Under My Skin

      Брюс Уэйн пошел по стопам отца, когда вырос.       После смерти родителей он должен был соответствовать памяти о них. Делать то, чего от него ожидали, чего хочет Готэм и его публицисты. И хотя он любил своих родителей, их безупречно чистый образ жизни был скучным, поэтому он попробовал играть роль плейбоя около месяца или двух. Это не кончилось хорошо, его сердце было разбито длинноногой русской балериной.       Поэтому он вернулся в школу. Сначала он пытался получить деловую степень, зная, что в конечном итоге окажется в совете директоров Уэйн Энтерпрайзес. Это провалилось. Никто не захотел вкладывать деньги в роскошные туры Эйс Хемикалс. Он должен был предвидеть это.       И после этого он стал учиться в медицинской школе, как и его отец, а точнее, он решил попробовать психиатрию. Это казалось естественным, особенно с тех пор как его родители умерли; он скрывал растущее, иногда болезненное увлечение безумными преступниками, которое возникло как способ преодоления возможной психической травмы. Кроме того, у Готэма высокий спрос на эту профессию по понятным причинам.       Отделение психиатрии было необычным местом для учебы. Университет Готэма в целом одно из лучших заведений на Восточном побережье, но психиатрическое отделение было странным. Половина учеников хотела поковырятся в его мозгу, пока тот не превратится в несколько кусочков серого вещества. Всякий раз, когда он пытался поговорить с кем-то, тема о его родителях всегда всплывала в разговоре, обычно намеренно.       — А как ты себя чувствуешь? — спрашивали они его о травме детства.       Просто здорово.       Другая половина одержима криминальным населением Готэма; Брюс считал, что его интерес к девиантной части города в лучшем случае — вреден, а в худшем — разрушителен. Тем не менее он вписывается в эту категорию. Как бы там ни было, он меркнул на фоне некоторых самых сильных людей в его классах. Гибристофилия в психиатрическом отделении была словно чума, заразна и неизбежна. Не помогло и то, что в середине второго курса профессор Крейн решил взять себе альтер-эго Пугало. Много любовных писем было отправлено бывшему профессору в Аркхэм.       Но между людьми, которые хотели быть его психиатром, и теми, кто просто хотел забраться в штаны знаменитых преступников Готэма, Брюс нашёл себе несколько друзей, которым было безразлично имя Уэйна. Он даже опубликовал свою первую статью к концу первого курса, а теперь у него начинается летняя стажировка в конце года.       Альфред побелел, когда Брюс сказал ему, что будет проходить стажировку в Аркхэме.       — Вы знаете, в какой опасности будете находиться, мастер Брюс? — говорит Альфред, сжимая шторы в кабинете Брюса так, что побелели костяшки.       — Я не буду непосредственно контактировать или что-то в этом роде, я не санитар, — говорит Брюс, пытаясь успокоить Альфреда.       — Слава Богу, — вздыхает Альфред, но Брюс всё ещё может сказать, что его дворецкий сомневается, так как он не отпускает шторы.       — Я буду там, как врач: помогать с пациентами, делать записи, присутствовать на сеансах, делать исследования и, я надеюсь, благодаря этому, смогу написать ещё одну статью в будущем, — объясняет Брюс, пытаясь показать это с лучшей стороны.       Но это было далеко от истины, в университете ходили слухи о летней стажировке, судя по которым придётся посещать уроки самообороны, прежде чем ты сможешь войти в лечебницу. Это не проблема для Брюса, он уже посещал эти уроки, по просьбе Альфреда. Он также слышал изрядное количество историй о том, как студенты возвращались после этого совершенно другими и бросали университет. По тем же слухам, в 60-х годах, во время беспорядков в лечебнице, стажера разорвали на части. Это не помешало Брюсу принять работу и, как ни странно, придало только больше решимости.       — Аркхэм едва ли может гарантировать безопасность своих пациентов, не говоря уже о своих сотрудниках, — бормочет Альфред, и Брюс чувствует оттенок вины, из-за того, что скрывает от него истинные риски работы.       — Я буду работать с этой леди, доктором Харлин Квинзель, она там что-то вроде революционера; она — тот врач, который нравится пациентам. Я буду в безопасности.       — Эта женщина — мошенница, Брюс, она присутствует там для рекламы, и у неё уже есть слава, кто знает, что она сделает, чтобы получить ещё? — Альфред отпускает занавески, указывая на Брюса. — Вы — взрослый человек, и, к слову, у вас должна быть хорошая голова на плечах, чтобы понимать, что это чертовски глупая идея.       Брюс делает паузу и говорит осторожным тоном:       — Я уже принял предложение, Ал.       — Дорогой Боже, — говорит Альфред, поднося руку ко лбу.       — Послушай, — Брюс поднимается, подходит к старому дворецкому и кладёт руку ему на плечо. Он чувствует боль в сердце; он ненавидит доставлять Альфреду какой-либо стресс. — Я уйду, как только увижу что-нибудь подозрительное. Я уйду без промедления, я просто не хочу, чтобы ты беспокоился обо мне каждый день.       Альфред поджимает губы.       — Хорошо. При первых признаках неприятностей, вы уйдете?       — Идёт.       — Хорошо. — Брюс слышит некоторое недовольство в его голосе.       Через неделю наступила его первая смена в лечебнице.       Он ожидал, что это место будет ветхим. Но вблизи стало ясно, что Аркхэм просто гниет. Он не смог даже пройти через парадные ворота, имея удостоверение интерна, без взятки охраннику.       Даже ярким июньским днем, когда весь город расцветал, Аркхэм был темным пятном на горизонте города. Остров, на котором находится лечебница, зарос старой флорой, которая годами не видела садовника. Усики плюща перекрывали большинство окон лечебницы, просачиваясь через трещины в старом камне или высовываясь из пасти горгулий. Аркхэм соответствует готической архитектуре города, но все равно выглядит так, будто принадлежит Дракуле, а не современному городу.       В здании, построенном в конце 1800-х годов, не было кондиционеров. В этом месте чувствовалась вялость с тем знакомым липким летним ощущением, которое поглощало Готэм в теплые месяцы, и Брюс едва может держать глаза открытыми в вестибюле, держа в руках брошюру «Добро пожаловать!». Он был уверен, что умрёт от теплового истощения, а не будет заколотым непослушным пациентом.       — Вы Уэйн? — раздаётся рядом голос.       Брюс заставляет себя открыть глаза.       Перед ним стоит Харлин Квинзель. Она была заметной фигурой в психиатрическом сообществе Готэма, главным образом из-за противоречий всех историй о ней. Некоторые говорили, что она обманула преподавателей в школе, чтобы попасть в Аркхэм и написать важные книги о жителях лечебницы. Многие её работы стали публиковать, после того, как она написала книгу о своем времени в Аркхэме, и это было достаточно авторитетным, чтобы её стали воспринимать всерьез в медицинском сообществе. Брюс знает, что она училась у Крейна до того, как он оказался в лечебнице, что она выступает за улучшение условий жизни жителей Аркхэма, реабилитировала нескольких наиболее известных пациентов и, по слухам, завела роман с кем-то из подопечных.       — Эм — да? — говорит он, убирая брошюру.       — Интерн?       — Да.       — Удостоверение личности? — говорит она, протягивая руку с ухожеными ногтями, покрытыми чёрным лаком.       — Вот, — отвечает Брюс, кладя карточку в её руку.       Она убирает прядь светлых волос за ухо, внимательно всматриваясь в фотографию своими голубыми глазами, через стёкла прямоугольных очков.       — Я думала, о вас есть, что сказать, — произносит девушка бесцеремонно. Брюс не думает о том, что она не дала ему возможности заговорить. — Хорошо, пойдёмте, — говорит она таким гнусным, тихим голосом, что Брюс почти переспрашивает её.       Она буквально бросает удостоверение личности ему в руки.       Брюс убирает удостоверение личности в карман. Когда он поднимает взгляд, Квинзель была уже на полпути к двери, ведущей к выходу из вестибюля, стуча каблуками черных туфель по серым плиткам линолеума. Брюс спешит догнать её.       — Вы подписали отказ, верно? — спрашивает она, набирая код на сенсорной панели возле двери.       Брюс замечает логотип Уэйн Тех. Его семья в течение многих лет давала лечебнице большие суммы денег, часть которых шла на обеспечение безопасности. Хотя, похоже, это не мешает некоторым более восторженным пациентам сбегать.       — Да. — он кивает, вспоминая газету. По-видимому, если ему воткнули нож в спину, то это его вина. Хотя он не сильно волнуется об этом.       — Хорошо. Добро пожаловать в Аркхэм. — она фальшиво улыбается, когда дверь за ней открывается.       Затем она снова движется, бодро шагая по тускло освещенному коридору. Он слышит лёгкое жужжание лампочек над головой и крики из глубины здания.       — Хорошо, Гранд Тур, — бормочет Квинзель себе под нос. — Здесь есть на что посмотреть.       Она не такая уж нелепая, — думает Брюс.       В большом коридоре, по которому идут Брюс и Квинзель, стоят ряды дверей камер; кажется, каждая дверь оснащена датчиком отпечатка пальца, а также небольшим отверстием с толстым, затуманенным окном. Некоторые двери, кажутся немного хуже, чем другие.       — Это отделение минимальной безопасности, — начинает Квинзель. — Почти все преступники — безумны. Восемьдесят пять процентов пациентов страдают от различных стадий шизофрении, а здесь их около двухсот. Практически все безвредны, так как надзиратель держит их на смеси Азенапина, Луразидона и Ксанакса. Очень немногие из них склонны к вспышкам насилия, и, как правило, ведут себя хорошо, если знать, как с ними разговаривать. — она указывает пальцем куда-то вверх. — Охрана есть на всех этажах.       Брюс отворачивается от Квинзель, чтобы попытаться заглянуть в одну из камер, где видит молодую женщину, немного старше его, одетую в мешковатую форму лечебницы. Выражение её лица пустое, а глаза затуманены. Это заставило его нахмурится. Он слышал истории о злоупотреблениях лечебницы в своих полномочиях, и Квинзель, кажется, подтвердила это. Без сомнения, эти пациенты получают смесь лекарств, которая слишком сильна для них.       Они продолжают идти: поворачивают за угол и поднимаются по лестнице. Этот коридор, кажется, освещён лучше, так как окна выходят на одну сторону коридора. На этом этаже тоже есть несколько камер.       — Отделение средней безопасности, здесь около ста-ста пятидесяти пациентов. Число постоянно колеблется. Пятьдесят процентов являются рецидивистами, более жестокие пациенты могут обращаться к психиатру-специалисту, но большинство посещает групповую терапию. Мы недоукомплектованы, поэтому не можем предоставить индивидуальный подход каждому. — она указывает дальше по коридору. — Там кафетерий, несколько офисов, откуда вы сможете наблюдать за внутренним двором. Заключенные из минимальной степени безопасности и несколько заключенных из средней степени безопасности могут проводить время во дворе, библиотеке и общих помещениях. Вы сможете поработать с этими людьми, возможно, даже провести свои сеансы.       Брюс слышит больше криков пациентов на этом этаже. Изредка раздаётся грохот и скрежет. Один худощавый пациент с татуировками вокруг рта начал стучать в плексигласовое стекло своей камеры, выкрикивая несколько непристойностей, направленных в основном на Квинзель. Когда Брюс посмотрел на него, мужчина начал кричать в его сторону.       — Богатый мальчик! Уэйн, да ладно, держу пари, нет комнаты наподобии в твоем особняке, давай, посмотри, на что это похоже, богатый мальчик! — его голос приглушен из-за стекла.       — Если они слишком недисциплинированные, охрана провожает их в одиночную камеру, в подвал. Не кричи в ответ, это только злит их. — быстрым движением она нажимает что-то на панели и двери захлопываются, скрывая пациента.       — Ты сука, Квинзель! — кричит пациент.       Это заставило её ухмыльнуться.       Она снова повела Брюса по коридору, направляясь к лифту. Поездка проходит гладко, и никто из них ничего не говорит. Они достигают верхнего этажа лечебницы, и лифт открывается с тихим «динь». Дверь отделяет их от остальной части коридора, кажется, что она новее, чем что-либо еще в коридоре, и Брюс даже видит свое отражение в полированной стальной двери. Квинзель открывает её.       В коридоре значительно темнее, чем в остальной части лечебницы, Брюс полагает, что это сделано намеренно. Здесь всё тоже выглядит новым: светодиодные фонари, повышенная безопасность, он даже чувствует прохладу от кондиционера.       — Здесь, отделение максимальной безопасности. — её голос звучит тише. — Мы можем держать здесь пятнадцать пациентов. Каждая ячейка специализируется на содержании конкретного пациента. Вы можете знать их, как суперзлодеев. Именно они попадают в заголовки, они — те люди, как рассчитывает GCPD, которых мы должны и сможем вылечить, после чего они перейдут Блэкгейт. — Квинзель крепче сжимает планшет в руках. — Каждая камера спроектирована таким образом, что пациент не может разговаривать с окружающими людьми, обставлена так, чтобы охране её было хорошо видно, есть даже специальная охрана для этого этажа. Эта группа пациентов является нашей самой опасной, некоторые из них являются серийными убийцами, многие проявляют черты психопатии помимо психических заболеваний. Они манипулирующие, умные, и у них постоянная склонность к насилию.       Брюс чувствует мурашки по коже, и это не из-за кондиционера.       Квинзель идёт дальше по темному коридору.       — Именно здесь мы будем выполнять большую часть нашей работы. У вас строгие инструкции не разговаривать с пациентами, это моя работа. Здесь я провожу сеанс групповой терапии, а также один на один с тремя пациентами. Вы здесь, чтобы наблюдать. Ничего другого. — поведение Квинзель кажется здесь гораздо серьезнее.       Брюс слушает гулкий стук её каблуков, который звучит угрожающее в абсолютной тишине, и это только усиливает его предчувствие.       — Вам дадут справочные листы по каждому пациенту здесь, сейчас быстро их просмотрим. Вы познакомитесь с ними.       Камеры прямоугольной формы, передняя часть комнаты оборудована толстым слоем стекла, так что каждый аспект комнаты открыт. Брюсу напомнило это «Молчание Ягнят».       — Эти пациенты отделены от других в целом, они едят в своих камерах, если и выходят на улицу, то находятся рядом с несколькими охранниками, если им нужно воспользоваться ванной, их также сопровождают охранники. Они всегда перед нашими глазами.       Первая камера, к которой они подошли, похожа на сцену из искаженной детской книги. Каждый сантиметр покрыт тонким слоем льда, и Брюс буквально чувствует холод, исходящий от стеклянной стены, отделявшей коридор от камеры. В углу стоит маленький столик с несколькими инструментами, за ним сидит сгорбленная, высокая фигура в костюме, похожем на скафандр.       — Виктор Фриз. 43 года. Поместил свою жену в криогенное состояние без видимой причины. Утверждает, что хочет найти для неё лекарство от неизлечимой болезни. Мы не знаем его полную историю, он, как ни странно, очень холоден для психиатров. После неудачного эксперимента он не может выжить при температуре выше нуля.       Брюс смотрит на Фриза, пытаясь угадать, что у него в руке. Похоже на снежный шар.       Квинзель поворачивается к камере напротив Фриза.       — Виктор Зсасз. Около 37 лет. В настоящее время сбежал.       Брюс повернулся, чтобы посмотреть на камеру напротив Фриза. Каждый дюйм комнаты покрыт царапинами. Он втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Это то, что обычно представляют, когда думают о психушке.       — Судя по всему, он работал наемным убийцей с тринадцати лет, что не подтверждено. Шизофреник, психопат. Чрезвычайно опасен, склонен к самоповреждениям. Отметки показывают количество жертв.       Кровь Брюса холодеет от этой мысли.       Квинзель продолжает двигаться, Брюс на мгновение оглядывается между двумя камерами, затем кашляет, чтобы привлечь её внимание.       — Почему этим пациентам разрешено иметь свои вещи, если они те, о которых мы должны больше всего беспокоиться, разве они не смогут использовать их против нас?       Квинзель продолжает идти к следующей камере.       — Думайте об этом как об способе сдерживания: если мы дадим им немного роскоши, они с большей вероятностью останутся. Кроме того, существует строгий процесс проверки любых предметов, которые входят и выходят в их камеры.       