, три круга, снова и снова, пока внизу живота не теплеет, и мурашки не бегут по всему телу. Под кожей слегка щекочет — Тсуна тяжело дышит в ответ, ощущая, как подрагивают мышцы живота. Сладкая истома разливается ниже пояса, от нее слабеют колени, и он закрывает глаза, едва слышно простонав, когда мужчина скользит рукой по его животу и вверх, к груди, ногтями царапая сосок.       Это не то, чего ждешь от жестокого бога. Эта ласка, эта предупредительная нежность, это коварство тьмы и искренность света. Тсунаеши падает назад, в чужие руки, в объятия, в запах мужского тела — густой, мускусный, горячий. Жар прогревает моментально. Нос щекочет запах лавы, металлов, как в кузнице — тяжелый, оседающий на языке.       Он ерзает, а остатки его одежды сгорают, не причиняя ему вреда. Теплый ветер и свет перебирают ему волосы. Пальцы Занзаса гладят, мнут, щекочут, они достают везде, заставляя пару раз взвизгнуть от растущей напористости и тихо гортанно стонать от удовольствия и вырывающейся на волю чувственности. Юноша ерзает, но глаз не открывает, предпочитая чувствовать больше, сильнее. Ему так хорошо, как в жизни не было, и все это заслуга демона, который исполняет истинно демонскую работу — соблазняет, искушает, развращает.       Тсуна не намерен бороться с удовольствием и тем, кто его доставляет. Умирать было страшнее, чем полагаться на милость того, кто спас от страшной, мучительной смерти, кто умеет так неспешно подводить к добровольной верности.       Тсуна горит огнем желания — янтарным, теплым, как смола, и Занзас только помогает этому огню стать жарче, ярче, горячее. Неспешная ласка полна влажных поцелуев в шею, в плечи, под челюсть. Тсуна чувствует себя как никогда хрупким рядом с мужчиной, но желанным. Это чувствуется в каждом прикосновении горячих, твердых, уверенно держащих пальцев. Во взгляде, который неотрывно скользит по телу. В ощущении давления чужого желания, сдерживаемого лишь чудом и железной волей.       Но Тсунаеши хватает одного-единственного жадного поцелуя, в который он всхлипывает, ощущая, как властно сплетается с его языком чужой язык, как напористо тот исследует рот, чтобы потеряться в ощущении прижавшегося к нему пылающего тела, сжаться, сводя полыхнувшие огнем бедра, чтобы демон потерял всякую возможность себя контролировать.       Они оказываются на шкурах ложа, а он не помнит, как. Демон всюду — он целует пальцы, локти, колени, оглаживает, разводит бедра, помогает закинуть худые ноги себе за спину, свести их в поджарых лодыжках у него за спиной. Он обводит бока, пощипывает соски, целует ключицы, от чего маленькие молнии скользят под кожей и бьют между ног, снова и снова, пока Тсуна не начинает хныкать и ерзать, мучимый нестерпимым желанием касаться больше. Занзас помогает обхватить руками свою шею — за нее юноша цепляется, как за последнюю твердыню в мире, и получает пару поцелуев куда придется — в щеку, в подбородок, в шею, и кожа у них горит только сильнее. Сердце Тсуны заходится бешеным стуком, все тело пульсирует, переполненное горящей кровью и возбуждением, набухшее от ласки и силы, чувствительное, одурманенное вспыхнувшей жизнью, опьяненное триумфом и желанием.       Тсунаеши выгибается и извивается под Занзасом со стонами, и сходит с ума. Они пылают друг для друга, ярко, нестерпимым жаром опаляя все вокруг. Занзас трется между горячих, упругих ягодиц, хищно порыкивая и ощущая, что от возбуждения почти больно — устоять перед мальчишкой он просто не в силах, не когда тот такой живой, жадный, ладный и такой отзывчивый. Его тело нужно Занзасу, как кораблю нужен кусочек суши, чтобы встать на якорь, как вулкану нужен толчок из глубины, чтобы пробудиться, как демону нужен агнец, чтобы напиться его крови и стать сильнее.       Тсуна, такой мальчишка в сравнении с древним, но он тот, кого Занзас желал увидеть подле себя столетиями. Он лучше агнца, он весь, весь его, каждой трепещущей частичкой, каждой мыслью. Его огонь — отражение силы Занзаса. Он кричит жалобно и сладко, и выгибается, когда чужое алое пламя скользит по коже, доставляя чуждое, острое удовольствие. Это первая не физическая ласка, которую демон хочет ему показать, чтобы привыкал к его возможностям и утрате человечности. Алое пламя обостряет каждый рецептор, превращая его мальчика в сгусток желания — хнычущий, извивающийся, перекатывающийся на живот, чтобы потереться ноющими бедрами и прогнуться, подставиться довольному, всецело одобряющему такую инициативу хозяину вулкана.       