Осторожность превыше всего.

"Да кому такое может понравиться?!" - Мысленно восклицал Альфред, гневно похрустывая пригорелыми тостами. В забегаловке L’hibou или, как её называли такие же "пролетарии", как сам Джонс, "Сове" плохо было исключительно всё. Начиная от стен с потолком, которые были грязными, покрытыми копотью и застарелым жиром, и заканчивая паршивой готовкой местного повара, которая в купе с древней, пережившей, вероятно, всемирный потоп мебелью дарила незабываемое ощущение истинного гадюшника. Но был и один плюс - Сова на то и Сова, что по ночам ей не спится, поэтому после часов девяти-десяти здесь всё ещё можно было выпить чашку другую кофе или перехватить чего съестного. На свой страх и риск. Альфред рисковать не то чтобы любил, но это получалось у него само собой. Наверное, Мэри всё-таки немного заботилась об этом плачущем беспомощном комочке, потому что с её молоком он как-то да и успел впитать в себя эту поразительную авантюрность. Как никак, а на ужин в L’hibou отважится не каждый. В подтверждение этому публика в "Сове" была либо исключительно отвязной, либо её не было совсем. Сегодняшней ночью народу здесь было немного, но и этого было достаточно, чтобы в помещении стоял заливистый хохот и пьяный лепет. Джонс же сидел на своем излюбленном месте у стойки, дожёвывая холодные подгоревшие тосты и даже не помышляя о том, чтобы выпить что-то крепче чашки горючего кофе. У него есть опыт общения с подобным контингентом, как и пара тройка историй, конец которых не вспомнишь без пачки обезболивающего, поэтому ему проще выпить дома с Артуром или в компании друзей, чем здесь - в прокуренной забегаловке, где ему знаком только повар. Уж о том, что никогда нельзя пить в компании, где у тебя нет ни одного "доверенного лица" Джонс знает не по наслышке. - Парень, есть прикурить? К Джонсу подсел странноватого вида мужчина с выбеленными волосами и поразительно странными глазами. Они были красновато-карими, играющими алыми бликами под теплым жёлтым светом забегаловки. Вокруг глаз у незнакомца лежало множество мелких морщинок, потому что их обладатель любил смеяться и ехидно жмуриться, как обнаглевший кот. Одежда на нём была приличная: пиджак и темно-синий жилет поверх белой рубашки с извечно незастегнутыми тремя верхними пуговицами, выдающими несколько раздолбайскую натуру владельца. Говорил он громко и весело, пах сигаретами и немного спиртным, но пьян вовсе не был. Алкоголь просто добавил его слишком бледной коже лёгкий румянец и ещё больше задорных искр в глазах. В этом мужчине было что-то до ужаса обаятельное и притягательное. Наверное, искренность и дружелюбие, с которым он смотрел на собеседника. От роду не куривший Альфред машинально пошарил по карманам в поисках спичек или зажигалки, но, очевидно, ничего не обнаружил. Драматично разведя руками, он попытался вернуться к своим тостам, но незнакомец и не думал уходить. Вероятно, он просто искал повод заговорить здесь с кем-нибудь, и курить ему вовсе не хотелось. - Занятное местечко? - Он улыбнулся, сделав какой-то знак повару, - Не хочешь что-нибудь выпить? Здесь неплохой Джин, но виски лучше даже не пробовать. - Нет, - Джонсу было неловко отказывать, но он действительно не хотел напиваться. Его, разумеется, злила одна только мысль о том надменном актеришке, но злобу он привык заедать чем-нибудь, а никак не заливать спиртным. - Я не любитель выпить. - Это... Хорошо?.. - Незнакомец неловко улыбнулся, потирая затылок. - Не представляю я, как можно сидеть тут трезвым. - Ну, я знаю, какого лежать здесь пьяным. - Джонс рассмеялся. - Так что, да, наверное, всё не так уж и плохо. - Гилберт Байльдшмидт, - улыбаясь, незнакомец протянул ему руку. - Альфред Франклин Джонс. - Рукопожатие получилось крепким, потому что Джонс не всегда мог рассчитывать силу, а Гилберт даже не пытался этого делать. После десяти минут разговора выяснилось, что у Альфреда и Гилберта очень много общего. Они оба без ума от джаза, их любимая актриса - Лоретта Янг, а яичницу они едят только в виде глазуньи. Даже работает Джонс с Байльдшмидтом на одной улице. Только вот Альфред - сотрудник городской газеты, а Гилберт - продавец в ювелирном. Они оба получают немного, но и этого должно хватить на что-то получше тостов и джина в