Она продолжает идти по коридору, перечисляя имена, преступления, болезни. Освальд Кобблпот. Харви Дент. Джонатан Крейн. Все они были людьми, которых Брюс видел в новостях раньше, но никогда так близко, за исключением Крейна. Некоторые из камер пусты, в других есть пациенты. Похоже, они не замечают Брюса, но некоторые из них смотрят на Квинзель.       Они находятся почти в конце коридора и останавливаются возле камеры, в которой находится Памела Айсли; в углу её комнаты стоит маленький папоротник. Квинзель рассуждает о том, как она соблазняет свою добычу, как использует свою внешность, чтобы заставить мужчин и женщин выполнять её приказы. Ей потребовалось больше времени, чтобы объяснить мотивы Айсли, чем кого-либо еще.       Брюс замечает дверь в конце коридора, возле которой тоже есть сканер для отпечатков пальцев.       — Доктор Квинзель? — говорит Брюс, когда девушка рассказывает об помаде, которой пользуется Айсли. — Что там?       Это затыкает её. Она нервно постукивает по пюпитру.       — Пациент 81.       — 81?       — Мы не должны использовать имена, которые они сами себе дали, а он отказывается назвать нам свое настоящее имя. Так что он — 81.       — Кто это? — Брюс должен был спросить, у него появилось подозрение, но в глубине души он не хочет, чтобы это было правдой.       — Это камера Джокера, — тихо отвечает девушка.       Это заставило сердце Брюса замереть.       Все в Готэме знают Джокера. Все. Ты можешь сказать его имя ребенку, и он начнет плакать. Он появился примерно тогда, когда Брюс поступил на первый курс в колледже. Он держал детей комиссара в заложниках, прося пару ящиков со взрывчаткой военного качества. Пять офицеров были убиты, а также капитан. Без сомнения, было бы больше, если бы Джокер не получил то, чего хотел. Он все еще помнит, как видел кадры человека в GCPD: он был опасно худым со злой улыбкой, но это было наименьшее из зол. Зеленые волосы, фиолетовый костюм и ребенок, прижатый к его груди с дулом пистолета возле виска. Весь город затаил дыхание, ожидая, что он будет делать дальше.       Он получил взрывчатку и ушел, не будучи пойманным. Он не появлялся почти год, ему было достаточно времени, чтобы собрать последователей, даже СМИ вскочили на его дело, дав ему прозвище «Клоун Принц Преступности». Вскоре эти взрывчатые вещества появились в упаковках по всему городу. Его поймали в старом парке развлечений у причала. Была перестрелка, Джокер захватил офицера, чтобы попытаться снова разыграть карту заложника, но ударная команда попала туда, прежде чем ситуация обострилась.       После этого они обнаружили несколько его вещей в старой узкой квартире в Нарроузе: оружие, боеприпасы, взрывчатка, личные вещи, гардероб, несколько книг и самое страшное, коробка с фотографиями. Их назвали Семерка Джокера, хотя фотографий было четырнадцать. На одних фотографиях изображены люди с кляпами во рту, завязанными глазами и связанными руками, выглядящие относительно здоровыми, сидя в пустой комнате. На других фото изображены их трупы. Никто не смог их опознать, поэтому они остались Семеркой.       Брюс был одержим им, пожирая любую статью, видео, фотографии его мест преступления, целыми днями прячась в своем кабинете и анализируя каждое его движение. Он ужасен. Более крупная фигура, слишком ужасная для Готэма.       И теперь он находится в менее чем десяти футах от Брюса под замком и ключом.       Квинзель смотрит на часы.       — Чёрт.       — Что? — Брюс не отрывает взгляда от двери.       — Я не хотела вести вас в самый конец в первый же день, но мне нужно дать ему лекарства. Чёрт возьми. — шипит девушка. — Я пыталась спланировать это так, чтобы вам не пришлось идти туда со мной сегодня.       — Что? Я-я не хочу туда заходить, — Брюс указывает на дверь.        — Ну, вам придется. Вы будете в меньшей безопасности здесь без меня, чем со мной там. Давайте.       Квинзель подходит к двери, схватившись за пюпитр так, словно это была спасательная шлюпка. Она набирает код на панели, и дверь открывается с холодным гидравлическим шипением.       — Он все время принимает успокоительные, вам не о чем беспокоиться.       