Тсуна знает, что все сделал правильно. Пляшущий по коже огонь словно снял с него кожу, оголил все нервы, превратив из молодого мужчины, которому у них было позволено жениться и построить дом, в изнывающего от неудовлетворенности юнца, нуждающегося в самом пристальном внимании старшего. Тсуна мелко подрагивает и тихо рычит, и стонет, когда крупный член потихоньку проникает в тело. Он расслаблен, проникновение удивительно приятное, безболезненное, но от самого чувства объединения глаза закатываются. У него сводит все внутри от потребности поласкать себя, довести до разрядки. Но руки перехватывают.       Юноша хрипит, извивается, и Занзас стискивает его руками, держит, ловит сильные для человека руки, что только сильнее возбуждает обоих, вынуждая рычать и выть. Ребра Тсуны ноют, столько в мужчине сил, но эта беспомощность и подконтрольность только сильнее возбуждает. Тсуна сам не понимает, когда насаживается на член до конца. А потом Занзас делает несколько размашистых толчков, подлаживая темп. И Тсунаеши понимает, что пропал. Пропал его голос, его возможность думать. Мир взорвался удовольствием, напитавшись светом.       Теперь Тсунаеши пылает сверхновой под телом мужчины, ощущая, как сводит мышцы вокруг крупного члена, как он срывает горло, чтобы выкрикнуть удовольствие, оповестив о нем мир. Двадцать лет жизни, от которой он отказывается в эти мгновения, стоят такого наслаждения. Тсуна ахает, когда острые зубы твердо прихватывают его шею, снова и снова. Это приятно — позвоночник прошивает огнем, Тсунаеши выгибается, дергает дрогнувшей ногой, тяжело дыша, и громко стонет, когда от очередного толчка огненный цветок расцветает за глазами, опаляя голову изнутри жаром. Это ощущение, как от удара, но куда горячее и приятнее. Тсуна закрывает глаза и весь отдается нестерпимому наслаждению, он кричит, стонет, вопит во все горло, не имея возможности дернуться и всем телом рассказать, насколько ему хорошо сейчас. Насколько ладно поет в руках Занзаса все его естество.       И он уже не увидит, как расцветает огненная звезда у него во лбу, как золото и янтарь пропитывают его кожу, глаза и волосы, как нестерпимо сияют его кости под тонкой кожей, как набухают золотисто-белым вены, скрученные с упругими мышцами. Занзас движется размашисто, его член — всплеск алого среди света кожи и тьмы шрамов, длинный, толстый, твердый, он врывается между вздрагивающих ягодиц, пускает круги плыть перед глазами, заставляет скрипеть зубами, дергаться, сжиматься каждой клеточкой, всем своим естеством, когда по телу бегут щекотные молнии наслаждения, скручивающие мышцы в тугой узел, ломающие, выгибающие, подчиняющие его чужой воле и чужим рукам лучше, чем это сделали бы боль, пренебрежение и унижение.       Тсуна ощущает себя именно тем, кем ему и положено теперь быть — сущностью, которая Хранит — хозяина, дом, ложе, себя для него. Это тонкие цепи, которые прямо в эти мгновения связывают их друг с другом, подчиняют его — но он и не против. У него нет другого дома и нет другого мужчины, которому он бы позволил присвоить себя, подчинить, заклеймить острым удовольствием укусов и единения тел.       Демон вулкана для таких, как он, людей — бог, страшный, суровый, но для него теперь — милосердный, давший ему жизнь, когда остальные отреклись и приказали умереть за них.       Занзас врывается в него в последний раз с хриплым рыком, делает пару рефлекторных толчков — Тсуна сжимает кулаки, жмурится и хрипло стонет, вздрагивая почти конвульсивно. Внутренности опаляет огнем, он кричит, ощущая, как из уголка губ сочится непроглоченная слюнка, ощущая скользнувшую между ног ладонь, которая сминает, гладит и помогает излиться поскуливающему парню в два твердых движения.       Тсуна не может кричать — он сипит, ощущая головокружение и слабость в разомлевшем от ласки теле, и устроившийся в чаше ложа Занзас легко подтягивает его, ошеломленного, к себе.       Грот залит светом от их тел, сверкают камни в стенах, бросая цветные блики. Ручей на полу течет быстро и по нему мечутся янтарные блики пламени, куда реже — алые и багровые, как было раньше.       Тсуна шумно втягивает воздух носом, понимая, что что-то снова изменилось — теперь ручьи лавы в стенах, вокруг них, для него не секрет. Они текут быстро, вместе с его дыханием и сердцебиением, медленно, когда он хочет. Становятся горячее или почти замерзают.       