богом забытой "Сове". - Хочешь узнать, почему я здесь пью? - Гилберт добродушно рассмеялся. - Здесь просто другие люди, Ал, совершенно другие люди! Вот, скажи мне, сойдешься ли ты так же легко и просто с каким-нибудь Британом или Салливаном, просиживающим штаны в ресторанчиках, как Avril или L’écume? Альфред без труда представил себе, как он попытается подсесть к кому-нибудь в ресторане, где вилки блестят глянцем, скатерти - слепят своей белизной, а стулья на витьеватых ногах обшиты бархатом и натерты воском. Он представил и тут же ощутил, как нелепо он будет смотреться там в своем промокшем грязном костюме, как посетители будут вежливо улыбаться ему, за глаза насмехаясь. Джонс отчетливо вообразил, что одним из этих посетителей вполне может быть и тот высокомерный мерзавец-актер. Он будет подчеркнуто вежлив и воспитан, но в глазах... Черти, да и только. Затаенная злоба и раздражение выступили на лице Альфреда, и Гилберт захохотал. - Вижу, что ты уже это представил! - - Байльдшмидт сделал глоток из своего стакана. - Но, впрочем, это же не значит, что мы чем-то кого-то хуже или лучше. Просто мне нравится... Простота? Я и сам - человек очень и очень простой. Не люблю, когда врут или манерничают, к чему носить эти маски? - Я тоже считаю, что это глупо. - Кивнул Альфред. - Не столько глупо, сколько непонятно, - Гилберт улыбнулся, - люди и сами толком не понимают - зачем это делают? Какой смысл притворяться кем-то или чем-то, строить из себя богача, если все вокруг знают, что ты беднее мыши церковной? Это смешно и грустно. Все стараются натянуть на себя маску хоть какую-нибудь, криво, косо, но с ней они не столь беззащитны. И, знаешь, Ал, это большое уменье - видеть эти плохо натянутые маски приличия, богатства и счастья, видеть их и... Ничего не говорить. Не упрекать. Я жестокий человек, поэтому мне с ними так сложно. Я не могу промолчать. Джонс внимательно слушал эту странную, слишком серьёзную "исповедь". Он знал, что когда люди пьянеют, они всегда говорят больше нужного, любят размышлять о всяких пустяках или же глобальных проблемах нашего бытия. Альфреду часто приходилось слушать такие разговоры, когда он работал музыкантом в одном кабаке. Но у тамошних пьяниц и Байльдшмидта не было ничего общего. Их разговоры были спутанными, они спотыкались о собственные слова, ходили кругами. Раскрасневшиеся лица, глаза подернутые пеленой от спиртного и налет бессмысленности. Гилберт же оставался таким же бледным, как и был. Глаза всё так же блестели весёлыми огоньками, а щеки лишь слегка подрумянились. Он будто и не пьянел вовсе. - Но, знаешь, тех, кто умеет носить маски, я безмерно уважаю. - Неожиданно добавил Байльдшмидт. - Это актеров что ли? - Раздраженно буркнул Джонс. - Их самых, - мужчина кивнул, - ведь одно дело, когда ты просто притворяешься кем-то... Другое - когда ты пропускаешь эту личность через себя, живешь ею. Моя покойная матушка была актрисой, и она месяцами могла вести себя, как какая-нибудь леди-Макбет или горделивая Катарина. Она, конечно, была паршивой матерью, но невероятно талантливым человеком. А талант... Грех ему всё не простить, правда же? - Ну, - Альфред задумался, - даже и не знаю. Быть талантливым, развивать в себе разные умения - это, конечно, хорошо. Но, думаю, что главное это твои человеческие качества. Я скорее найду приятным компанию доброго пьяницы, чем талантливого подлеца. Гилберт снова по-доброму рассмеялся. - О, Ал, это только на словах! Ты ещё и не знаешь, как обаятелен и притягателен может быть по-настоящему одаренный человек. Они как свет, а мы - всего лишь мотыльки: всё что нам дозволено, так это расшибиться о стекло, в попытках прикоснуться к этому огню. Люди всегда боготворили таланты. В каждой эпохе только они и остались в живых. Никто и не вспомнит простого лекаря, но каждый знает Авиценна. Таланты навеки врезаются в историю. - Ну и пусть, - Джонс с раздражением вцепился в тост. - Пусть каждый в городе будет знать этих людей в лицо, пусть их имена будут известны хоть во всем мире! Если они ничего не стоят как люди - то мне им нечего сказать! Что толку - остаться в истории мира, если в жизнях своих современников ты был не более, чем гнусным подлецом? - Тоже верно. - Гилберт обреченно вздохнул, - Но, всё же, как это