Камера более ярко освещена; она полностью белая по сравнению с коридором. Толстая стеклянная панель все еще разделяет их от пациента. Комната скудно обставлена: небольшая кровать, стол и стул. В комнате больше ничего нет, кроме него. Брюс почти потерял Джокера в этой белой комнате, его тон кожи почти соответствовал обесцвеченным белым стенам. Единственная вещь, которая отличает его — увядшие зеленые волосы. Он отворачивается от них, но Брюс замечает карты на его столе, похоже, он играл в пасьянс. Он надеется, что мужчина останется в таком же положении, он не хочет видеть лицо клоуна вблизи.       — 81, лекарства, — говорит Квинзель, роясь в кармане.       — Джокер, — поправляет тот. Наступает пауза, рука Джокера на секунду зависает над столом. — Спасибо, Харли.       Он не оборачивается, чтобы взглянуть на них, его голос гораздо менее оживлен, чем на аудиозаписях. Беспокойство начинает медленно исчезать.       — Харлин, — сразу отвечает девушка, а у Брюса создаётся впечатление, что Джокер не слушает её. — Что еще более важно, доктор Квинзель. Тебе не нравится, когда я называю тебя 81, так что хотя бы…       — Спасибо, Док-тор. — мужчина перебивает её, произнося последнее слово как оскорбление.       Квинзель подходит к стеклу камеры Джокера и кладёт четыре таблетки в маленькую щель.       Джокер встаёт со стула, услышав звук таблеток, падающих через щель на подставку возле стекла, потягиваясь.       — Кто этот garçon de joie*? — хмыкает Джокер, оглядывая Брюса с ног до головы.       Брюс наконец смог хорошо разглядеть его. Он все еще опасно худ, волосы более выцветвшие, чем когда его схватили. Его лицо вытянутое и худое, его можно было бы считать привлекательным, если бы он не был, опять же, так худ, и если бы не шрамы, начинающиеся из уголков его рта. Ему не хватает боевой раскраски, которая была на видео, поэтому его кожа кажется слишком бледной. Его глаза зеленые, проницательные и тревожные. Все видеозаписи в мире не могли подготовить Брюса к тому, что мужчина был похож, по сути, на ходячий труп.       — Не называй его так, — коротко отвечает Квинзель, пытаясь покончить с выходками Джокера на корню.       — Интерн? — Наблюдательный. Джокер подходит поближе к прорези, через которую ему просунули таблетки и стучит по стеклу тощим пальцем; Брюс замечает, что его ногти неровные, а указательный палец немного кровоточит. — Должно быть, умный. — он обращается к Брюсу напрямую. — Иначе они бы не позволили тебе встретиться со мной. — Самовлюбленный.       — Таблетки. — перебивает его Квинзель.       — Перестань вести себя так сурово, Харли, ты меня знаешь. — глаза мужчины снова вернулись к Брюсу, заставив того вжаться в стену. — Слишком умный, чтобы работать здесь. И слишком красивый. — Брюс сохраняет спокойное выражение лица.       — Таблетки, — повторяет девушка.       — Не смешно, — бормочет Джокер, беря лекарство и отрывая взгляд от Брюса. — У меня почти нет посетителей, а затем приходит Брюс Уэйн, и мне даже не разрешают поздороваться. — он с преувеличением вздыхает.       Это не должно было привести к тому, что волосы Брюса встали дыбом; он — наполовину публичная фигура в Готэме, иногда он появляется на телевидении, в основном только для благотворительного бала компании, и Джокер знает его имя, но тон и интонация тревожит его. Он чувствует, как холодеет позвоночник.       — О, просто впусти его, чтобы мы могли сыграть маленкую партию в карты, Харли, мне здесь скучно. — Джокер откидывает голову назад и суёт таблетки в рот, глотая их без воды.       — Это против правил и ты знаешь это, — говорит Квинзель. — Рот.       Джокер открывает рот и высовывает язык, чтобы показать, что таблетки проглочены, не сводя глаз с Брюса. На этот раз Брюс отводит взгляд, вместо этого смотря на Квинзель.       — Хорошо. — Квинзель что-то смотрит на пюпитре. — У вас будет встреча со мной в полдень через два дня.       — Будет ли он там? — спрашивает Джокер.       — Да. Но не смей ничего планировать, до встречи. — Квинзель отворачивается, и Брюс следует её примеру, бросая последний взгляд на мужчину через плечо.       Указательный палец Джокера все еще постукивает по стеклу, и единственная эмоция, которую можно увидеть на его лице в данный момент — легкая улыбка, специально для Брюса.