Занзас смотрит на него глазами с багряными искрами в радужке, побуждая показать, что он теперь умеет, и забывший о собственной усталости юноша садится, придвинувшись вплотную к краю ложа, глядя в никуда и видя то, что никто другой не увидит, и мысленно чертя потокам новый путь, вокруг всего вулкана — чтобы подняться на него выжившим стало куда труднее, чтобы они и думать забыли о том, чтобы оставлять его хозяину новых жертв.       Занзас вдруг подкатывается к нему со спины и целует между дрогнувших лопаток. Замерший Тсуна роняет вскинутые руки, цепляясь ими за края ложа и выгибается, запрокинув голову, тяжело дыша. От поцелуя и размашистого мазка языка по коже словно расходится жидкая магма. Это больно и хорошо, тело, изумленное, и возбуждено, и кричит об опасности, не давая дышать. Его успокаивает только размеренное поглаживание по ноге — под ладонью мужчины расцветают карамельного цвета тонколинные глифы. После ладонь замирает на бедре, а мужчина приподнимается, садится за ним, прижав к краю чаши. Новый поцелуй притупляет жар между лопаток, а вторая рука уже оставляет небольшой витой глиф у него на плече. — Что там, между лопаток? — хрипло выдыхает Тсуна, впервые решаясь заговорить с мужчиной и даже посмотреть ему в лицо. Красивое — оно словно выточено из камня, с темными разводами шрамов, то более заметными, то пропадающими. Глубокие глаза, размашисто начертанные чьей-то рукой брови, расходящиеся двумя концами к вискам. Пухлые губы — яркие, четко очерченные, сильный подбородок с ямочкой, жесткая линия челюсти. Тсуна в ступоре рассматривает мужчину, словно видит в первый раз и до этого он не целовал этих губ, не запускал пальцы во всклокоченные волосы, не хватался за плечи, не звал по имени, забывшись. — Печать, — отвечает Занзас, поглаживая жесткую отметину «Х» между лопаток на узкой спине кончиками пальцев, и голос его не рокот и грохот камней, а приятный низкий тембр, полный урчащих нот, от которых внутри все рефлекторно поджимается. Тсуна охает, щеки его становятся чуть темнее, а свет — пронзительней.       Занзас усмехается — теперь его мальчишка видит и может больше, но заплатил он за это осколками памяти. Больше он не будет думать о себе, как о человеке, не вспомнит, кем были его отец и мать, братья и сестры. Теперь он окончательно и бесповоротно — не человек. Хранитель. Малая сущность вулкана. Самый чуткий инструмент для пальцев демона, способный, забывшись, уничтожить все живое. Занзас теперь может немного ослабить свою сдержанность и поприжать бурлящий магмой нрав, опереться на умение ждать и рассуждать, присущие хорошему воину, но Тсунаеши придется научиться контролировать свою силу и ставший огненным характер. Он останется изящным, гибким, словно лавовая река, не будет пугать случайных свидетелей широченными плечами и глыбами мускулов — сила осталась за Занзасом, но вот жар…       Тсунаеши пылает, словно звезда, солнце, маяк. Он только кажется созданием из света и скользящего шелка.       Он плазма.       Одно прикосновение к нему способно убить, если он забудется.       Он — сердце своего хозяина.       Занзас поглаживает грубыми ладонями разведенные в стороны коленки, подставленную спину, отмечая, как хорошо сидит перед ним пойманный в угол мальчишка. Обводит дрогнувшие бедра, сминает светлые ягодицы. Глифы пылают темными узорами на теле, но вспыхивать багровым не торопятся. Это хорошо.       Тсунаеши прячет горящее лицо в сложенных на кромке ложа руках и часто дышит. Он уже готов отдаться еще раз. И еще раз. И еще. Тело призывно ноет — скорее бы почувствовать бескомпромиссную ласку шершавых ладоней.       Вот только контроль над стихией, переданный хозяином с помощью загоняющих силу в рамки глифов, никуда не девается. — Хорошо, — кивает Занзас, любуясь на свою работу и оглаживая изогнутую поясницу. Мальчишка гнется, словно костей в нем нет. — Очень, очень хорошо, — последнее слово он радостно взрыкивает, подхватывая испуганно ахнувшего молодого любовника под ягодицы и одним слитным движением погружаясь в призывно раскрытое тело. Тсунаеши запрокидывает голову, открывая горящие теплым цветом его огня глаза и встречая пылающий взгляд других. — Да! — новая вспышка света разносится во все стороны, и вулкан мелко вздрагивает от сдвоенного вопля удовольствия. В море вспыхивают отточенные течениями кристаллы, подсвечивая город на дне.       Скуало, лениво поглаживавший бок одной из своих бессменных фавориток-акул, приоткрыл один глаз, изучая цепочку светящихся отломков вулканической породы, и удовлетворенно хмыкнул. — Сошлось.