поразительно - уметь играть на сцене. Был на сегодняшнем представлении? Альфред кивнул, с раздражением вспоминая, чем окончился этот его поход в театр. - Я тоже был. И... Это потрясающе, разве нет? - Ну, если ты о том, как тот размалёванный пудель смог сыграть женскую роль, то, действительно, есть повод изумиться. - Саркастически ответил Джонс. - Нет же, я о другом, - Байльдшмидт отмахнулся, не заметив насмешки, - меня поразила кукла. Это же был живой человек, но как искусно она сидела всё это время на сцене. Абсолютно неподвижно! Пожалуй, это лучшая её роль! - Её?! - Альфред подавился остатками своего ужина. - Ты же не хочешь сказать, что... Он остановился на полуслове, потому что все вокруг, включая повара за стойкой, неожиданно перевели взгляды на входную дверь за спиной Джонса. Альфред поворачивался нарочито медленно, будто бы с неохотой. Так, просто поинтересоваться, на что там все так уставились, вот и всё. Просто он с первой секунды нутром почувствовал, кого сюда занесло. Инстинкты Альфреда были сравнимы с теми, что присущи всем диким зверям. Он, как животное, "чувствовал" людей. Легко отличал "хороших" от "плохих", всегда интуитивно понимал кто и как к кому относится. Особенно остро он ощущал отношение окружающих к себе, ему сразу становилось ясно, когда его компания кому-то неприятна или же наоборот - когда он желанен. Сейчас же его будто бы обдало кушаком ледяной воды. Холодная ненависть крупными каплями прокатилась по его спине, и он сразу догадался, кто этот новоявленный посетитель печально известной L’hibou. Почти что бесшумно в забегаловку зашёл никто иной, как Иван Брагинский. Высокий, аккуратно причёсанный и умытый. На его лице не осталось и следа от грима, поэтому никто бы и не узнал в нём ту женщину со сцены, что покоряла сердца томным прекрасным голосом и роскошными тёмными волосами. Никто, кроме Альфреда, успевшего выхватить из всего этого маскарада взгляд Брагинского. Переполненные холодной неприязнью глаза, колючие, совершенно недружелюбные по отношению к Джонсу. Глаза, в которых пляшут и смеются надменные черти. Сложно позабыть такой взгляд. Этой ночью Брагинский выглядел, как и всегда, безукоризненно. Можно даже сказать, что бесподобно, слишком хорошо для такого позорного местечка. Чёрное пальто, руки в кожаных перчатках, стройные длинные ноги в тёмно-серых брюках, лёгкий бежевый шарф, небрежными кольцами лежавший на шее. Джонс явственно ощутил, что почти все присутствующие буквально вылизывают взглядами его фигуру, не могут оторвать от неё глаз. Ему даже стало на секунду жаль этого актера. Такие взгляды... Это должно быть противно. Но Брагинскому не было никакого дела до людей вокруг, он уже привык не обращать внимание ни на кого. Единственным, кого он "удостоил" своего внимания, оказался Джонс, но такой ледяной прием навряд ли пришёлся ему по вкусу. В несколько шагов Иван добрался до стойки и занял место рядом с Альфредом. Будто бы нарочно, он слегка задел Джонса бедром, когда усаживался на стул. На гневный взгляд голубых глаз Брагинский лишь невинно улыбнулся. В заведении воцарилась тишина. Альфред сердито уставился на этого выскочку-актера, а тот в свою очередь непонимающе хлопал ресницами, глядя на него. Брагинский выглядел растерянно, будто бы он был совершенно сбит с толку поведением Джонса. Словно это вовсе не он пару секунд назад прожигал в этом юноше дыру своим пурпурным взглядом. Неловким движением руки Брагинский случайно задел вилку, лежавшую рядом с Альфредом. Она со звоном упала на пол, и Джонс машинально наклонился, чтобы поднять её, лишь спустя мгновение осознавая, что произошло. Подняв голову, он встретился с виноватым выражением лица Ивана. Брагинский неловко улыбнулся, тихо прошептав: - Апорт. Вилка в руках Джонса была готова если не расплавиться, то погнуться уж точно. Скрипя зубами, он наконец-то отвёл взгляд от несносного актера и попросил повара поменять слегка погнутый столовый прибор на новый. Не то что бы до этого момента вилка пребывала в подобающем состоянии: приборы в "Сове" были под стать самому заведению, но Альфред планировал закончить поскорее со своей трапезой и пойти домой. До того, что бы есть не самый съедобный ужин вилкой, побывавшей на полу, он опускаться ещё не планировал. - Вы знакомы? - Прошептал Гилберт, склонившись к Джонсу,- Просто такое чувство, что ты его сейчас если не вилкой, то взглядом точно убьешь. Альфред раздраженно выдохнул. - Нет, я дел со всякой сволочью иметь не хочу. - Получив замену своему столовому прибору, Джонс обреченно взглянул на остатки ужина, - Чёрт, весь аппетит пропал. - Зато появился инстинкт самосохранения. - Елейно пропел его сосед справа. - Я конечно всё понимаю, но тянуть в рот всякую дрянь... - А я не понимаю, чего тебе неймется. - Грубо отозвался Альфред. - Припёрся сюда, чтобы глаза мне мозолить? - Много чести. - Так вот и молчи, выкидыш Борджиа. - Ого, какие оскорбления. - Брагинский рассмеялся. - И что же ещё ты придумаешь своим скудным умом? Джонс был готов разбить о голову этого мерзавца в тёмном пальто не только тарелку, но и добрую долю всего алкогольного запаса "Совы", но от необдуманных действий его остановил Байльдшмидт: - Эй, полегче, парни, - Он вовремя ухватился за плечо Альфреда, - Тут не место для дебошей. - Действительно, - Спокойно отозвался Брагинский, - я даже руки о такое пачкать не хочу. - Эй, - Гилберт крепче ухватился за взъерепенившегося Джонса, - вам бы обоим языки укоротить. Не устраивайте сцен - это местечко не выдержит вашего мордобоя. Альфред вырвался из цепкой хватки Байльдшмидта, но, вместо того, чтобы наброситься с кулаками на Брагинского, он холодно проговорил: - Никто никого бить не собирается, - Он демонстративно отвернулся от Ивана, - будто бы я сам хочу прикасаться к эдакому ублюдку. На какое-то время всё успокоилось. Альфред продолжал поглощать холодные чёрствые тосты, Байльдшмидт молча допивал свой джин, а Брагинский не спешил что-то заказывать, заинтересованно рассматривая достояние местного бара. Атмосфера в забегаловке постепенно начала приходить в норму, и, когда отовсюду стали доноситься привычные хохот и ругань, Иван подозвал к себе повара. Тот был невысоким лысоватым мужчиной лет за сорок, с по-смешному маленьким носом-кнопкой и полоской редких и тонких усов над верхней губой. Чертыхнувшись и протерев замасленные руки о фартук, он подошёл к Брагинскому. Актер обворожительно улыбнулся ему, промурлыкал что-то на французском, и тот смущенно потер затылок. Переминаясь в нерешительности, даже немного краснея, повар забрался под барную стойку и выудил оттуда зеленоватую бутыль с вином. Альфред, искоса наблюдавший за этой сценой, был немало удивлен. Его не столько поразила та лёгкость, с которой Брагинский сошёлся с местным поваром. Просто в меню L’hibou отродясь не было вина. Когда Иван лёгким движением руки откупорил бутыль и стал наполнять свой фужер, глаза Джонса округлились ещё больше. Фужеров в "Сове" он тоже никогда прежде не видел. Заметив на себе этот ошарашенный взгляд, Брагинский лишь посмотрел на Альфреда, вопросительно изогнув бровь. Джонс, опомнившись, постарался придать себя как можно более незаинтересованный вид. Зевая, он небрежно бросил: - Кажется, кое-кто и сам любить тянуть в рот всякую дрянь. - На Брагинского он смотрел с неким вызовом, но тот, вместо того чтобы оскорбиться, устало протянул: - Идиот, - Он слегка пригубил бордовый напиток, - Это настоящее французское вино. Ты, наверное, его и в глаза-то никогда прежде не видел. Альфред смутился. Он, действительно, ещё ни разу не пил настоящее вино. Артур был любителем терпкого бренди или виски, а на свои деньги Джонс мог позволить себе только джин или кружку пива. Так что ему ещё не приходилось иметь дела с этим напитком. Брагинского реакция Альфреда сначала позабавила, а затем и удивила. Своими словами он хотел просто задеть заносчивого мальчишку, и для него стало большой неожиданностью то, что он действительно угадал. Беззлобно рассмеявшись, он сказал: - Хочешь попробовать? - Заметив сомнение в глазах Альфреда, он лукаво улыбнулся. - Хотя, навряд ли такая бездарность вообще сможет хоть как-то оценить благородный напиток... Не дав ему договорить, Альфред, рывком осушивший свою чашку с кофе, протянул к Брагинскому руку с пустой тарой: - Наливай своё пойло, чёртов интеллигент. - Он самоуверенно улыбнулся, - Или жаба душит? Довольный Иван легко наполнил кофейную чашку вином. Вежливо улыбаясь, он предложил вина и Гилберту, но тот весело бросил: - Нет, меня вино совсем не берет.

***

Зато Альфреда разнесло не на шутку. Возможно, дело было в том, что вино пришлось ему по вкусу и он без зазрения совести потребовал "продолжения банкета". А может причина была и в том, что сам Брагинский охотно подливал ему алкоголь. Так или иначе, язык у Джонса уже начал заплетаться, и он устало разлегся на барной стойке. Альфред говорил не особо связно, но очень пылко, а Иван методично продолжал задавать вопросы: - Да чего ты прицепился к моему брату?! - Возмущенно бормотал Джонс. - Говорю же - ты, сволочь последняя, и пальца его не стоишь. Так что и думать забудь о моём Артуре! - Да-да, - скрипя зубами, соглашался Брагинский, - это я уже понял часа пол назад. Семь раз уже понял. Может, расскажешь что-нибудь о нём. Например, о том, как он когда-то играл в театре... - Д-у-р-а-к - Протянул Альфред, - как же он может играть в театре, если он - колясочник. Брагинский тяжело вздохнул, устало помассировал пульсирующие от головной боли виски и наконец-то стянул с лица улыбку. - Хорошо, - он обреченно прикрыл рукой глаза, - это бесполезно. Пьяным ты ещё более невыносим. Альфред хотел было возмутиться, но в ответ выдал лишь громкий чих. Брагинский закатил глаза, а Джонс лишь сильнее закутался в неизменно сырой и грязный пиджак. Ночью на улице стало ещё прохладнее чем было, и из-под хлипкой двери забегаловки сквозило не на шутку. За окнами протяжно завывал ветер, и даже пьяные бредни, аккомпанементом звучащие на протяжении всего вечера, не могли его заглушить. При взгляде на съежившегося и нахохлившегося Альфреда Брагинского посетила безумная идея: - Раздевайся. Джонс, почти уже задремавший, чуть было не свалился со стула. - Чего? - Он недоуменно уставился на Ивана, - Прости, приятель, но я не из.... - Заткнись и снимай свой пиджак, идиотина. - Теряя терпение, огрызнулся Брагинский, - Я не хочу больше тратить здесь своё время. Не дожидаясь ответа Альфреда, он сам начал стягивать с него вымокший и испачканный предмет гардероба. В ответ на это Джонс предпринял попытки сопротивления, и завязалось некое подобие борьбы: Брагинский боролся за этот треклятый пиджак, а Альфред, видимо, за свою честь. В нелегком бою победу одержал Иван, но, нужно сказать, что поединок изначально не был честным, и в трезвом состоянии эта дуэль могла бы принять куда более серьёзные обороты. Как бы то ни было, "трофей" в виде сырого пиджака, некогда обладавшего белым цветом, достался Брагинскому, и тот, получив-таки желанное, брезгливо отбросил его в сторону. На возмущенные возгласы Джонса Брагинский обращать внимание не стал. На сегодня ему хватило "общения" с этим индивидом по самое не балуй, поэтому, без лишних слов, он начал расстёгивать своё чёрное пальто с воротником стойкой. Альфред глядел на это уже совершенно бодрыми и, возможно, даже местами трезвыми глазами: - Ты чего удумал, - Он подскочил со стула, - это тебе не это твоё... Представление! Брагинский, продолжая хранить гробовое молчание, вопреки всем воплям и брыканиям юноши, натянул на него своё пальто. В рукавах оно было несколько длиннее нужного, и поэтому, как-то машинально, актер начал подворачивать их до нужной длины. Не особо задумываясь, он даже переключился на пуговицы, решив, что у эдакого дурака не хватит мозгов додуматься самому их застегнуть. Но, заметив ещё более пораженный взгляд Альфреда, Брагинский осёкся. Смущенно кашлянув, он строго сказал: - А теперь иди домой, - Получив в ответ лишь ещё более непонимающий взгляд, он добавил: - Вернёшь потом. Иди уже, хватит на меня так пялиться, невежда! Сморгнув, Джонс почему-то потряс головой. Приложив руку к своему лбу, он пробормотал: - Домой. Я пьян, - он бросил взгляд на Брагинского, - потому что будь я трезв, то никогда бы не подумал, что ты - милый. И, развернувшись на пятках, Джонс вышел из злополучной забегаловки. Какими огородами и полями он планировал добираться до дома - Брагинский не знал и знать не хотел. Он растерялся от слов Альфреда, но лишь на мгновение. Быстро оправившись, он просто поднял с пола посеревший пиджак, расплатился с поваром и направился домой. Впервые после столь длительной беседы с человеком он остался таким голодным.